Цвет страха - Уилл Мюррей

Взгляду Доминик представился маленький азиат по имени Чиун, который уже подобрался к дверце кузова и прильнул к нему крохотным ухом.

— Что он делает? — прошипела женщина.

— Хочет убедиться, что это не ловушка.

— Таким способом?!

— Чиун может узнать время суток, закрыв глаза и определив лицом расположение солнца.

— А ночью?

— Откуда мне знать. При мне ночью такого ни разу не бывало.

Доминик посмотрела на загрубелые неумолимые пальцы Римо.

— Как можно быть таким слабым и сильным одновременно?

— Вспомните Попая.

— Кто это?

— Мореход Попай, который глотает шпинат.

— Вы над мной смеетесь!

— Скажите это своему Джейри.

— Вы оскорбляйт великого артиста!

— Ш-ш-ш.

Тем временем Чиун взялся за ручку дверцы и, казалось, застыл в неподвижности.

— Что-нибудь не так? — спросила женщина.

Римо стиснул ее руку, требуя тишины.

Доминик во все глаза смотрела на Чиуна и наконец поняла, что тот не застыл на месте, как представлялось до сих пор. Он поворачивал рукоятку, но так медленно и методично, что невнимательному зрителю могло показаться, будто рука старого азиата неподвижна.

— А он хитер!

Внезапно дверца распахнулась и тут же захлопнулась. Да так быстро, что у француженки перехватило дыхание. Создавалось впечатление, что на месте дверцы находится пасть механического чудовища, которое проглотило старика, чтобы сожрать его живьем.

Несколько секунд ничего не происходило.

Потом дверца по периметру полыхнула самым ярким серым светом, какой только доводилось видеть Доминик, и вылетела наружу, словно испуганное привидение.

Из салона хлынул страшный, ужасающий свет.

Римо увидел края дверцы, окрасившиеся зеленым. Ему почудилось, что его ударили в живот Он никогда не видел такого зеленого — какой-то отвратительный, дьявольский ящеричий зеленый цвет! Повинуясь инстинкту Синанджу, Римо хотел было отвернуться от фургона, но в этот миг дверца распахнулась, и из салона, размахивая руками, вылетел Чиун.

Ученик оглянулся, пытаясь рассмотреть, что делает учитель. Увиденное наполнило его душу страхом. Лицо Чиуна было искажено кошмарной гримасой. Он неистово молотил руками и ногами, словно пытаясь отогнать от себя зеленое сияние.

Зеленый свет окутал его со всех сторон, и, прежде чем потерять сознание, Римо почувствовал, как внутри у него все сжало, а к горлу подступило содержимое желудка.

А еще он успел подумать, как ненавистен ему теперь зеленый цвет.

Доминик Парилло почувствовала, как ослабла хватка мужчины, и к ней тотчас вернулись профессиональные навыки. И весьма вовремя.

Она отпрянула в сторону, чудом увернувшись от мерзкой струи блевотины, состоявшей из риса и маленьких кусочков рыбы.

На лице Римо появилась испуганная мина, и он повалился на землю, ткнувшись носом в свой обед.

Доминик оглянулась и увидела старого корейца, который слепо шагнул вперед, исторгая из себя молочно-белую кашу.

Поскользнувшись на траве, Чиун упал и замер.

Француженка нагнулась и стала шарить по земле своими цветнослепыми глазами, разыскивая пистолет.

Пока она занималась поисками, из кузова фургона, тяжело ступая, вывалилось какое-то существо.

Женщина чуть не упала в обморок от страха и подозрения. Сначала ей казалось, будто ее испуг вызван тем обстоятельством, что два грозных американских агента (а Доминик в этом нисколько не сомневалась) пали жертвой неведомой силы, которую она была не в состоянии постичь.

Тем не менее, страх вскоре исчез, а подозрение переросло в уверенность.

— Вы — Дядя Сэм, — выдохнула Доминик, глядя на того, кто приближался к ней широкими шагами.

— Почему ты не валяешься мордой в блевотине? — раздраженно пророкотало в ответ.

Левый глаз неизвестного вспыхнул мертвенно-серым светом. Глаз был искусственный, а свет напоминал пульсирующие вспышки стробоскопа. Мужчина подходил все ближе и ближе, нацелив на женщину свой глаз, похожий на смертоносный лазер.

Наконец Доминик поняла. Глазом действительно служил лазер, который не сжигал, но был способен заставить крепких мужчин исторгнуть содержимое желудков и, потеряв сознание, повалиться в лужу собственной рвоты.

Догадка поразила женщину, словно удар грома, и в то же мгновение пальцы ее нащупали внушавшую уверенность холодную сталь пистолета.

Она подняла оружие, прицелилась и взвела затвор.

Ее запястье стиснула огромная рука, состоявшая, как показалось Доминик, из металлических сегментов. И все же француженка нажала спусковой крючок.

Пистолет не выстрелил — его затвор был намертво зажат стальной рукой, которая вдруг зажужжала и стала сжимать свои пальцы с непреодолимой силой гидравлического механизма.

Доминик успела высвободить руку за секунду до того, как блестящий ствол пистолета издал явственный скрежет мнущейся стали.

— Mon Dieu!

— Француженка?

— Oui.

— Ненавижу поганых французов!

— Вы не Дьядя Сэм, который любиль весь человечество!

— Я люблю только деньги, — отозвался знакомый голос. Стальная рука выпустила пистолет и схватила женщину за волосы.

— Что вам нужно? — воскликнула Доминик, корчась от боли.

— Хочу задать вам один-единственный вопрос.

— Какой?

— Скажите мне честно и откровенно — за что вы так любите этого шута Льюиса и почему ненавидите моего Монго Мауса?

Глава 17

Первые данные по оценке ущерба, причиненного событиями в Кляксе, вызвали у Президента Франции серьезную озабоченность.

Это были аэрофотоснимки, сделанные с низко летящей «газели», оборудованной камерой с телескопическим объективом.

Фотографии легли на стол Президента, и он спросил:

— Эти люди мертвы?

— Мы не знаем, месье Президент.

— Что за жидкость вытекает из их тел? Кровь?

— Нет. У крови красный цвет.

— Что же это такое?

— Моча либо рвотные массы. Наши эксперты еще не дали определенного ответа.

Глава государства повертел снимки в руках и сказал:

— По-моему, это рвота.

— Может быть, оставим этот вопрос специалистам?

— Моча похожа на воду. А эта жидкость непрозрачная и напоминает кашу.

— Скорее — суп.

Президент пожал плечами.

— Вероятно, солдаты ели суп, а потом их стошнило.

— Специалисты разберутся, — равнодушно повторил секретарь. — Что будем делать?

— Нельзя бросить их там, словно игрушечных солдатиков. Это наши соотечественники! Мне больно видеть их красные береты, валяющиеся в грязи.

— Это асфальт.

— Грязь, асфальт — какая разница! Поруганная честь не разбирает названий.

— Надо как можно скорее все замять, пока американцы не пронюхали и не выразили протест.

— А что, из Вашингтона ничего не поступало?

— Пока нет. Но скоро поступит. Поэтому вам нужно действовать незамедлительно.

— Господи, и зачем я послушался этого паяца? — жалобно произнес Президент.

— О ком вы?

— О министре культуры.

— Не такой уж он и паяц. Министр культуры организовал движение против ненавистных франглицизмов, изгнал...

— Хватит. Довольно. Прикажите Иностранному Легиону взять Бастилию.

— Вы хотите сказать. Кляксу?

— Я хочу, чтобы дело завершилось до того, как позвонит этот паяц со своими жалобами! — раздраженно отозвался Президент.

— Кто? Министр культуры?

— Нет. Президент Соединенных Штатов Америки.

Когда Жан-Гая Бавара, полковника Иностранного Легиона, спрашивали, что побудило его вступить в ряды самого отчаянного, жестокого, пользующегося самой дурной репутацией воинского подразделения Европы, он не задумывался с ответом:

— О-о, долгая история...

На самом деле и рассказывать было нечего, но этот грубоватый комментарий напрочь отбивал у собеседника охоту к расспросам. Это была давняя, проверенная временем уловка солдат французского Иностранного Легиона, при помощи которой они отбивались от назойливых журналистов и излишне любопытных подружек.

Таким образом, никто и не догадывался, что полковник Бавар записался в Легион из-за неприятностей с пищеварением.

Сыр вызывал у него обильные ветры. Не просто ветры, а на редкость зловонные, свирепые газы. Стоило полковнику проглотить кусочек шевротина или даже просто понюхать бри, как его кишки тут же начинали бурлить и источать миазмы.

Это обстоятельство донельзя смущало Бавара. От него отворачивались одинокие женщины, потерявшиеся дети и голодные псы. Даже мухи, и те избегали полковника, когда он шел, окутанный облаком плодов своих стараний.

У полковника было два выхода: отказаться от сыра либо вступить во французский Иностранный Легион, который привечал всякого, невзирая на причуды и грехи.