Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение - Александр Фурман

Около пяти деловая часть вроде бы завершилась. Но тут Леня – приветственно кивнувший при появлении Фурмана, но так и не сказавший ему ни одного слова, – выкинул очередной фортель. Попросив общего внимания, он с благостной улыбкой объявил, что хочет еще раз – для тех, кто не знает, кто у нас сегодня в гостях, – представить «заслуженного ветерана нашего общего дела, бессменного главного редактора» и т. д. и т. п., который великодушно согласился поделиться с нами своим богатейшим опытом и рассказать «необстрелянной» молодежи о нелегком газетном деле. Пожалуйста, аплодисменты!..

Фурман оказался совершенно не готов к подобному повороту. Он по новой-здоровой жутко разозлился на провокатора Леньку, да и на свою собственную идиотскую наивность: так вот, значит, зачем его сюда позвали – опытом делиться! У него возникло острейшее желание немедленно рвануться к выходу, хлопнуть за собой дверью и больше никогда здесь не появляться. Но чтобы добраться до двери, нужно было перешагнуть через множество чужих ног – и при этом, что тоже немаловажно, ни разу не споткнуться… Кроме того, никто из бедных шестиклашек, конечно, не понял бы причины такого внезапного взрыва негативных эмоций. Решили бы, небось, что он просто «псих» (а потом встречайся с ними взглядами на переменках, – и ничего ведь не останется, как и дальше пугать их, изображая из себя «бешеного»)…

Все весело прогрохотали стульями, расчистив для оратора свободный пятачок, – и Фурману пришлось наскоро сделать окончательный выбор. Пока он вставал и протискивался к «трибуне», следы негодования на его лице удачно смешались с понятным «волнением вызванного к доске», но само начало выступления получилось довольно натужным, так как он не чувствовал, чего все-таки от него хотят.

Через некоторое время Леня вежливо остановил его. «Я прошу прощения, – сказал он, – видимо, это целиком моя вина как организатора, что наша дружеская неформальная встреча становится похожей на какой-то доклад или лекцию. Конечно, послушать доклад интересного человека тоже бывает полезно, но вы все уже достаточно опытные общественные работники, и должны знать, что настоящее живое полноценное общение происходит обычно в форме диалога. Поэтому я предлагаю построить наш разговор немного иначе, чтобы приблизить его к жизни, так сказать. Например, Саша может отвечать на ваши вопросы – естественно, если они у вас появятся. Имеются ли какие-нибудь возражения?»

Молодежь со странной серьезностью отнеслась к поставленному вопросу и, как показалось Фурману, надолго погрузилась в тщательное продумывание всех «за» и «против». Но ее коллективная мысль, судя по всему, обладала совершенно неимоверной скоростью. Спустя какие-то секунды все одновременно пришли к единодушному выводу, что «так оно, наверное, будет лучше», – и после Лениного приглашающего жеста вопросы вдруг посыпались, как из рога изобилия.

Задавались они с одинаковой деловитой интонацией, однако большая их часть (даже если сделать скидку на полный «непрофессионализм» спрашивающих) не содержала ровно никакого смысла и рождалась явно «от балды», лишь бы спросить. Удивительным было то, что этот поток нелепостей не иссякал, и Леня, который взял на себя роль ведущего, едва успевал предоставлять слово тянущим руки.

С какого-то момента Фурман стал подозревать, что несчастные юные активисты, будто бы наивно желающие с наскока овладеть абсолютно всеми секретами журналистского мастерства, на самом деле просто исполняют чей-то (известно чей!) отчаянный приказ: выжать из гостя все, что возможно, а затем… Единственной реальной целью такой атаки могла быть только тайно запланированная на сегодняшний вечер торжественно-унизительная отставка главного редактора. А что – со зловредного Леньки, пожалуй, станется…

Конечно, по большому счету этот «заговор» (если бы даже он и существовал) был бы просто смехотворен. Что ж, посмотрим, решил Фурман, и «живое общение с массами» продолжалось: на какие-то вопросы требовалось отвечать более подробно, а некоторых отдельных наглеющих на глазах вопрошателей приходилось жестоко подавлять ораторским искусством, дабы и остальные держались в рамках.

Все эти «тактические» задачи решались Фурманом как нельзя лучше, однако чем дальше, тем очевиднее становилось исходное неравенство сил: безмозглая пытливость юности, похоже, не знала устали, а у «ветерана» от напряженной бессмысленности происходящего начала раскалываться голова.

Вскоре в фурмановском черепе уже так ослепительно бухало, что теперь он едва ли смог бы самостоятельно добраться до двери, не то что хлопнуть ею. Мелькавшие между грозовыми разрядами в его мозгу умильные видения того, как жертвы его тонких насмешек будто бы решают прекратить свой издевательский допрос, милосердно прощают своего слабеющего обидчика и чуть ли не под руки провожают его до дому, были все-таки явным бредом… Сознание Фурмана с тоскливым безразличием уже примеривалось к возможным повреждениям, которые получит его тело, если он упадет в обморок, – но тут его спас Леня.

Наверное, он просто следил за часами. Начав с нескольких произнесенных задушевным голосом и почти никем не замеченных намеков на то, что с вопросами пора бы закругляться, Леня вынужден был сменить интонацию на более требовательную. Но дело зашло уже слишком далеко, так что и этот сигнал оказался воспринят отнюдь не всеми. А поскольку Леня, похоже, возмечтал именно вот сейчас эффектно продемонстрировать «старому диссиденту Фурману» полную музыкальную управляемость своего коллектива, это мелкое непослушание буквально вывело его из себя, и последний, уже совершенно истерически фонтанировавший источник искреннего девичьего любопытства к газетному делу он заткнул почти по-солдатски грубо. Когда очнувшуюся от сладких грез маленькую, интеллигентно извивающуюся пиявочку отцепили от полумертвого Фурмана, он благодарно отполз в угол и прижал разрывающийся затылок к прохладной стене…

На этом обмен опытом был приостановлен. По указанию Лени дежурные начали сдвигать столы и готовиться к чаю. Видимо заметив, что гость находится «немного не в духе», Леня счел нужным подсесть к нему поближе и извиниться за «неумеренную активность нового поколения», которое пока «еще очень слабо поддается дрессировке». Говорить Фурман не мог (он и веки-то еле удерживал открытыми) и только кивал с безразлично-ласковым выражением – но собеседника это вполне устраивало…

«…Саша, Саша, не зевай, а то тебе ничего не достанется!» – озабоченно встряхнул он Фурмана, только что в глубоком безмолвии скользившего со своими спутниками в узкой длинной лодке по черной глади огромного озера у подножия величественной и прекрасной горы Ассинибойн, чья изломанная временем вершина с несокрушимой гордостью смотрела в чистое предзакатное небо, а могучие плечи и грудь были с нечеловеческим искусством украшены многоцветным бисером осенних лесов, отражающихся… – Фурман успел два раза моргнуть перед тем, как по Лениному сигналу новое поколение со звериной сосредоточенностью накинулось на коробочку с раскрошившимся вафельным тортом, пакетики с солоноватыми сушками и несладкий чай…

Все крошки были подобраны, все пальцы облизаны – и наступил черед коллективного веселья. Начали его с невинных детских развлечений типа колечка; затем перешли к более сложной игре в ассоциации (загадывали не только присутствующих, но и всем известных учителей, несмотря на протесты Лени); в качестве отдыха от «тяжелого умственного напряжения» последовали бесконечные серии неумело пересказываемых бородатых анекдотов; потом стали играть в ручеек; а закончилось все, как водится, дикой беготней вокруг стола, которую Леня безуспешно пытался остановить, – детишки уже устали…

Сквозь головную боль, немного притупившуюся после чая, Фурман с вежливо одеревеневшей улыбкой наблюдал за происходящим, но его взгляд то и дело настороженно возвращался к безусловному лидеру всей этой компании, шестикласснице Маше – необычно беловолосой большелобой отличнице с внимательными голубыми глазами и располагающей улыбкой. Маша была настоящей звездой: всех заводила, со всеми смеялась, всех тянула в пляс… Однако по мере перехода от «культурных» развлечений к стихийному массовому беснованию в ее направленной во все стороны «солнечной активности» стал проявляться некий «фокус»: Машино и без того весьма раскованное обращение с сидевшим справа от Фурмана спокойным широкоплечим парнем постепенно приобретало загадочно вызывающий – и даже попросту неприличный характер. Парень терпеливо пытался утихомирить разбуянившуюся Машу, она делала вид, что подчиняется ему, но эта игра только распаляла ее. Фурману казалось очень странным, что все остальные как будто не замечали в Машином поведении ничего особенного. Малыши-то еще ладно, но Леня?..