На свободное место (Инспектор Лосев - 3) - Аркадий Адамов

А под конец она неожиданно замечает:

- Вы только не подумайте, что я со всяким случайным человеком такие беседы веду, - и при этом она многозначительно улыбается. - Просто вы мне показались не случайным человеком.

- Это почему же вы так решили? - спрашиваю я.

- А потому, что из меня мог бы выйти хороший сыщик, я же вам говорила. Я все разгадываю. Дочь просто поражается.

- И что же вы во мне разгадали, разрешите узнать?

- Коллегу, - смеется Софья Семеновна.

- Ну, знаете, - в тон ей отвечаю я, - перед вами надо снять шляпу.

- И снимите. Не простудитесь.

Я торжественно снимаю шапку и кланяюсь, а оба карапуза, оторвавшись от своих занятий и разинув рты, удивленно лупят на меня глаза.

- Раз мое инкогнито раскрыто, - говорю я, - то разрешите вас спросить, как специалист специалиста. Вот взгляните, - я вынимаю из кармана несколько фотографий, в том числе Лехи и Чумы. - Никого из них вы здесь, во дворе, не видели?

Софья Семеновна снова надевает очки, берет у меня из рук фотографии и начинает одну за другой их рассматривать.

- Не те очки с собой взяла, еле читаю, - досадливо говорит она. - Эти для дали. А идти за другими не хочется... - И, оборвав фразу, вдруг неуверенно произносит: - Вот этот, кажется, похож... он со мной беседу вел, если не ошибаюсь, - и указывает на фотографию Кольки-Чумы. - Очень неприятная физиономия.

"Он, он", - мысленно подтверждаю я, даже не очень взволнованный этим открытием, настолько я уже заранее его предвидел.

Мы наконец прощаемся с Софьей Семеновной, вполне довольные друг другом.

Я машу рукой обоим карапузам. Один из них, улыбаясь до ушей, машет мне в ответ, а другой, не решаясь на такую вольность, смотрит мне вслед с боязливым любопытством.

Выйдя через ворота в переулок, я смотрю на часы. Ого! Немало времени мы, оказывается, проговорили с Софьей Семеновной. Впрочем, весьма плодотворно. Вот только один пункт остался неясным: пятая машина. Софья Семеновна видела во дворе только те, которые значатся уже у нас в списке. Но пятая машина была. Возможно, она не заезжала во двор и ждала в переулке. Ведь, как мы прикинули, все украденные вещи могли уместиться, самое меньшее, в четырех чемоданах, а то и пяти. Однако никого с чемоданами в руках Софья Семеновна не видела, пока гуляла с внуками.

Кстати, теперь можно более или менее точно установить момент кражи. Софья Семеновна гуляет с внуками первый раз с половины десятого до половины двенадцатого. Инна Борисовна и ее супруг уходят на работу в половине девятого. А Леха сел к Володе в такси уже после кражи, около двух часов дня, заехав предварительно на дачу и отвезя туда краденые вещи. Следовательно, кража могла произойти либо с половины девятого до половины десятого, либо с половины двенадцатого до половины первого, с учетом того, что Лехе надо было время отвезти вещи и очутиться у Белорусского вокзала.

И все-таки - пятая машина. Она не дает мне покоя. Кто мог бы ее видеть, если, допустим, она стояла не во дворе, а здесь, в переулке?

Я останавливаюсь и внимательно оглядываюсь по сторонам. Но переулок пуст. Редкие прохожие не в счет, как и редкие машины, проезжающие мимо. Впрочем, это сейчас, в середине дня. Ну что ж, завтра я приду сюда в половине девятого, тогда посмотрим.

Так размышляя, я выхожу из переулка на шумную, бойкую, кривую улицу со старой, невысокой застройкой и бесчисленными магазинчиками, мастерскими, ателье. Через несколько шагов я натыкаюсь на небольшую закусочную с величественным названием "Памир". Такое название! Я не могу устоять перед искушением и захожу, тем более что изрядно продрог и время как-никак самое обеденное.

В закусочной людно, шумно, накурено, но зато тепло. С трудом отыскиваю свободное место. Никому тут нет до меня дела, я полностью предоставлен самому себе. Особое одиночество в большом городе, когда весь оглушительный шумовой фон вокруг воспринимается как защита, укрытие, нечто вроде спасительной тишины леса, как это ни парадоксально. Но я, по привычке, незаметно и внимательно оглядываю сидящих вокруг людей. Никто не привлекает внимания, глазам решительно не за что зацепиться. И какая-то вечно натянутая, тревожная струна внутри меня на время успокаивается.

Равнодушная толстая женщина в несвежем переднике небрежно сует мне мятый, в жирных пятнах листок с коротким меню.

- Будете выбирать? - спрашивает она, готовясь уйти.

- Нет, нет, - торопливо отвечаю я. - Дайте вот это и это.

Я тыкаю пальцем в первые попавшиеся строчки.

- Этого нет.

- Ну, тогда - что есть.

- Так бы сразу и сказали.

Она исчезает. Я обречен на долгое и тоскливое ожидание.

Всегда есть, слава богу, над чем поломать голову, к чему приглядеться. За соседним столиком, к примеру, идет азартный разговор. Там вплотную уселось человек шесть или семь и, отчаянно дымя, стараются перекричать друг друга. Перед ними пивные кружки, но под столом я различаю и бутылки. Да не так уж старательно их и прячут.

- ...А я им говорю: "Фраера, не там ищете". И чуть не носом их сую, веришь? - наконец завладевает вниманием остальных небритый, нагловатый человек лет сорока, всклокоченный, в мятом пиджаке и расстегнутой у ворота рубашке.

- Куда же ты их суешь-то? - спрашивает кто-то.

- Дык в сарай. Где, значит, труп лежит. А один мне говорит: "Ты, грит, выпивший. Давай отсюда". - "То есть как, говорю, давай? Сейчас, говорю, все пьют, кроме совы, и то потому, что она днем спит, а ночью магазины закрыты".

Приятели закатываются смехом.

- А дальше чего было?

- А дальше, - самодовольно продолжает рассказчик, - я, значит, замок с сарая сбил, все внутрь вошли. Куда деться? Сами все увидели. И началось: "Спасибо вам, Василий Прокофьевич", "Что бы мы без вас делали, Василий Прокофьевич", "К награде мы вас, Василий Прокофьевич". Хвостом метут и руку жмут. Век бы они его без меня искали и не нашли.

- И кто же такой?

- Ну-у... Большой человек. Убит при исполнении, можно сказать...

- А Розка моя говорила, артист какой-то. Раздели его во дворе и зарезали. Темень у нас по вечерам, говорят, жуть.

- А ты сам-то что, не видел?

- У него к вечеру глаза уже водкой залиты, - хохочет кто-то.

- Не, Розка знает. Она, значит, вышла меня искать...

- Да иди ты со своей Розкой. Что ж тебе-то, Вась, дадут, сказали?

- Леший их знает. Орден, конечное дело, не дадут. Это они только самим себе дают, по блату, - небрежно отвечает всклокоченный Васька. - Ну, может, грамоту. Они же без меня никак, понял? А ну еще кого хлопнут? Опять ко мне прибегут. Вон наш участковый, Егор Иванович. Строг, стервец. У-у... Мне завсегда говорит: "Вася, ты моя опора. Без тебя, Вася, я никуда".

- Ха! Нашел опору! - насмешливо восклицает кто-то из сидящих за столом. - Он что у вас, на две ноги хромает и на башку тоже?

Начинается перебранка.

А мне приносят наконец жиденький холодный харчо.

Вот так, между прочим, и возникают слухи. В частности, и от таких вот пропойц. Глупые, вредные, оскорбительные слухи. И только потому, я считаю, что мы сами не даем никакой информации, правдивой, точной, которой привыкли бы верить. Ведь вот о том, что произошло во дворе и в квартире покойного академика, знает уже, наверное, вся округа, а еще через несколько дней будет знать пол-Москвы, по закону прогрессии, как известно. И чего при этом только не напридумает буйная человеческая фантазия, каких только не добавит жутких подробностий и кошмарных фактов, пока не исказит все до неузнаваемости и не заставит дрогнуть самых мужественных и сознательных. А мы продолжаем наивно думать, что если мы ничего не сообщили, то никто ничего и не знает и все кругом спокойно.

Размышляя обо всех этих невеселых материях, я заканчиваю свою трапезу и, закурив, начинаю обдумывать предстоящие дела. Их много у меня, всяких служебных заданий, и вовсе не все они связаны с делом, о котором я вам рассказываю. Ну, а по этому делу мне сегодня надо непременно повидать Виктора Арсентьевича Купрейчика, мужа Инны Борисовны, который так круто обошелся с ее непутевым братцем. Но меня в предстоящем разговоре интересует, конечно, не это. И встретиться нам с Виктором Арсентьевичем лучше всего, пожалуй, в спокойной, домашней, неторопливой обстановке.

Поэтому я из ближайшего телефона-автомата звоню Виктору Арсентьевичу на работу (номер телефона я взял у того же Паши Мещерякова), и мы уславливаемся о встрече. Виктора Арсентьевича мой звонок, как я и предполагал, нисколько не удивляет. За истекшие после кражи дни работники милиции обращались к нему не раз.

Честно вам признаюсь, я, конечно, знал, что эта встреча очень нужна для дела, но всех ее неожиданных последствий я не мог предвидеть.

Итак, около семи часов вечера я звоню, вернее, с силой кручу старомодный звонок в высокой, обитой кожей двери на третьем этаже теперь уже хорошо знакомого мне дома.

Дверь мне открывает седоватый, невзрачный с виду человек, среднего роста, средней упитанности и совершенно незапоминающейся внешности - мелкие, очень правильные черты лица, и никаких особых примет, так, тоже что-то среднее. Таков Виктор Арсентьевич Купрейчик. На нем красивая коричневая пижама поверх белоснежной, расстегнутой у ворота рубашки, коричневые, изящно сшитые брюки и теплые, отороченные мехом домашние туфли.