Красный Петух - Ян Гийу

"Поросятки заливные" - что доказывает опасность пропалестинских активистов.

Карл подавил неожиданное желание одеться, выйти выпить пива и поискать даму. Вместо этого он встал, пошел на кухню и приготовил себе чай. "Пока все это дело не кончится, я и дальше буду поступать лишь так", - решил он.

Он долго сидел над чашкой чая, пытаясь определить свою роль в охоте за бывшими товарищами. Взял протокол телефонного разговора между Сундом и Понти и снова прочел его с начала до корца. Часто бывает полезно переосмыслить все прочитанное в одиночестве. Кто-то из ответственных за пропаганду на встрече получил поручение связаться с нужными людьми в средствах массовой информации и попытаться застопорить волну враждебных выпадов против арабов, возможно, также и для того, чтобы передать отношение пропалестинского движения к этому делу. Естественно, этот кто-то позвонит Понти - ведь в их движении все знают Понти как ветерана и левого, и пропалестинского движений, кроме того, он важный сотрудник одного из этих средств информации. Верно? Тогда разговор звучит так, как он звучал между ними.

А может, не так?

Он попробовал прочесть разговор "по-нэслюдовски", не совсем понятно, но кое-что получилось.

И все же почему убийца именно Понти, а, например, не Ян Мюрдаль или Свен Линдквист[33]?

Потому что прошлое Понти несколько странное. Потому что в движении левых сил Понти был известен как "охотник за шпионами", слухи об этом доходили даже до той группы "Кларте", в которую входил и сам Карл, а у них не имели обыкновения шептаться, называя имена товарищей или симпатизирующих. Потому что Понти не был обыкновенным "левым" активистом и потому, наконец, что именно он находил то одного, то другого провокатора в этом движении.

Карл налил себе большой стакан двенадцатилетнего виски. Потом он попробует заснуть. Итак, оба пожилых полицейских - и Аппельтофт, и Фристедт - не позволят вдохновить себя всякими глупостями. Они явно честные ребята, их поведение профессионально. Ну а их растерянность?

В одном они, возможно, если не сказать абсолютно, правы. Если этих активистов и часть палестинцев удастся допросить, то и сам допрос, и домашний обыск дадут новый материал в изобилии, а он действительно необходим. Карл влил в себя виски, погасил свет и в темноте направился в спальню. Он нисколько не боялся темноты, наоборот, у него были все основания сознавать, что именно он сам и есть та опасность, которая могла подкарауливать кого-нибудь в темноте.

Фристедт носил недорогие японские электронные часы, но ходили они с точностью до секунды. Вежливее всего, решил он, прийти первым на место встречи - пусть возможные наблюдатели увидят, что он один. Был поздний зимний вечер начала декабря, ресторан, естественно, полупустой; до встречи оставалось всего тридцать секунд. Он выбрал столик в углу, куда невозможно заглянуть с улицы. За две секунды до 22 часов шеф ГРУ в сером костюме подошел к столику.

- Я сяду так, будто мы давние друзья, хорошо? - поприветствовал он, выдвинул стул, сел и потянулся к меню - и казалось, все это в одном движении.

Полистал, притворяясь, что ему интересно, а может, и действительно ему было интересно, Фристедт не мог определить, потом захлопнул меню и вновь обратился к Фристедту.

- Я решил. Я думаю взять икру, немного пива и водки. Ну, дорогой комиссар, теперь послушаем вас.

- Мне нужна ваша помощь. Точнее, служба безопасности нуждается в вашей помощи, я уже и раньше обращался к вашему гражданскому коллеге, но без успеха.

- Знаю, и знаю, о чем идет речь, - сказал Юрий Чиварцев. В этот момент подошел официант. Шеф ГРУ заказал себе икру, водку и пиво и после вопросительного взгляда на Фристедта - то же самое и для него.

- Это для нас очень важно, и я рад, что смог встретиться с вами, - продолжал Фристедт. - Но при этом не может быть и речи о чем-то таком, что было бы обременительно для Советского Союза. Мы - нейтральная страна, и мы обычно помогаем коллегам, когда это касается других стран. И я подумал, что так можно сделать и на этот раз.

- Очень симпатичная мысль, - прервал его шеф ГРУ, и только сейчас Фристедт с удивлением сообразил, что они говорят по-шведски и советский разведчик почти не делает ошибок.

- Я уже кое-что прощупал, об этом я не хочу говорить подробно, - продолжал Чиварцев, - но, во всяком случае, я разделяю ваше предположение, что это не та операция, которая могла бы заинтересовать кого-либо из наших сотрудников. Следовательно, мы желаем вам успехов в поиске убийцы, чтобы он был найден и понес наказание, а мы избежали всяких... скажем... неприятностей и подозрений.

Официант накрывал на стол, и поэтому некоторое время они сидели молча.

- Заверяю вас, что вы получите позитивный ответ в течение сорока восьми часов, - улыбнулся русский, - и думаю, что понимаю, как это важно для вас, лично для вас, учитывая, что вы повели себя... скажем так, пренебрегая условностями.

- Да, верно. Это можно сказать определенно, я имею в виду то, что это важно, и то, что я пренебрег условностями, - ответил Фристедт.

- Ну, увидимся через сорок восемь часов, нет, не здесь. Кстати, увидимся на месте преступления, и вы получите ответ. Подходит?

- В высшей степени.

- Ну что ж. Это означает, мой дорогой комиссар, что вы, как выражаются наши англо-американские друзья, you owe me one[34].

В глазах у Фристедта потемнело. Во взаимоотношениях с французскими, британскими, американскими, израильскими и западногерманскими коллегами на это даже и не требовалось указывать, это было профессионально само собой разумеющимся. Но быть должником военной разведки Советского Союза не очень приятно для шведского сотрудника службы безопасности.

- Да, конечно. Но в пределах закона и, в таком случае, с радостью, - ответил Фристедт и улыбнулся в восторге от того, как хитро вышел из затруднительного положения. Чиварщев тоже улыбнулся, хотя и по каким-то другим причинам.

- Только один маленький вопрос перед расставанием, - продолжил Фристедт. - Почему вы хотели встретиться именно здесь, вблизи места убийства?

- Потому что это укор моему юмористическому настроению, а еще потому, что никто не поверит своим глазам, увидев нас вместе именно здесь. Итак, через сорок восемь часов, товарищ комиссар?

Русский встал, вытер рот и протянул руку - и опять это было словно в одном движении. Слово "товарищ" он не очень подчеркивал, оно прозвучало лишь как обычный перевод русского вежливого обращения.

Аппельтофт сидел и рассматривал в носке дырку на большом пальце. "Раньше носки штопали", - думал он. Рядом стояла почти пустая бутылка "Маскет Карлово". Он был чуточку пьян. От болгарского вина чувствуешь себя почти "неблагонадежным", мелькало в мыслях. Вечерняя телевизионная программа подходила к концу, была последняя серия многосерийной любовной истории из жизни в Австралии: героиню сначала искусал крокодил, потом, после пластической операции, она сделалась фотомоделью и вернулась на большое ранчо, чтобы осуществить свои колоссальные планы отмщения, и тут влюбилась или что-то еще. Аппельтофт собрался выключить телевизор, но жена заупрямилась, хотела досмотреть.

Они немного поговорили о предстоящем Рождестве, о возможности провести его в Хельсингланде, в местечке, где прошло их детство: смогут ли они нагреть избу в разгар зимы, не простудится ли их самый младший внук и вообще удастся ли им взять с собой дочь и ее мужа - те еще не "подавали признаков жизни" и, похоже, хотели провести рождественские каникулы без родителей, хотя и не говорили об этом открыто.

Его дочери было уже двадцать семь лет, она работала провизором в аптеке и голосовала, вероятно, за левую партию коммунистов. Она считала полицию вообще, и СЭПО в особенности, репрессивным инструментом капитала, необходимым для того, чтобы держать рабочий класс в рабстве и так далее.

Даже на самой "фирме" появились теперь коммунисты. Аппельтофту трудно согласиться с мыслью, что этот Хамильтон, между прочим, выходец из высшего класса, - коммунист или по крайней мере был им. Итак, сейчас носки с дырками выбрасывают, а на "фирме" работают коммунисты.

Он опять подумал о дочери, ему стало еще тоскливее на душе, он даже пролил оставшееся вино. Он беспокойно покосился на жену, но та была поглощена фильмом. Для меланхолии была особая причина, тут все дело в его собственной дочери.

Документы о Понти он не стал брать с собой. И так хватало: не очень уж много времени оставалось гулять на свободе этим четверым из Хэгерстена, вот о ком надо изучать материалы. А их было маловато.

Главное, конечно же, разобраться с Аннелис Рюден. Она - связующее звено между Фолькессоном и другими пропалестинскими активистами. Ее надо бы прихватить для спокойного разговора, вместо того чтобы решаться на то, что должно было случиться.