Арийский мессия - Марио Эскобар

– Палата номер сто один, все в пределах нормы, – громко сказал сам себе фельдшер.

– Палата номер сто три… – фельдшер умолк, словно ему требовалось некоторое время для составления словесного описания того, что увидели его глаза.

Так ничего и не сказав, он бросил тетрадь с красной обложкой на пол и – с выражением ужаса на лице – засеменил в конец коридора.

Дежурный врач отдыхал в маленькой комнате со стеклянной дверью. Фельдшер, увидев очертания тела врача, укрывшегося с головой одеялом, попытался позвать его, но почему-то не смог вымолвить даже и одного слова. Тогда он подошел к спящему и легонько потряс его за плечо. Врач даже не пошевелился. Фельдшер стал трясти сильнее, но врач никак не реагировал. Более того, его тело показалось фельдшеру каким-то остекленевшим и безжизненным. Фельдшер замер в замешательстве, затем стал сильно трясти врача за плечо – так сильно, что ржавые пружины кровати заскрипели, – но врач никак не реагировал.

– Сеньор, проснитесь, – наконец-то проговорил фельдшер, однако не услышал от врача никакого ответа.

Вдруг фельдшер заметил под кроватью какое-то пятно. Точнее, не пятно, а маленькую лужицу с противоположной стороны кровати. Задрожав от страха, фельдшер схватил одеяло и рывком сорвал его с врача. Простынь, на которой лежал врач, была пропитана кровью, а горло врача – перерезано. Рана казалась настолько глубокой, что голова врача почти полностью отделилась от туловища. Фельдшер несколько секунд стоял неподвижно, не в силах оторвать взгляд от этого ужасного зрелища, затем его стошнило, и он, едва успев отпрянуть от кровати, начал блевать на пол.

Кое-как придя в себя, он побрел в комнату отдыха, чтобы сообщить о случившемся товарищу по смене. Он подумал, что нужно спуститься на первый этаж и позвонить в полицию, но ему показалось, что сил на это у него уже не хватит. Надзиратель – товарищ фельдшера по смене – лежал на стареньком топчане. Фельдшер, опасаясь неприятного сюрприза и здесь, не стал подходить близко к надзирателю, а от двери позвал его по имени.

– Антонио, проснись! – тихо окликнул он – так говорят, когда будят ребенка.

Надзиратель слегка приподнялся на топчане и, потерев ладонями глаза, сонным взглядом уставился на фельдшера, одежда которого была перепачкана кровью на рукавах, а ниже воротника виднелось большое желто-коричневое пятно.

– Что случилось? Зачем ты меня разбудил? Наша смена уже закончилась?

– Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу.

Надзиратель сел на край топчана, зевнул и потянулся, чтобы прогнать сон, затем надел туфли и неохотно поплелся за фельдшером. В комнате дежурного врача, почувствовав сладковато-приторный запах крови, надзиратель вздрогнул, и его едва не стошнило. На кровати он увидел врача с почти отрезанной головой, выскочил в коридор и согнулся пополам, пытаясь подавить приступ тошноты.

– Загляни в палату номер сто три, – посоветовал фельдшер.

Надзиратель прошел десяток метров, отделявших одно помещение от другого, и заглянул в палату номер сто три через смотровое окошечко. К проводу электрической лампочки на потолке было подвешено тело. Лицо повешенного с пустыми глазницами распухло, и на нем застыло такое выражение, словно этот человек перед смертью перенес жуткие страдания. Пальцы покойника сжимали собственные кишки, которые свисали до самого пола, а на полу образовалась большая лужа крови.

– О Господи! Что это произошло с профессором фон Гумбольдтом?

– Я обнаружил его уже в таком вот состоянии. И как это он умудрился с собой такое сделать?

– Сам бы он этого сделать не смог. Наверное, какой-то псих выбрался из палаты и… Нужно поднять тревогу. Ты проверял остальные палаты?

– Мне оставалось проверить только две последние – сто пятую и сто седьмую.

В обеих палатах царила кромешная тьма: лампочки почему-то не горели. Надзиратель и фельдшер заглянули через смотровые окошечки в эти палаты, но не смогли в них ничего разглядеть. Надзиратель взял универсальный ключ, который носил на поясе, и открыл дверь палаты номер сто пять. В ноздри ударил резкий запах мочи и блевотины, но для этой больницы подобный запах не являлся чем-то необычным. Надзиратель сделал пару шагов внутрь, но тут же резко остановился. Воздух здесь имел какой-то странный запах, и надзиратель инстинктивно почувствовал, что ему и его товарищу нужно немедленно уйти отсюда и что дышать этим воздухом им ни в коем случае нельзя.

– Быстро уходи отсюда! – рявкнул надзиратель, однако фельдшер уже нащупал на стене выключатель и включил свет. В палате стало так ослепительно светло, что надзиратель с фельдшером невольно зажмурились. Открыв глаза через несколько секунд, они увидели профессора Франсуа Аруэ – тот сидел, заложив ногу за ногу. Его поза показалась бы абсолютно нормальной, если бы у него из ушей не торчали два огромных гвоздя. В руке профессор сжимал огромный молоток.

Надзиратель почувствовал, что у него начинает щипать в глазах и першить в горле. Он поспешно вытолкал фельдшера из палаты и, тоже выйдя из нее, закрыл дверь.

– Ты что, не чувствуешь запаха?

– Запаха? Какого?

Надзиратель удивленно посмотрел на фельдшера: лицо у того приобрело фиолетовый оттенок и стало каким-то опухшим. Он коснулся пальцами своего собственного – тоже начинающего опухать – лица и почувствовал, как его охватывает неудержимый гнев.

– Чертов идиот, ты его не чувствуешь? – заорал он, доставая из кармана складной нож, а фельдшер стоял неподвижно и таращился на надзирателя. – Смотри, у тебя что-то с лицом.

– Что?

Надзиратель раскрыл нож и, схватив пальцами фельдшера за щеку, отрезал от нее кусок плоти – до кости. Фельдшер, увидев в руке своего приятеля кровоточащую плоть, начал громко смеяться. Надзиратель отрезал новые куски плоти от лица фельдшера и делал это до тех пор, пока кожи на лице практически не осталось. Кровь стекала по белому халату фельдшера, образуя на полу большую лужу. Наконец фельдшер потерял сознание и повалился на пол.

Надзиратель бросил себе под ноги последний кусок плоти и вытер нож о свои штаны. Шатаясь, как пьяный, он пошел по коридору к центральной лестнице. На верхней площадке в полумраке лежало вверх животом чье-то тело – измазанное в крови, со странным выражением глаз. Надзиратель сразу же узнал профессора Пруста и, усевшись на пол рядом с трупом, снова достал складной нож и начал делать порезы на своем теле: сначала – короткие и поверхностные, а затем – все более длинные и глубокие. Когда его кровь потекла вниз по лестнице ручьем, надзиратель потерял сознание.

24

Сараево, 17 июня 1914 года