Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Слова помогали мало: среди пришедших частей не было офицеров, часто ими командовали люди в штатском. «Солдаты, – записала в дневнике от 28 февраля (13 марта) А. В. Тыркова, – держали себя сдержанно и неуверенно. Многие признавались – страшно!»45 В выступлениях лидеров Думы также часто открыто звучали и страхи перед возможностью разгона начавшегося движения. Так, выступая перед лейб-гренадерами, Милюков заявил: «После того как власть выпала из рук наших врагов, ее нужно взять в наши собственные руки, и это надо сделать немедленно, это надо сделать сегодня. Ибо мы не знаем, что будет завтра… Я вчера видел первый полк, который пришел сюда в полном порядке со своими офицерами и признал власть Государственной думы. Помните, единственное условие нашей силы – наша организованность. Только вместе с офицерами вы будете сильны. Неорганизованная толпа силы не представляет. Если бы вся армия превратилась в неорганизованную толпу, то достаточно небольшой кучки организованных врагов, чтобы ее разбить»46.

Освободительный процесс всегда сопровождается насилием: так снимаются страхи толпы, так она расплачивается за накопленные перед ней и неоплаченные вовремя долги правящей элиты. Революция освободила около 4 тыс. арестованных и сразу же лишила свободы около 10 тыс. человек: арестовывали «всех, кто выделялся несколько из общего обывательского уровня»47. В Таврический дворец начали доставлять арестованных членов правительства и генералов. В 11:15 1 (14) марта во двор Думы явился Протопопов. Бывший министр внутренних дел представился студенту-милиционеру, который арестовал его и проводил в здание Таврического дворца48. В этот день оно представляло собой нечто неописуемое. Вернее всего картину описал Деникин: «Палата, военный бивак, тюрьма, штаб, министерства. Сюда стекалось все, искавшее защиты и спасения, жаждавшее руководства и ответа на вставшие вдруг недоуменные вопросы.»49

В тот же день, в 10:30 под сильнейшим конвоем сюда же доставили и В. А. Сухомлинова. «Известие о привозе Сухомлинова, – отмечал журналист “Русских Ведомостей”, – мигом облетело всю Думу и вызвало в солдатах невероятное возбуждение»50. Его встретила революционная толпа: «Яростный рев огромного чудовища прорезает толщу шума. Новые волны людей рвутся с улицы в здание. – вспоминал современник, не испытывавший к генералу никаких симпатий, – Это имя электризует людей, заражает их гневом, яростью, мщением. Искажаются лица, ненавистью загораются глаза, вздымаются руки со сжатыми кулаками, с губ срываются хриплые звуки проклятий и брани. Так во дворце Революции не встречали еще ни одного министра павшего режима»51.

Вскоре явилась делегация преображенцев, потребовавшая погоны генерала52. Керенский приказал сорвать с Сухомлинова погоны, после чего заявил, что не допустит самосуд, и лично проводил бывшего военного министра под арест между шпалерами улюлюкающих солдат53. Этот достаточно благородный поступок вовсе не предполагал отказа от преследования генерала. И Временному правительству Сухомлинов был по-прежнему нужен в том же качестве козла отпущения. 11 (24) марта Львов принял решение о ликвидации Верховной следственной комиссии генерала Петрова, документы которой были переданы в распоряжение Министерства юстиции. Керенский направил их в Чрезвычайную следственную комиссию для подготовки судебного процесса54.

Армия начала нести потери с первых дней революции. По данным статистического отдела Петроградского городского комитета Союза городов, за время переворота было убито и ранено 1315 человек, из них – 53 офицера, 602 солдата, 73 полицейских, 587 граждан обоего пола55. Лишь немногие из офицеров нашли в себе силы оказать сопротивление революционной стихии. Город находился в прифронтовой полосе, и его гарнизон насчитывал около 20 тыс. запасных пехотинцев, не считая обозников, запасных артиллеристов, пулеметчиков и т. д. Кавалергардский полк держал в Луге «пункт слабосильных лошадей гвардейской конницы» – ветеринарный пункт и множество мастерских: плотницкие, сапожные, оружейные, швальные, шорные, кузнечные. Кавалергардская команда насчитывала всего двух офицеров, 71 строевого и 23 нестроевых кавалергардов, которые имели только 10 винтовок для караульной службы.

Тем не менее солдаты-гвардейцы категорически отказались выдать своих офицеров окружившей их казармы двухтысячной толпе. Даже небольшой организованной и дисциплинированной силы оказалось достаточно, чтобы она отступила. Менгден и его помощник полковник граф Г А. де Броель-Платер были арестованы в городе по причине подозрительно немецких фамилий и потом зверски убиты. Также нашел свою смерть и Клейнмихель56. Сопротивление оказывали единицы военных, несколько полковников и генералов57. Это были солдаты старой армии, к которым применимы слова Отто фон Бисмарка, сказанные им на закате жизни о прусском офицерском корпусе Вильгельму II: «Ваше Величество, пока Вы имеете таких офицеров, Вы можете позволить себе решительно все; но если Вы лишитесь их – все пойдет по-другому»58.

Интересно, что тогда же Бисмарк сказал другую фразу, также весьма важную для понимания ситуации февраля 1917 г.: «.. самодержавный строй имеет много приятных сторон, но его можно поддерживать только до тех пор, пока монарх может быть уверен в своей гвардии, а последняя в состоянии при любых обстоятельствах поддерживать порядок и покорность. Там, где нет в этом абсолютной уверенности, лучше ставить министров в роли буфера между собой и всякого вида оппозициями, чтобы они перехватывали и смягчали возможные удары»59. В этом качестве министров у Николая II давно не было, а стойкие части в столицу заблаговременно введены не были. Но страх перед тем, что такие все же найдутся, весьма беспокоил либералов.

В Могилеве между тем решалась судьба экспедиции против мятежного Петрограда. В 21:00 Алексеев связался по аппарату Юза с начальником штаба Северного фронта генералом Ю. Н. Даниловым, потребовав от него посылки частей для энергичной помощи отряду генерала Иванова60. Особой активности в выполнении этого приказа штаб фронта не отметился. 27 февраля (12 марта) его генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант В. Г Болдырев записал в своем дневнике: «Вопрос – учуют ли немцы, что мы на целых две дивизии ослабили себя для новой борьбы теперь уже с своим, потерявшим и веру, и терпение народом?»61 Очевидно, в штабе фронта уже открыто обсуждались последние новости из Ставки и столицы. Неудивительно, что в 22:00 от Рузского в Могилев пришла телеграмма, в которой главнокомандующий фронтом буквально теми же самыми словами поддерживал предложения Родзянко и возражал против применения войск в тылу: «Дерзаю всеподданнейше доложить Вашему Величеству соображения о крайней необходимости принятия срочных мер, которые могли бы успокоить население и вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и свое будущее. Эти меры, принятые теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронтах, вольют новые силы в армию и народ для продления дальнейшего упорства в борьбе с врагом. Позволяю себе думать, что при существующих условиях меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное удовлетворение»62. На следующий день Болдырев констатирует: «Отправление от нас пехоты задерживается недостатком подвижного состава. Так не хотелось бы вовлекать во все это армию! За что еще хотят бороться – за призрак. Ведь кругом тайное и явное сочувствие… Все будет зависеть от того, что удастся сделать г. – ад. Иванову»63.

Сочувствие, о котором писал генерал-квартирмейстер Северного фронта, не было сочувствием императору, который по-прежнему верил в свою армию и торопился в свою столицу. По приказанию Алексеева Кондзеровским был составлен проект предписания генералу Иванову с указанием его полномочий. Во второй половине дня 27 февраля (12 марта), несмотря на высокую температуру, Алексеев несколько раз ходил к императору, стараясь уговорить его уступить требованиям, приходившим из столицы. Около восьми часов вечера в Мариинский дворец приехали великий князь Михаил Александрович и Родзянко. Вместе с Голицыным Родзянко начал уговаривать брата императора объявить себя регентом, принять командование над войсками и назначить князя Львова главой правительства. Михаил Александрович отказался и потребовал известить о разговоре Ставку, что и было сделано64. Состоялся разговор по прямому проводу между ним и Алексеевым. Брат императора просил генерала доложить ему, что единственным выходом из сложившегося положения видит срочные уступки – ответственное министерство во главе с князем Львовым. Кроме того, Михаил Алексеевич рекомендовал отложить приезд Николая II в Петроград на несколько дней65.

Алексеев в ответ пообещал немедленно доложить императору о состоявшемся разговоре и сразу же ответить о принятом им решении. Великий князь остался ждать ответа у аппарата66. «Государь выслушал, – свидетельствовал генерал-квартирмейстер Ставки, – и сказал начальнику штаба, чтобы он передал Великому Князю, что Государь его благодарит за совет, но что он знает, как надо поступить»67. Все изменения в составе правительства были отложены до приезда императора в Царское Село. Алексеев сообщил Михаилу Александровичу о том, что его предложения отвергнуты и что на следующий день император намеревается сам направиться в столицу, куда будут направлены также 4 пехотных и 4 кавалерийских полка. От себя Наштаверх добавил сочувствие предложенному проекту и попросил великого князя «настойчиво поддержать» их при личном докладе на Высочайшее Имя68. Со своей стороны Алексеев пообещал снова доложить об этих предложениях монарху69. Итак, Алексеев несколько раз просил Николая II не покидать Могилев. По мнению генерала, эта поездка была опасной. В этот момент Наштверх склонялся к посылке сильной карательной экспедиции. Лукомский, постоянно находившийся при Алексееве, считал, что поездка в Царское Село абсолютно бессмысленна. В лучшем случае смысл имела бы поездка в Особую армию, где были сосредоточены лучшие гвардейские части. Однако император боялся за свою семью70.