Мы здесь - Майкл Маршалл

– Боб, это все миф.

– Не знаю, не знаю. Я слышу всякое, каждый день. Говорят, войти в пределы Совершенства – это все равно что еще раз пережить Расцвет, только он будет длиться вечно. А сам ты окрепнешь.

– Да нет такого места. Все это так, шепотки да воздыхания, с фантазией демагога и кликуши, у которого с головой не все в порядке. Расцвет – это Расцвет: случается только раз и проходит. А как прошел, тут и сказке конец.

– Но ведь я слышу, Медж, – с упорством фанатика повторил рыжий.

Пока они спорили, Дэвид случайно обратил внимание на пятнышки влаги у их стульев, как будто с потолка перед каждым из них успела накапать вода. Подняв глаза в попытке разглядеть, откуда она могла взяться, Писатель неожиданно уткнулся в преграду. Взгляд ему застили двое в майках. Они возвышались над столом, грозно скрестив на груди руки – можно сказать, не стояли, а нависали. Бычьи шеи, квадратные плечи качков… Причем не анаболических, а тех, что явно дружат со спортивными снарядами.

– Кого ждем? – спросил один из них.

– Никого.

– Точно? – с улыбочкой спросил другой. – Тогда чего сидим?

Секунду Дэвид не мог сообразить, в чем суть вопроса. Но ответ требовался оперативный: качки смотрели на него с хищным интересом.

– Послушайте…

– Нет, это ты послушай. Тут народу как сельдей в бочке. Так что ты или двигайся, или мы к тебе подсядем.

– Да вы о чем? Тут все занято.

– Ты прикалываешься?

Дэвид взволнованно оглянулся на Меджа и Боба, рассчитывая на поддержку. На их месте никого не было. Оба стула по ту сторону стола пустовали.

Один из качков присел рядом на корточки и приблизил свою физиономию к Дэвиду. Глаза у него были светло-синими, но мелковатыми, с неглубоким дном.

– Ну так что, голубь? – спросил он угрожающе. – Хочешь обзавестись парочкой свежих дружков?

Дэвид торопливо поднялся и, не оглядываясь, устремился в толпу, слыша сзади обидный двухголосый смех. За истекшие полчаса народу в помещении действительно набилось столько, что приходилось проталкиваться, как в вагоне метро в час пик. Как и когда Медж с Бобом успели улизнуть, да так быстро?

От двери писатель оглянулся, но не увидел никого из них. А вот те четверо по-прежнему стояли рядком возле стойки, спинами к стене. При этом они все, как один, повернув головы, провожали взглядом Дэвида. А девица ему еще и улыбалась.

Улыбка ее была зловещей.

Глава 24

В сумраке на тротуаре с понурым видом дожидался Медж. Фитюлька Боб куда-то делся.

– Все идет не так, как я рассчитывал, – сообщил он.

– Послушай, – напустился на него Дэвид. – Скажи мне четко: что за фигня здесь происходит? Ты вообще кто такой?!

– Я твой друг.

От этой фразы писателю захотелось злобно, истерически рассмеяться:

– Да, ты это все время повторяешь, как заезженная пластинка. Но как ты можешь им быть, если я даже не знаю, кто ты есть?

– Есть еще кое-кто, – сказал Медж. – Но он один из вас, а не из наших. Он во многом неправ, но, может, у него получилось бы разъяснить ситуацию так, чтобы ты ее гораздо легче понял. Самое важное – это возможность, которая у нас есть сейчас. Такого не выпадает почти никогда, Дэвид. Лично я не знаю никого, с кем бы что-то подобное происходило. Понимаешь? Нигде и ни с кем. Это все равно что… – Он немного подумал. – Ты помнишь опыты по природоведению в четвертом классе?

– Что? Конечно, нет.

– Оно и понятно, ты ведь никогда не тянулся к наукам. А я вот помню. И опыты мне нравились. Взять два магнита с противоположными зарядами. Они притягиваются, верно? Магниты с противоположными полюсами притягиваются и пристают друг к другу – а если заряд сильный, то пристают очень плотно. Раздели их, и они будут тянуться обратно, пытаясь слепиться воедино. Так долгое время было и с нами. Но затем…

Медж на полуслове прервался и зашагал прочь. Дэвиду не оставалось ничего иного, как пойти следом в надежде, что среди всех этих намеков и полунамеков рано или поздно прорежется что-нибудь более-менее внятное.

– Ну, и что затем? – спросил он нетерпеливо.

– Что-то происходит, – на ходу сказал его собеседник, – и в одном из магнитов начинает меняться полярность. В магните вроде тебя. Всегда вроде тебя, – с горечью подчеркнул Медж. – Проходит какое-то время, и они перестают держаться вместе. Притяжение переходит в отталкивание, причем такое сильное, что все забывается – опять же тобой, а не нами. У Угловых вроде Боба память, быть может, и самая лучшая, но мы отличаемся другими способностями. Нам дано умение смотреть по сторонам, в том числе и оглядываться назад. Действовать, как действуют хранители того, что было. А иногда и как опекуны.

– Но эта смена полярности…

– Она может длиться неделями, месяцами. Иногда занимает целые годы. Может происходить рано, а может поздно. У нас с тобой она случилась необычайно поздно и вместе с тем быстро.

– Ты говоришь, мы были друзьями, – еле поспевая за ним, упорно напомнил Дэвид.

– О да. Еще какими!

– Но где, когда?

– С того самого момента под столом. И здесь тоже – почти все то время, что ты жил в городе.

– Тогда почему я тебя не помню?

– Ты вырос. Дети рождаются безо всяких там житейских установок. Но уже фактически с рождения за ребенка берется мир и первые двадцать лет усердно вколачивает в него свои правила, вытесняя волшебство. Научает человека очерчивать себя линией, отделяя себя от остальной вселенной, превращая себя в обособленное «Я» вместо того, чтобы вливаться в облако взаимодействия, что простирается во всех направлениях. И вот когда линия обведена вокруг полностью, в человеке задергиваются шторки. Во всяком случае, так говаривал Одиночка Клайв, и я склонен ему верить.

– А кто он такой, этот Клайв? – допытывался Дэвид.

– Это он взял меня под свое крыло после того, как ты оставил город. И он единственный из нас, кому удалось вплотную приблизиться к воссоединению. Но не срослось, и для него это явилось началом конца. Теперь он полый.

– Вот слушаю тебя, – сказал писатель, – вникаю всем умом, но из того, что ты говоришь, не пойму ровно ничего.

– Ты просто не хочешь вспоминать, – укорил его идущий рядом человек. – Что лишний раз доказывает: какая-то твоя часть что-то да помнит.

– Але мале, Медж! – Из бокового проулка на тротуар вырулила девчонка-подросток в серой курточке с капюшоном и во всевозможных прибамбасах. Дэвид раньше уже видел ее в сквере рядом с какой-то толстушкой в бальном платье. На вид девчушке было лет шестнадцать, и она была похожа на сбежавшую из дома оторву, весь свой прикид сознательно направляющую на то, чтобы бесить или, во всяком случае, «доставать» всех, кому за двадцать три.

Медж, еще только подходя к этой девушке, приветливо помахал ей:

– Зажигалка, как дела?

– Пока не родила, – расплываясь в улыбке, подмигнула та. – Все пучком, и никак иначе. У нас тут нынче квадрат лысый, тусить будем. Отжиг будет ацкий. Хочешь, пойдем со мной?

– Да я бы с удовольствием, – с притворной печалью вздохнул Медж, – только вот занят малеха.

– Вот так ты всегда: занят, занят… – надув губки, сказала девчушка. – Кончай ты уже свою хрень!

– Чтоб кончать, надо начать, верно?

– Бе-бе-бе! – Озорница со смехом скорчила рожицу и пошла по улице дальше. Пару раз на ходу она поворачивала голову, словно общаясь с кем-то, идущим рядом.

– Ну ладно, – уже другим, серьезным голосом сказал Медж, поворачивая в другую сторону. – Идем, познакомимся с парнем.

Глава 25

Я свое нынешнее житье люблю до ужаса. Просто ништяк: прохлаждаешься себе, делаешь что хочешь. Новые подруги у меня классные: каждое утро просыпаемся и, типа: «Ну че, куда сегодня махнем?» И уходим безо всяких оттуда, где загасились на ночь, гуляем по скверу, ходим-бродим по магазинам, типа того. Все так легко, не напряжно, а на ночь пристраиваемся уже где-нибудь на другом месте. Всегда какие-нибудь новые знакомые и есть где тусануться.

Последнее время я зависаю с суперклассными друзьями – Ангелы, так они себя называют, – все время одетыми в черное. Я сама никогда не думала, что мне это подходит, а теперь вроде кажется, что и ништяк, особенно потому, что это не совсем как типа у го́тов: здесь под низ надевается что-нибудь яркое, вроде платья, блузки или еще там чего. Даже не понимаю, и чего уж они ко мне такие добрые: я ведь их толком и не знаю – в одну школу мы с ними не ходили, они даже не из нашего района. Ну а так, они суперские: делают всякие нормальные штуки, всех выручают… Кое-кто из них, правда, подворовывает, но это нечасто и совсем уж в больших магазинах, так что с них не убудет. Другие вон хапают куда больше и обчищают нормальных людей. У них есть как бы типа лидеры, но только они не из Ангелов. Не похожи. Жутковатые такие, тяжелые, добрых дел другим не делают, и все вокруг считают как бы своим. Всего их двенадцать – почему, не прорубаю – но я с ними не висну: по мне, так подворовывать временами понемножку можно, но если заниматься все время только этим, то это уже не круто. Так говорит Лиззи. И она даже говорит, что вообще воровать нехорошо и что сама она этим последнее время не занимается. Она одна из главных Ангелов, и я с ней согласна. Она для меня как старшая сестра. А еще она сказала мне недавно: если, говорит, тебе что-то в лом, или не по себе, или нужен какой совет, то ты подходи ко мне, я тебе буду растолковывать. Может, когда-нибудь я и вправду заделаюсь Ангелом по полной, но пока воздерживаюсь: очень уж прикольно зависать и тусить с моими друзьями, хотя иногда и не совсем просто: они не помнят своих имен, а уж я тем более, и с ними сложно бывает о чем-то договариваться. Но потом всегда все улаживается, так что не проблема.