Люди трех океанов - Николай Котыш

Но чаще всего мины шлепались в воду, все сужая фарватер. Вначале летчики не могли понять, каким путем прорывались чужие самолеты к базе. Наши истребители стремились их встретить далеко в море, за сотни километров от Тархан-Кута, откуда обнаруживались вражеские самолеты. Но почти каждый вылет навстречу «юнкерсам» оканчивался тем, что они бесследно удалялись и почти тотчас появлялись у Севастополя.

Чтобы разгадать эту тайну, решено было выставить барраж на дальних и ближних подступах. И тут все выяснилось. Немцы, оказывается, специально посылали на траверз Тархан-Кута свои самолеты, которые создавали лишь видимость преднамеренного налета, однако ближе двадцати — тридцати километров к берегу не подходили. Засеченные нашими локаторами, они продолжали маневрировать на большой высоте. И в этот момент с другого направления — совсем на малой высоте — выходила никем не замеченная другая группа.

Когда этот маневр был раскрыт, немцы понесли немалые потери. Теперь они решили действовать с обоих направлений.

На второй день, а вернее, ночь войны Рудимов вылетел на ночной барраж. Ночь была звездная, как и та, воскресная. Это, видимо, особо располагало немцев к минной постановке: была возможность сбросить мины у самых бонов, которые с малой высоты проглядывались, как шляпки гвоздей на подкове.

В полночь, когда до конца барража оставалось несколько минут, Рудимов увидел знакомую тень самолета, выплывшую со стороны Тархан-Кута. Но тут же тень будто наткнулась на барьер и повернула на Херсонес. Степан уже приготовился к атаке, как самолет исчез, — видимо, снизился настолько, что шел у самой воды. На помощь пришли прожектористы. Синий клинок луча плашмя ударил по вражеской машине. Она было шарахнулась к берегу, стремясь уйти в тень, но отвесный берег заставил круто поползти вверх.

Рудимов увидел, как от машины отделились черные шары — фашистский летчик спешно сбрасывал мины, посчитав, что к цели их уже не дотянуть. Степан приблизился к черному и ударил всей мощью пулеметов. В то же мгновение огненные нити потянулись к плоскости его истребителя. Стрелок-радист вел ответный огонь. Пришлось маневрировать, заходить в атаку то слева, то справа. Это чередование длилось до тех пор, пока «юнкерс» не начал снижаться. Стрелок-радист был убит.

Высота уже сто метров. Степан и не заметил, что бой давно идет над своим аэродромом. Отвалив в сторону, пошел с превышением, на всякий случай держа под обзором все еще летевшую навстречу земле темную крестовину самолета. Отстал лишь, когда перед ним взметнулся фонтан огня.

«Юнкерс» упал неподалеку от аэродрома. Степан обрадовался вдвойне: победа победой, а горючего в баке оставалось ровно столько, чтобы немедленно произвести посадку.

Механик Володя Зюзин переругался со всеми шкиперами, у которых не оказалось подходящей краски, чтобы нарисовать звезду на фюзеляже самолета. С трудом краска была найдена у авиаремонтников, и на истребителе Рудимова вспыхнула первая звезда.

Рудимова и его механика Зюзина свела давняя дружба. Это была искренняя дружба неравных на служебной лестнице людей. Сдружились они еще в те дни, когда оба прибыли в полк: один — лейтенантом-летчиком, другой — сержантом-механиком. Сошлись, видимо, характерами. Володя, как и Рудимов, отличался тихим, молчаливым нравом и спокойствием. Никто никогда не помнил, чтобы Зюзин был чем-то расстроен. Казалось, вся его жизнь была раз и навсегда заведена на ровный, непоколебимый лад и ничто не могло ее потревожить. Впрочем, это только казалось. Всякое бывало в его жизни, но Володька умел не замечать плохого.

По Володькиному убеждению, этому здорово способствовала его любовь к птицам, в особенности к голубям. Собственно, это, может быть, и было той нитью, скрепившей дружбу комэска и механика. Голуби были обоюдной их страстью. Они приваживали этих птиц везде, где только можно, и даже там, где нельзя. Голубиные жилища высились на крышах домов, на древнем ясене в гарнизонном саду и даже по соседству с вышкой дивизионной метеостанции. Оба они бесконечно менялись всякими сизарями, дутышами.

Весной Зюзин подарил капитану в день его рождения красного голубя. Ей-ей, красного. Такого еще никогда не видел Степан и обрадовался ему великой радостью. Голубь и впрямь был красавец. Во-первых, он покорял своей щеголеватостью — стройный, с отточенной шеей и стремительный, как самолет. Во-вторых, оперенье отливало такими жаркими, шиповниковыми красками, что, казалось, вот-вот пламенем вспыхнет. А главное, у того красного голубя был добрый характер. Он так привык к Рудимову, что даже на аэродром прилетал, находил его самолет и садился на плоскость. Степан хлопал себя по плечу, и Егор (так он назвал голубя) перелетал на плечо хозяину. Вместе шли домой.

Сейчас и Егор и все голубиное хозяйство Зюзина остались на старом аэродроме. Володя подошел к комэску и привычным тенорком сказал:

— Товарищ капитан, съездить бы за голубями. Пропадут без присмотра.

— Завтра Сухорябов туда едет. Попрошу его. А нам с тобой пока нельзя. Может, улучшится обстановка.

Но не было и намека на улучшение обстановки. То и дело на аэродроме выла сирена. Тревога загоняла одних в щели, других в самолеты. Летали далеко в море.

Но странное дело, там, вдали от берега, немцы почти не вступали в схватку. «Мессершмитты» ходили в сторонке кругами, держась на почтительном расстоянии. Но в те беспокойные минуты, когда наши истребители возвращались домой с пустыми баками, набрасывались яростно и неотступно.

В одном таком бою сбили ведомого Рудимова — Дикарева. Герман упал в полсотне километров от берега и сутки вплавь добирался до мыса Тархан-Кута. Оттуда его доставили самолетом на свой аэродром.

Появился Герман бледный, с перебинтованной головой и опаленными усами. Но поздоровался с неистребимым оптимизмом и неожиданным, истинно дикаревским, приветствием:

— Виват уцелевшим! Как вы тут, живы-здоровы?

— Это тебя надо спросить, как ты уцелел, — первым бросился к другу здоровенный, похожий на Тараса Бульбу старший лейтенант Шеремет и обхватил Германа так, что тот простонал:

— Если ты не удушишь, ничего со мной не случится. Усы вот только жаль. Были черные. Подпалил — стали рыжими.

— Покрасить надо.

— Лучше сбрить, — посыпались советы.

— Ни в коем случае, — возразил Дикарев. — Эти усы еще себя покажут.

Долго судили-рядили, как перехитрить немцев, чтобы не повторилась подобная история. Рудимов предложил перед возвращением с задания первой группы высылать ей на помощь вторую, которая могла бы завязать бой и отвлечь противника. На том и порешили.

Первыми в качестве отвлекающих вылетели сам комэск и Кузьма Шеремет. Набрали высоту и, войдя в круг, стали с нетерпением ждать возвращения своих самолетов, ходивших на прикрытие кораблей. Время тянулось томительно долго. Известно, как ревниво каждый летчик борется за предельную скорость. На этот же раз рудимовская пара едва держалась в воздухе, желая как можно больше сберечь горючего до начала боя. Но состоится ли он, тот бой? Придут ли сегодня «мессершмитты»? А может, они уже знают замысел наших летчиков? Эти мысли не покидали до тех пор, пока из-за холмов не показались И-16, а за ними грязными брызгами не обозначились шедшие им вдогонку «мессеры». Степан передал напарнику: идти, на высоту и там сближаться.

«Мессершмитты» настолько увлеклись погоней, что не заметили совсем рядом появившуюся пару Рудимова. Брошенные с высоты верткие «ишаки» обрели большую скорость и уже через считанные секунды весь огонь «шкасов» обрушили на двух «мессеров».

Один сто девятый, сбитый Шереметом, отвесно пошел к земле. Атакованный Степаном, свалился в штопор. Вначале мелькнула радостная мысль о победе. Но другое чувство подсказало, что в этом падении есть что-то преднамеренное. Уж очень четкими, предельно законченными были витки штопора. На всякий случай Рудимов дал еще несколько очередей. Машина вспыхнула, но не упала, а, наоборот, искусно вывернувшись из штопора, взмыла вверх. Пламя уже лизало ее плоскости. «Мессер» закачался с крыла на крыло, пытаясь сбить огненные струи. И вдруг от него отделилась точка, над которой почти тотчас взметнулся парашют.

Белое полотно «погасло» на пахоте, неподалеку от стога прошлогодней соломы. Расстреливать летчика на земле Степан не стал: не поднялась рука, и все тут.

Вернувшись на аэродром, комэск выпрыгнул из кабины и крикнул шедшему по стоянке начштаба:

— Корней Иванович, давайте машину — за сбитым фрицем. Он в поле, у Софиевки.

Тут же подкатил штабной «газик».

Самолет нашли сразу. А вот хозяина не оказалось. Парашют валялся в борозде. Летчик же словно сквозь землю провалился. Мотористы обошли все поле, долго копались в стогу соломы. Обошли его вокруг, тыкали штыками, взбирались наверх. Корней Иванович, вытирая свое необъятное лицо неизменным ярким платком, с ехидцей толкнул Степана локтем в бок и так расхохотался, что его грузное тело заходило ходуном.