Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин

национальной политике СССР (защита интересов меньшинств, своего рода мультикультурализм, или коренизация) чередовались с «жесткими» (ставка на русификацию), причем каждая новая волна выглядела как реакция на недостатки и «перегибы» предыдущей[273]. Эта гипотеза опирается на «геополитическую теорию этничности» американского социолога Р. Коллинза.

Согласно этой теории, если в мирное время правительства готовы учитывать интересы меньшинств, то в периоды геополитического напряжения они стараются подчинить их интересам большинства, делая упор на национальное единение. Исходя из теории Коллинза, правомерно предположить, что «мягкие» волны национальной политики должны были приходиться на относительно мирные периоды советской истории, а «жесткие» — на периоды войн и конфликтов[274].

Не берусь оценивать релевантность и информативность этой теории применительно к условиям каких-то малоизвестных мне стран, например Китая, который изучал Р. Коллинз[275], но уж к истории Советского Союза она безусловно неприменима. Здесь задолго до войны завершилась «мягкая волна» (политика коренизации) и начались весьма жесткие, а точнее жестокие массовые депортации граждан по этническому признаку. Как показывают исследования Павла Поляна, уже в 1928–1933 годах проводилась массовая депортация финнов и ингерманландцев; в 1936‐м — депортация поляков; в 1937 году началась тотальная депортация корейцев с Дальнего Востока и выселение курдов и иранцев из ряда районов Закавказья. Массовыми были и послевоенные депортации народов 1946–1953 годов, а именно: украинцев Западной Украины, венгров и немцев Закарпатья, народов Прибалтийских республик, этнических меньшинств Псковской области, мегрелов из Грузии и др.[276] Да и основные проявления русификации стали заметными как раз «в относительно мирные периоды советской истории», а в годы Великой Отечественной войны политика депортации народов (1941–1943 и 1944) соседствовала с политикой интернационализма, как низового, так и государственного, и поддержки меньшинств. Последняя проявилась, например, в массовом продвижении этнических меньшинств на командные позиции в армии и в оборонной промышленности.

Так, может быть, просто поменять местами периоды «мягких» и «жестких» волн и назвать довоенные и послевоенные времена жесткими или даже жестокими по отношению к меньшинствам? Но и такая перестановка неадекватна реальной исторической ситуации потому, что каждый отдельный фрагмент истории СССР сочетал в себе политику обоих типов. Например, заметная русификация Казахстана (радикальное изменение этнического состава населения и быстрое вытеснение казахского языка русским) в послевоенный период, особенно во времена освоения целины, сочеталась с проводившимся в это же время новым этапом коренизации в других республиках, например в сибирских автономиях РСФСР, где представители национальных меньшинств продвигались на руководящие посты, литературно оформлялись их национальные языки и поощрялись издания книг, газет и журналов на этих языках.

Советская национальная политика изначально была противоречивой и особо подвержена этнополитическим колебаниям в силу беспрецедентно больших возможностей проявления субъективизма, политического произвола в государственном управлении, в условиях тоталитарного политического режима. Впрочем, и этот фактор не способен объяснить всю совокупность причин многочисленных колебаний и поворотов в национальной политике Советского Союза, поэтому в исторической части монографии мы используем не типологический, а конкретно-исторический анализ и вместо попыток предложить новую типологию каких-либо периодов в национальной политики выбираем стратегию анализа содержания конкретных ситуаций и конкретных же причин многочисленных перемен такой политики.

6. Ленин и Сталин: первые проявления маятника «беспринципности» в советской национальной политике (1913–1948)

О праве наций на самоопределение: до и после 1917 года

Существуют разные оценки базового принципа ленинской национальной политики: «Право наций на самоопределение». В. Путин не раз называл его бомбой или миной и в выступлении 25 января 2016 года на пленарном заседании Общероссийского народного фронта в Ставрополе объяснил свою позицию, уточнив, что именно Лениным, а не Сталиным «была заложена мина под здание нашей государственности». «Я имел в виду дискуссию между Сталиным и Лениным по поводу того, как строить новое государство — Советский Союз», — отметил Путин, напомнив, что Сталин тогда сформулировал идею автономизации СССР, а Ленин раскритиковал его позицию, настаивая на федеративном принципе с формальным правом выхода республик из Союза[277].

Эти высказывания кристально ясно высвечивают отношение президента федеративного государства к федерализму. Удивлять могут лишь рассуждения о том, что принцип «права наций на самоопределение» якобы сохранялся в советской Конституции только потому, что Сталин в 1922 году в дискуссии о Союзном договоре подчинился Ленину. Ведь уже к 1927 году Сталин стал полновластным хозяином страны и мог изменить, «разминировать» любые конституционные положения, — не говоря уже о том, что он мог убрать эту «бомбу» хотя бы в процессе создания новой редакции 1936 года[278], которая вошла в историю под названием «сталинской Конституции» и действительно была во многом подготовлена им лично.

Напротив, в либеральной публицистике упорно держится другой миф о происхождении ленинской идеи о праве наций на самоопределение. Его сформулировал Ричард Пайпс, считавший этот лозунг тактической уловкой, чтобы привлечь на свою сторону национальные движения, а на самом деле, по его убеждению, Ленин «всегда желал, чтобы империя продолжала существовать»[279]. Так ли это?

«Весь мир насилья мы разрушим. До основанья, а затем…»

Версия о том, что большевики выдвинули принцип права наций на самоопределение, чтобы угодить национальным движениям, не подтверждается исторически, учитывая хотя бы время его публичного оглашения. Он был изложен уже в первой программе РСДРП в 1903 году, когда, по словам того же Пайпса, в Российской империи еще не сложились национальные движения, кроме польского. В ту предреволюционную эпоху российские социал-демократы, безусловно, не стремились сохранить империю, и их программа провозглашает противоположную цель:

Низвержение царского самодержавия и замену его демократической республикой, в которой должно быть конституционно закреплено: право на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства[280].

Это программное положение по национальному вопросу оставалось самым радикальным и позднее, после выхода царского Манифеста 17 октября 1905 года, когда и другие партии стали публично критиковать государственную национальную политику.

— Октябристы были непреклонными сторонниками империи, высказываясь за «ограждение единства политического тела» России и против какой-либо автономизации, но все же хотели смягчить излишнюю жесткость имперской политики и хотя бы восстановить порушенную автономию Финляндии, не допуская никаких других[281].

— Программа кадетов включала автономное устройство не только Финляндии, но и Царства Польского. Другим народам предоставлялось лишь право «свободного культурного самоопределения», предусматривающего возможность сохранения своего национального языка, традиций, верований, но без административных автономий[282].

— Партия социалистов-революционеров (эсеры) провозглашала своей целью «установление демократической республики с широкой автономией областей и общин». Только эсеры заявили учреждение «федеративных отношений между отдельными национальностями»[283].

Именно эсеровская программа, а вовсе не большевистская, в наибольшей мере поддерживалась партиями, сформировавшимися в национальных