Все течет - Нина Федорова

долго занимает место в больнице. Ежедневно появлялась заведующая, всегда сердито-озабоченная, считала койки, считала больных, размахивая листом – списком ожидавших кандидаток в больницу, и вдове Бублик казалось, что она виновата, она отнимает, словно крадёт у других, тоже очень больных, тоже бедных, и эту кровать, и эти лекарства; она живёт в больнице третью неделю, а были такие, что умирали в первый же день. Она сжималась в маленький комочек под своей простынёй, сгорая от смущения. Заведующая же обсуждала с сестрою, почти не понижая голоса, кого из больных можно вскоре и выписать и кто, вероятно, вот-вот умрёт. В последний час вокруг кровати таких водружалась чёрная ширма, и эта ширма – наготове – стояла в углу палаты. Когда не предвиделось свободных кроватей, заведующая волновалась, бранила кого попало: сиделку за то, что «разнеживала» народ, больных за то, что «залёживались». Её, собственно, не интересовали больные, её делом были кровати, и она – по-своему – добросовестно выполняла свой долг. Но её появление, её жестокие слова были несомненным фактором, ускорявшим приближение смерти в палате.

Вдова знала, что умирает. Она покорилась. Смирение её было безгранично. И если бы после тяжкой и горькой, но честной своей жизни она, умерев, нашла себя в аду, она и это приняла бы смиренно, как должное. Не это мучило её. Её угнетал тяжкий аппарат человеческого милосердия: больница бесплатная, она лежит третью неделю, доставляет всем хлопоты, занимает место – и в тягость всем, и нечем ей отблагодарить. И её мысли в последние дни были не о конце, а о том, как бы не разбить стакана, не пролить лекарства, не запачкать белья. Зная уже, что от смерти ей не уйти, она как бы торопилась даже: освободить бы поскорей им кровать.

Когда страдания её достигли апогея, она просила Варвару призвать священника – причащать. Больничный священник был стар и беден, утомлён жизнью не меньше вдовы, утомлён и своим, и чужим человеческим страданием, среди которого протекла и вся его жизнь. Но зато он знал «настоящее слово».

– Ты страдала всю твою долгую жизнь, потерпи ещё немного, остался всего-то денёк-другой. Ради Христа потерпи, без ропота – и Господь примет тебя и успокоит. Войдёшь в беспечальную жизнь – и дверь для тебя уже приоткрыта. И не только дверь приоткрыта, но и руки к тебе простёрты… Не ропщи – и душа твоя спасена.

После этих слов вдова Бублик закрыла глаза и уже не открывала их больше. Вся потемневшая от боли, она не издавала ни звука. Поставили чёрную ширму и послали за Варварой, но поздно. До прихода дочери вдова умерла. Ушла, дверь закрылась за нею.

Разные люди живут на свете, и бывают им разные смерти. Человечество никак не хочет примириться с тем, что всему есть конец, и жить с этой мыслью.

Есть те, кто сознаёт себя праведным, кто думает, что понял Бога, Его пути, смысл Его творения, и тот человек избирает себе путь поучать и уличать других. Есть признающие в себе ум, способность всё постичь, разрешить все задачи – тот старается увлечь человечество по своим путям, за собою. Есть мудрые, любящие судить человека, предрекать его гибель – те любят создавать законы, проводят жизнь в обсуждении людских ошибок. Одни жаждут денег – и грабят, другие славы – и враждуют, и воюют. Те путешествуют, те танцуют, те просто пьют. Маньяки создают свои тайны, скупцы зарывают сокровища в землю, и безрассудные торопятся наслаждаться где попало и чем попало.

Вдова Бублик стирала их бельё.

Настиравшись и надорвавшись, она умерла. Душа её, сбросив тело, легко поднялась и оставила землю. Душа полетела, как птица весною – в дальний край, легко и радостно, не отягчённая никаким грехом, никаким преступлением. Она летела ввысь, не бросая от себя тени. Не было человеческого упрёка, брошенного вслед, чтобы встать препятствием в её полёте.

В смертный час не самое ли это главное? не самое ли нужное? не единственное ли утешение? В их смертный час не позавидуют ли ей те, на кого она стирала?

Но смерть вдовы не вызвала волнения даже и в том околотке, где она жила. Там умирали часто.

Увидев мёртвую мать, Варвара сжала пальцы, и кости хрустнули. Она не заплакала. Лицо её потемнело и дрогнуло, и на миг она выглядела совсем как покойная мать.

Гроб! Простой, деревянный, выкрашенный синим, но тоже бесплатный, дар больницы. Вдова наконец имела бесплатное жилище. Благодарная, со смиренной и смущённой улыбкой лежала вдова Бублик в фобу. Кончен путь. Аминь и осанна!

Только две женщины, такие же прачки, да Варвара провожали гроб на кладбище. Две старые женщины вздохнули почти с завистью, когда закрылась могила.

Без слёз перенесла Варвара эти последние дни. С кладбища она пошла одна, без цели, куда глаза глядят. Машинально она подошла к берегу реки, к месту, где когда-то полоскала бельё её мать, и села неподалёку от плота.

И снова, как когда-то давно-давно, был прекрасный осенний день. Тот же август. «Панта рей», – вспомнилось Варваре. «Всё течёт!» «И каждый день уносит частицу бытия». Одни перемены мелькают быстро, другие движутся медленно. Нет вдовы Бублик, но стоит ещё город и так же утопает в садах. Но другие прачки стирают бельё, и порхают около, возможно, те же самые птицы. Так же вздыхает электрическая станция, и скоро ударит к вечерне тот же соборный колокол. Человеческая судьба мимолётней всего остального, но как надолго дела его переживают его самого!

Бельё полоскали незнакомые прачки.

– Посмотри-ка на ту девушку! – сказала одна из них, показывая на Варвару пальцем. – В будний же день сидит и прохлаждается без дела! И не совестно ей! Стыда, поди, нет у бесстыдницы!

– Погоди, не завидуй! – сказала, распрямляясь, её товарка. – Погляди на лицо: наверно, пришла утопиться.

– Что ж, пусть страдает! – злобно крикнула третья. – Кабы работала, некогда бы и любовь крутить. Нагулялась, вот и высматривает место поглубже, чтоб схоронить разбитую любовь.

– Эй! – задорно крикнула ещё одна Варваре. – Сюды кидайся! Тут глыбко!

Варвара слышала всё это, и слова прачек нисколько не оскорбили её, наоборот, они подняли в ней внезапную бодрость. Она улыбнулась в ответ: это была её среда, слой, из которого она вышла и к которому принадлежала, – там безделье казалось бедствием, грехом, преступлением, пороком. Они были правы: трудящийся человек имеет право презирать бездельников.

К тому времени у Варвары уже выработался метод в суждении о людях. Так, начальницу гимназии, которая открыто и явно презирала её, Варвара уважала больше, чем докторшу, которая все ещё носилась с ней. Первая имела основание, твёрдую – пусть ложную – веру во что-то своё. Она служила тому, была врагом