Все самое важное - Оля Ватова

Внизу в боковом коридоре стояла молоденькая девушка из нашего поселка в обществе конвоира. Звали ее Регинка. Было ей не больше семнадцати лет. НКВД с ней особенно не церемонился. Ей просто сказали, что за отказ от советского паспорта ей грозят два года лагеря. Теперь мы обе находились под стражей. Молодой конвоир с милым, еще немного детским лицом изо всех сил старался выглядеть серьезным. Но, едва мы вышли на улицу и отошли подальше от здания НКВД, он замедлил шаг и приглушенным голосом произнес: «Я проведу вас через рынок. Там сможете купить что-нибудь из еды». И добавил, отводя от нас взгляд: «Ох как плохо будет вам в тюрьме, куда мне придется вас отвести». Сочувствие паренька меня очень тронуло. Я сказала ему, что там ведь находятся и другие женщины. И если они выдерживают, то и мы сможем. Однако парнишка покачал головой и погрузился в молчание.

На рынке он внимательно поглядывал по сторонам и просил быстрее сделать покупки. Возможности у нас были более чем скромные. Денег хватило на два крутых яйца и кусок черного хлеба.

Выяснилось, что перед заточением в тюрьму нас ждет еще кое-что малоприятное. Когда мы прибыли на место, хмурый мужчина приказал нам раздеться донага перед входом в баню. Как это? Прямо здесь? В этом дворике, где еще находятся солдаты, которые доставили новых заключенных? Но мрачный человек требовал, чтобы мы поторопились. Заступиться за нас никто уже не мог. Делать было нечего, и мы стали снимать с себя одежду. Когда на нас ничего не осталось, один из солдат не выдержал. Он быстро скинул с себя шинель, сделал из нее подобие ширмы и сказал: «Теперь никто вас не видит». В его голосе ощущалось сострадание и стыд. Стыд за те обязанности, которые ему приходилось выполнять. Конвоир привел нас в комнату, выкрашенную темно-коричневой краской, где уже поджидал угрюмый мужчина в грязном сером фартуке, вооруженный большими ножницами. Не говоря ни слова, он стал перебирать наши волосы в поисках вшей. Если бы обнаружил хоть одну, нас бы обрили наголо. Мы были очень довольны, что эта участь нас миновала. Возникло ощущение, будто нам удалось сохранить нечто ценное. Затем мы перешли в грязную баню со скользкими каменными полами. В воздухе стоял устойчивый запах пота и плохого мыла. В бассейне, куда нас заставили войти, была жутко неприятная мутная вода. После завершения «гигиенических» процедур нас отвели к воротам тюрьмы.

Это была пересыльная тюрьма, которая называлась Третье отделение. Здесь дожидали отправки в лагеря бандиты, убийцы, проститутки. Само здание было выстроено в типичном русском купеческом стиле xix века. В просторном дворе с сортиром, куда дважды в день водили заключенных, расположились одноэтажные деревянные домики, поставленные там, наверное, еще в царские времена. Они были окружены сбитым из грубых досок забором, обнесенным сверху тройным рядом колючей проволоки.

Из большого вымощенного булыжником двора мы направились в длиннющий коридор, куда выходило несколько дверей. Одна из них была приоткрыта, и я увидела там знакомого энкавэдэшника, который в Или так вежливо уговаривал меня взять советский паспорт. Он подошел и снова с участием в голосе повторил ту же просьбу. Я с удивлением посмотрела на него и поняла, что его не столько тревожит мое будущее, сколько мучает стыд за все то, что я уже пережила и увидела. После завершения всех формальностей и личного досмотра он вместе с тюремным надзирателем проводил нас до дверей камеры и еще раз на всякий случай попросил взять паспорт.

Двери отворились, и мы, переступив порог, сразу услышали, как за нами заперли замки. Так я впервые в жизни попала в тюрьму в качестве заключенной. Раньше мне приходилось только читать о таком, слышать рассказы мужа. И вот тюремная жизнь стала реальностью. Сильно перехватило горло…

В полумраке камера показалась мне довольно большой. Я заметила маленькое зарешеченное окошко, очень низкое, на уровне мостовой. У стен нары, на них — женщины. Точнее, призраки женщин, застывших без движения, наголо обритых, невероятно бледных, истощенных, в нищенских лохмотьях. Их руки были покрыты следами чесотки. Они жадно вглядывались в нас. Мой страх смешивался с состраданием. Буквально через минуту ситуация изменилась. От окна отделилось несколько бритоголовых женщин, непохожих на остальных. Мне они показались очень крупными, сильными. Остальные обитательницы камеры тоже ожили и знаками приказали нам выйти на середину. Первым делом у нас выхватили купленную на рынке еду и молниеносно ее проглотили. Подкрепившись, женщины цинично посмотрели нас. Второй раз за день прозвучал приказ снять с себя всю одежду. Они быстро расхватали вещи, которые были на нас, и швырнули вместо них вонючие обноски.

Я раньше слышала от мужа, что в тюрьмах, где содержатся уголовники, существует определенная субординация. Что в каждой камере есть главари, подминающие всех под себя. Сейчас убедилась в этом сама.

Мы присели на нары и с ужасом стали ждать, что же еще произойдет. Ожидание было недолгим. Одна из женщин подошла к Регинке. «Я знаю, в чем дело, — произнесла она очень жестко. — А ну скажи, берешь паспорт?» Потрясенная девушка не знала, что ответить, и искала поддержки в моем взгляде. Затем сказала, что не возьмет. И тут они начали ее избивать. Били все вместе, получая от этого садистское наслаждение. Топтали ее ногами, стараясь попасть по голове, плечам, груди, и подбадривали себя грубыми окриками.

Я сидела тут же и знала, что сейчас придет моя очередь. Начала искать спасения в молитве. И вдруг на какое-то время почувствовала, что все происходящее нереально. Исчез страх, нахлынул совершенно необычный покой. Я даже не заметила, как женщины отпустили Регинку и стали приближаться ко мне, задавая тот же вопрос. Услышала, что они обсуждают, где именно заняться мной, не стоит ли перетащить в угол. Но в результате одна из них решила, что справятся и здесь.

В первые минуты я действительно не ощутила побоев. Но вскоре вскрикнула от боли, получив сильнейший удар в ребро под левой грудью. (Потом выяснилось, что мне сломали ребро.) И оно очень долго болело при каждом вздохе, при каждом движении. Наконец женщины решили передохнуть. Вид у них был страшно довольный, как после хорошо выполненной работы. Но наши муки на этом не кончились.

В углу стояла параша — большая бочка для физиологических отправлений обитателей камеры. Заключенных выводили в находящийся во дворе сортир только дважды в день, утром и вечером. В остальное время нужно было пользоваться этой парашей. Наши заправилы подтащили к ней прогнившую вонючую обувь и разложили ее на кучки. Нам они приказали сесть на эти кучки, опираясь руками на грязные стенки бочки. Потом они с восторгом справляли свои надобности прямо над нашими головами.