План спасения - Дмитрий Горчев

И снова надулись на кораблике петра-первого паруса в одну сторону, а флаг — в другую, ухватился царь-пётр за игрушечный штурвальчик, ощерил кривые свои зубищи, и стало даже ещё пиздатее, чем раньше, если только это вообще может быть.

Избушка

Когда человека вдруг совсем уже окончательно заебало Человечество и, более того, человек и сам окончательно заебал Человечество, ему ни за что не нужно ехать в пустыню, или в соловки, или на речку-речку Бирюса.

Ему лучше всего приехать в город Москва и ровно в полдень неподвижно встать в центре зала на какой-нибудь центральной станции метро, наподобие тверской или пушкинской.

И тогда пройдут мимо такого человека несколько тысяч миллионов человек, и ни единому из них ничего от этого человека не будет нужно, и сами они у него ничего не возьмут, даже если он даром будет предлагать. И будут у всех у них такие прекрасные оловянные глаза, что даже если этот человек станет показывать им Жопу или вдруг треснет пополам, или, например, из его головы пойдёт зелёный дым, то ничего вовсе не отразится в этих глазах, совершенно ничего, потому что они видели уже всё, что когда-либо происходило на этом свете.

Ему можно было бы даже построить прямо посреди зала избушку и завести себе в ней порося и курочек, но это не получится, потому что прибежит дежурная и будет Пиздеть.

Сотовый Робот

Когда москвич идёт по улице с сотовым своим телефоном, который выдали ему при рождении и положат ему в гроб после смерти, он обязательно говорит в свой телефон: «Я иду».

Если он садится на скамейку, он обязательно скажет: «Я сел на скамейку».

Потом скажет: «Вот я встал и пошёл».

Понятно, конечно, что никакой живой или мёртвый человек такие сообщения слушать бы не стал, поэтому на обратном конце телефона сидит Робот, Которому Всё Интересно. Этот робот, например, от сообщения «я иду» страшно волнуется, кричит: «Да ну нахуй!!! Да не может

этого блять быть!!! А куда идёшь? А откуда? А когда придёшь? Ну? Ну?!!! Да это же просто охуеть можно!!!»

Главная особенность этого робота заключается в том, что ему на самом деле страшно интересно. Потому что это у него такая одна-единственная Функция. Если ему вдруг станет неинтересно, то его просто-напросто выключат, и пиздец.

Чучело

В самой середине Москвы лежит Дохлое Чучело.

Однажды в тридцать пятом году оно вдруг село и сказало: Блять! Я блять думаете об этом суки мечтало блять!

Тогда пришёл Сталин и застрелил Чучело из пистолета в Хуй. Потому что в этом мире если у кого нет под рукой где-нибудь Хуя, то такого человека все толкают в метро и, когда он разговаривает, все зевают и чешут Жопу, и ещё выплёвывают ему окурок на штанину.

И Чучело с тех пор совсем сдохло.

А не нужно было Счастья всем желать, самое умное нашлось. Ещё оно разбило Голубую Чашку и не созналось. Вот и лежит теперь с лапками скрюченными, и хуй ему, а не Царствие Небесное. И когда нас всех позовут на Страшный Суд, оно так навсегда и останется там валяться, только солдаты все разбегутся и электричество погаснет, и протухнет Чучело, и будет вонять.

Потом, когда из мавзолея выходить, там ещё много разных людей замуровано: и Жданов, которого специально для этого привезли из Ленинграда, и Суслов, и Леонид Ильич Брежнев, и Гагарин, и тихий лётчик Серёгин — любитель домашнего консервирования и поебать-ся, неизвестно как угодивший в нахуй ему не нужную Вечность.

Плохо там, плохо. Страшное Чорное место, прости их всех, Господи.

И почему тогда уж они не положили в мавзолей Гитлера?

А потому что они его убили, и детей его убили, и жену его, и от Гитлера остались только Зубы, и они смеялись над этими Зубами, а потом решили, что раз нет больше на них Гитлера, им теперь можно всё, например, усесться без спросу за чужой стол и жрать котлету с картофельным блядь пюре, ежесекундно утирая рукавом сопли, и читать при этом вслух курс валют.

Семь казней на вас и французское на вас нашествие. Такое, чтобы вышел человек из ленинградского вокзала, а там французы кушают Падшую Лошадь, чавкают и вытирают жирные руки об штаны.

Посёлок Переделкино

В писательском посёлке Переделкино живут два вида людей: Писатели и Бандиты.

Писатели Бандитами брезгуют, не здороваются даже, а Бандиты Писателей, наоборот, уважают, потому что в детстве папа-алкаш порол их ремнём за то, что они не прочитали сын полка и тимур и его команда.

Бандиты построили Писателям ровную дорогу и зажгли вдоль неё фонарики, чтобы Писатели не сломали себе ножки, когда идут ночью за водкой в магазин, который тоже выстроили Бандиты специально для Писателей, потому что сами Бандиты пьют только грейпфруто-вый сок — они же всегда на работе.

Но Писатели не только не сказали Бандитам за это спасибо, но вообще теперь морду от них воротят и морщатся, потому что все Писатели, которые пили водку, давно умерли, и остались только такие Писатели, которые пьют один кисель, да и то без сахара. И дорога им

совершенно не нужна, потому что все автомобили волга, которые им выдало Советское Правительство, давно уже заржавели. И поэтому Писатели обычно бредут с палочкой от платформы Переделкино как раз мимо зелёного уютного кладбища, думают о приятном, а тут мимо шмыгают в своих автомобилях Бандиты по своим бандитским надобностям, мешают.

Когда Бандитам нужно устроить в посёлке Переделкино разборку, им же нельзя без этого, они тогда разговаривают Шопотом и приносят с собой пистолеты с глушителем. Потому что однажды, когда они убивали друг друга без глушителя, к ним вышла вдова одного поэта, почти что неглиже, с голой шеей и в таких страшных роговых очках, какие мог бы носить один только Мёртвый Лев Кассиль, и накричала на Бандитов за то, что они пугают соловьев, про которых её муж написал стихотворение в своём посмертном собрании сочинений.

Бандиты повесили свои бритые головы, зашмыгали носами и сказали, что больше не будут, Честное Бандитское Слово.

После полуночи из Чорного Пруда, в котором не отражается даже луна, вылезают Писатели, умершие от водки. Они собираются вокруг сияющего магазина и смотрят внутрь, облизываются. Ещё они стонут: сначала тихо, а потом всё громче и громче, пока у продавщицы не встанут дыбом волосы. Тогда она выносит на крыльцо бутылку самой дешёвой водки и разбивает её об асфальт. Мёртвые писатели тут же набрасываются на эту Мёртвую водку, каждому достаётся грамм по семь, не больше, но им много и не надо.

Через пять минут они уже лыка не вяжут, и каждый рассказывает, как видел Сталина, или брежнева, или фурцеву — это кому как повезло, только никто друг друга не слушает, поэтому получается один галдёж. Ещё через десять минут Мёртвые Писатели начинают клевать носами и шатаясь идут назад к Пруду, валятся в него с откоса прямо в ботинках и храпят до следующей полуночи.

Многие из них уже даже не помнят, где их могилка на переделкинском кладбище.

Часа в три ночи часто можно видеть, как на дорогу выходит Дедушка Корней в окружении стайки Мёртвых детей. Мёртвые дети тихие и послушные, не шалят. Дедушка Корней рассказывает им мойдодыра, некоторые дети плачут. Тут просвистит из-за поворота чорный бандитский порш, и рассыплются Дедушка Корней и дети на миллион мерцающих светляков, а назавтра опять выйдут на дорогу — такая у них судьба.

Уже ближе к рассвету, ежесекундно озираясь, дорогу переходит угрюмый огородник Пастернак с мешком Мёртвой картошки, уходит в чащу, всегда в сторону Очакова, и никогда не возвращается.

Пропиздит что-то спросонья соловей, но такую уже околесицу, что самому станет совестно, да и замолкнет.

Завоет было собака, но на всех тут не навоешься.

Проскрипит в третьем этаже литературный критик, предвкушая во сне утреннюю рисовую кашу с подтаявшим кусочком масла.

И снова наступает тишина в писательском посёлке Переделкино.

Когда от нас ушли коммунисты

Надежда

…и показали ему Чорную дорогу на Белое небо. Пошёл он на Небо, и перешла ему дорогу Белая кошка, но всё равно не дошёл он, конечно, никуда, устал и заснул прямо посреди дороги.

И проходя по своим делам, наступили на него копытом конь Белый, конь Рыжий, конь Чорный и конь Бледный. Не со зла наступили — думали, просто так тряпка валяется на дороге.

Настала ночь, и небо стало Чорным, а потом вышла луна, и дорога стала Белой.

Пришёл Оле-лукойе и раскрыл над ним сначала Чорный зонтик, а потом Разноцветный, а потом опять Чорный, а потом опять Разноцветный, и так до самого утра.

И проснулся человек в Коричневом доме с Чорным потолком и с видом на Огонь Вечный. А вокруг Огня Вечного сидят снегирь Алый, синица Жёлтая и Зелёный попугай — молчат. И лица у них хуже, чем у людей.

Посмотрел на себя человек: левая нога у него из яспи-са, а правая из смарагда; левая рука у него Чорная, а правая — Красная. А Зубы у него Зелёные.