Зак и Мия - А.Дж. Беттс

Бывают дни, когда я сижу на маминой кровати и смотрю на себя в ее зеркало. Я примеряю ее серьги, ее духи. Моих волос уже хватает, чтобы примерить и ее заколки. В ее шкафу одежды больше, чем в моем. Левая половина – для рабочей одежды, правая – для выхода. Черные платья не такие черные, как когда-то. На ее блузках вылинявшие пятна. Почему она просто не выбросит все старое?

Я беру с полки два альбома с фотографиями и ложусь с ними на ее кровать. Меня увлекают ранние версии меня: толстый карапуз в подгузниках с розовой лентой в волосах. Время от времени на снимках мелькает мама. Ей было всего шестнадцать – моложе меня. Она отводит глаза от камеры. Когда она держит меня на руках, на ее лице словно немой вопрос: откуда ты взялась?

Здесь старинные фотографии с семейных торжеств, в основном с дедушкой, бабушкой, их братьями и сестрами. Я, лет семи-девяти, около небольшой лодки, которую они звали «суденышком». Помню, как мой дядя из Квинсленда показывал мне, как выхватывать из реки пустой молочный пакет, как тянуть веревку – раз рука, два рука – пока на поверхности не покажется истекающая водой ловушка для крабов. Зачастую там были только запутавшиеся кости, которые мы же туда и положили для приманки. Но иногда попадался и ядреный краб, коричневый и мутный, как мангры. Тогда прадедушка, которого уже давно нет на свете, довольно ухал. Он показывал мне, как хватать разъяренного краба за мельтешащие задние лапы, за обе разом, а потом поднимать его в воздух и опускать в ведро под крышку. Часами потом я слушала, как он клацает клешнями и пляшет внутри.

Иногда, когда мы доставали краба из ловушки, лапа или клешня запутывались в сети и оставались там. Мы опускали ловушку обратно в воду, приманивая других оторванными частями тела.

А вечером мы пировали. Мы дробили толстые клешни и высасывали сладкую жидкость из худеньких лапок. Даже с учетом оторванных ног поживиться всегда было чем. Может, поэтому у крабов так много ног (восемь) и клешней (две). Потому что велик риск потерять часть.

На соседней улице живет человек, которому давным-давно отрезало руку машиной для упаковки мяса. В младших классах мы вечно гадали, как он завязывает шнурки? как он ест свой ужин? – скорее с любопытством, чем с ужасом. Мы пробовали подглядывать за ним в саду и видели, как болтается его рукав, когда он поливает газон. Еще я помню девочку из садика, которая родилась с короткими пальцами. И в прошлом году после шумихи Олимпийских игр, когда на экране показался целый строй паралимпийцев – они маршировали, они катились в колясках. Я не обращала тогда особого внимания.

Все мы просто марширующие крабы. Столько недостающих деталей.

Я выключаю телевизор и проверяю холодильник. Еще раз проверяю мобильный. Там пусто.

Двадцать четыре часа легко провести – теперь, когда я знаю, как.

Мия

Я делаю первый самостоятельный шаг, и никто этого не видит. Делаю еще два и хватаюсь за спинку стула. Мне скоро восемнадцать, а я учусь ходить по-новой. Кажется, сейчас сложнее, чем было в первый раз.

Мама на работе. Но больше всего мне хочется поделиться с Заком. Смотри, смотри, я иду сама, не держась!

Он бы понял, как это круто и важно.

В последние дни я не раз хотела ему написать. Поделиться какой-нибудь глупостью вроде ролика с Ютьюба или дурацкого рецепта. Сегодня утром я пекла оладьи и вспоминала его. Хотела сделать фотку оладьев и отправить ему.

Но не стала. Как-то странно после двух месяцев молчания прислать картинку с едой.

Зак сдался не сразу. Он долго звонил и писал мне каждый день, но я не отвечала. Хотя стоило. Просто мне нечем было его порадовать. Пусто. Мне все так же пусто. Кому это надо – читать такое?

Но сегодня я сделала целых три шага без костылей. Меня так и распирает ему рассказать. Поэтому я сажусь и набираю сообщение. Пишу и стираю, пишу и стираю. Не знаю как уложить то, что нужно, в сто шестьдесят символов. Невозможно.

Тогда я впервые за два месяца выхожу и запираю за собой входную дверь. И отправляюсь на почту – с костылями, потому что километр без них пока не одолею. На мне парик и кепка, чтобы никто не узнал.

На почте я долго разглядываю витрину с попсовыми открытками и, наконец, выбираю одну, с рекой и черным лебедем.

Привет, Зак.

Как дела на ферме? Как маленькая альпака? Или это уже большая альпака? Как там ваши хорьки и сумасшедшие куры? И как поживает Бекки? У нее мальчик или девочка?

Через четыре дня стану твоей ровесницей: мне исполнится восемнадцать. Я пока еще так себе ходок, так что перестрахуюсь и останусь дома, не попрусь веселиться в клуб.

На днях я восстановила страницу в фейсбуке. Дело было ночью, тебя не оказалось в онлайне – наверное, спал., как все нормальные люди. Правда, ты и постов давно не пишешь. Надоел фейсбук? Или школа съедает все время?

Короче, буду рада, если ты всплывешь, и мы поговорим в очередной безбожный час.

Удачи с подготовкой к выпускным.

Мия

Я приклеиваю марку, но мысли не дают мне опустить открытку в ящик. Что если миссис Майер найдет ее первой и не передаст Заку? Что если он не скучает по мне, как я по нему? А если он злится, потому что я так долго не объявлялась? А если все еще хуже, и он просто обо мне забыл, так что я выставлю себя сентиментальной идиоткой?

Я бреду обратно домой, и открытка торчит упреком из моего кармана. У наших домиков почтальон: не слезая с велосипеда, он ловко рассовывает по ящикам почту. Я быстро протягиваю ему открытку из кармана. Он без слов опускает ее в свою сумку, затем трогается с места и уезжает прочь. Все, дело сделано. Но черт, как страшно.

Может, так и выглядит смелость: сделать что-то необратимое, когда слишком много доводов «против». Или это глупость, а не смелость? Как знать.

Волонтер в раковом центре улыбается, будто узнает меня, но это невозможно: я здесь впервые. Раньше только мама приходила – взять напрокат парик. Она принесла несколько на выбор, и все были отвратительны, но я в итоге выбрала блондинистый, потому что он меньше всего был похож на мой цвет. И потому что не предполагала, что буду носить его так долго.

Парик довольно засаленный, и женщина кладет его в пакет.

– А, Ронда вернулась. Надеюсь, она вела себя прилично.

– Ронда?

– Хорошая девочка, но ей нужен сложный уход.

– У париков есть имена?..

На безликих пенопластовых болванках натянуты парики всех мыслимых длин и расцветок, с разными стрижками. Я замечаю, что каждый подписан: Пэм, Маргарита, Викки, Патриша.

Женщина фамильярно трогает мои волосы, будто они тоже для общего пользования.

– Красивые. Вы похожи на актрису.

– Какую?

– Сразу на многих.

Помню, как до болезни нас с подружками волновали секущиеся кончики, цены на средства по уходу, необходимость обновлять стрижку раз в два месяца, вредное воздействие выпрямителей. Сами волосы были просто данностью.

Теперь, спустя пять месяцев после химии, у меня снова отросли волосы. Цвет стал чуть светлее, чем раньше.

– Оттенок бразильского ореха, – сказала вчера парикмахер. – Очень красиво. Вам стрижку или подровнять?

Я неопределенно кивнула. Я забыла, как разговаривать с парикмахерами. Она продолжила:

– Вам покороче? Или планируете отращивать?

– Пожалуй, отращивать.

– Можно сзади сделать каскад, для объема, хотите?

Я аж запнулась.

– Да мне все равно!

Я отвыкла, что существует выбор.

– И спереди немного поколдуем, чтобы красиво обрамляло лицо.

Бедная женщина. Она так и не поняла, отчего я стала ржать, как оглашенная, а потом реветь. К счастью, она постригла меня мастерски и стоически перенесла мои слезы и сопли в процессе. А я все ревела, глядя, как пряди оттенка бразильского ореха падают на пол.

В результате, выходит, я похожа на актрису. Стрижка подчеркивает мои скулы, а ближе к шее волосы сложились в красивую волну. У меня снова есть волосы. У меня нормальные брови и ресницы. У меня самые обычные женские месячные, которые приходят как по часам, и я этому странным образом рада. И еще у шоколада теперь вкус шоколада.

В дверь въезжает на коляске девочка-индианка лет десяти, с розовым шарфом, обмотанным вокруг головы. Следом заходит ее мать. На коленях девочки книга, «Джеймс и чудо-персик».

Рак у нее уже довольно долго – она знает женщину по имени. Несмотря на тени под глазами, кожа девочки сияет.

– Здравствуй, Шани, как твои дела?

– Хорошо.

– Итак… кем ты хочешь быть на этой неделе?

Девочка разматывает шарф, и я отворачиваюсь, чтобы не смущать ее в момент преображения.

Я бреду мимо буклетов о баскетболе для колясочников, психологической помощи, новом имидже, занятиях арт-терапией, проекте «Загадай желание», групповой терапии для перенесших ампутацию или утрату. Я ковыляю к остановке, где сидят в ожидании автобуса двое стариков и одна женщина.