Мираж - Владимир Рынкевич

   — Слышал.

   — Возможно, и вы получите батарею. Хочется?

   — Сразу после ранения... Тяжело...

   — Да. Спешить не надо. Тем более, скоро начнётся решающее наступление на Москву, и продвижение по службе пойдёт быстро.

Вдоль Сумской, от Метрополя до сада, по тротуарам стояли шеренги солдат и офицеров в новых мундирах с корниловской нашивкой. Макаров был очень занят организацией трёх банкетов: в Гранд-отеле, Буффе с цыганами и в особняке командующего. Не нашёл времени поговорить, но взглянул на Дымникова с некоторой злостью и даже погрозил кулаком.

Машина Май-Маевского со свитой и адъютантом выехала навстречу четырём английским автомобилям, подъезжавшим со стороны вокзала. Леонтия усадили в большой открытый автомобиль, забитый офицерами. Отсюда он хорошо видел церемонию.

Машины гостей остановились, Май-Маевский вышел Навстречу генералу Бриксу, встретил его какой-то короткой речью и повёл вдоль выстроенных шеренгами войск. Сухощавый рослый англичанин шёл впереди, командующий Добрармией с колышущимся животом двигался за ним, сбиваясь с ноги. Брикс на ломаном русском языке крикнул: «Здравствуйте, герои корниловцы!» Ответили дружно: «Здравия желаем, ваше превосходительство!»

На тротуарах толпы светлых костюмов и платьев, цветы, на балконах трепещут приветственные флажки.

Сначала отправились на банкет в Гранд-отель. Дымников с компанией оказался за большим столом недалеко от генералов, и ему иногда удавалось услышать, о чём они говорят. Рядом с ним сидел офицер из свиты Брикса, и Леонтий, припомнив французский, объяснял, кто есть кто, и переводил тосты. Конечно, в них звучал призыв: «На Москву!» Брикс поднялся с бокалом шампанского и сказал:

   — Владимир Зенонович, от имени своего правительства поздравляю вас со званием лорда. За вашу доблесть и новую стратегию вы награждаетесь орденами Святого Михаила и Святого Георгия. Отныне ваш вензель будет красоваться в Лондоне, в церкви Святого Михаила.

Май-Маевский был потрясён и едва не заплакал — во всяком случае протирал пенсне. Тем более подходила стадия «после». Кутепов, сидевший рядом, говорил с Бриксом о танках и артиллерии:

   — Мы создаём новую артиллерийскую бригаду и хотим полностью оснастить её английскими орудиями. Не хватает 8—10 пушек.

   — Запишите, — сказал Брикс адъютанту. — Орудия будут в течение недели.

   — Скажи ему насчёт танков, — говорил Кутепов переводчику. — Нужны более лёгкие танки для наших дорог.

Капитан Макаров что-то шепнул Май-Маевскому. Генерал распорядился, и в зал под дикую кавказскую музыку вбежали танцоры-джигиты с кинжалами. Корректный строгий Брикс расплылся в восторженной улыбке. После танцев оперный оркестр заиграл какой-то английский, никому не известный вальс.

   — Господа! — воскликнул Май-Маевский. — Великий Диккенс писал, что нельзя ужинать под похоронный марш. Приглашаю вас в Буфф, где нас ждёт прекрасный настоящий цыганский хор.

Брикс принял приглашение с удовольствием.

У Дымникова был свой ключ от квартиры на Сумской, но оказалось, что Марыся уже дома.

   — Заждалась, коханый мой. Ты там гуляешь с генералами.

   — Приличные, хорошо одетые люди устроили для себя спектакль, чтобы забыть о миллионах мужиков, красноармейцев, пленных, дезертиров и прочих, кои и представляют нынешнюю Россию.

   — Ты умный, Леончик. Я тоже так думала.

Обычный вечер вдвоём, обещающий обычные ночные ласки. Цветы, вино, конфеты... Заметил новое — на этажерке польские книги: Сенкевич, Жеромский, Конопницкая. Всё на польском. Потеснили дымниковских Пушкина, Лермонтова, Блока.

   — Они были у Стефана, — объяснила Марыся. — От красных прятали. Я же полька.

   — Когда-то ты сказала, что русская, и просила называть тебя Машей.

   — Тогда был другой век. Теперь есть вольная Польша.

Он не знал, с чего начать, вспомнил об общих делах:

   — Вагоны в Крым ушли? Макаров нервничал, спрашивал.

   — С Холодной горы. Консервы и сахар. Макаров только и волнуется за злотые. Спростый ако полено.

   — Все мы, наверное, так. И ты. И я.

   — Я?

Пожалуй, он ещё не видел на её чистом бело-розовом со смуглинкой лице такую горделиво-холодную маску. Марыся подошла к зеркалу, поправила золотистые локоны, сказала с той же холодной величавостью:

   — Разве я похожа на торговку-коммерсантку, только и думающую о злотых?

   — Ты похожа на мою любимую единственную Марысю, но…

   — Что но? Какое но?

   — Ты не коммерсантка, но я не знаю, кто ты. А я видел тебя с офицером ночью, когда ты должна была находиться на складе в Москалёвке. И там, с вами, ещё были офицеры, Штатские. Недалеко от комендатуры.

   — Меня с офицером? Леончик, ты ревнуешь!

   — Нет. Не ревную. По-моему, там было не любовное Свидание. Но что? Красные? Контрразведка? Коммерсанты из Мопита?

   — Спасибо, Леончик, что ты мне веришь. Одного тебя кохаю. И всё тебе расскажу!

   — Всё? Всё — лучше не надо. Когда рассказывают все, обычно врут.

   — Ты мой коханый, я тебе всё скажу. Я не официантка из корчмы, не торговка, не коммерсантка у Стефана. Я Мария Конрадовна Крайская! Потомственная польская дворянка. Наш начальник государства Юзеф Пилсудский знал моего деда, а мой отец погиб в 15-м году в его легионе, в Австрии. Это он в Варшаве пригласил меня идти рядом с ним, и нас снимали в кино. Мы боремся за Великую Польшу, за Речь Посполитую, против тех, кто больше ста лет распинает, грабит, угнетает мою страну. Пришёл час расплаты. Бог с нами. Он наказывает тех, кто губил Польшу. Ты знаешь, за что отправили на гильотину Марию-Антуанетту? За то, что её мать подписала Третий раздел Польши. А за что Романовых расстреляли в Екатеринбурге? За то, что Екатерина подписала раздел Польши.

   — Марыся, ты любишь Польшу, и я люблю Польшу. Чудесная земля. Я же там воевал, был ранен. Но и Россия прекрасная земля.

   — Россия — это хам-жандарм, для которого все нерусские — не люди, а ляхи, хохлы, армяшки...

   — Но я же, как будто, не хам. У меня есть друзья и поляки, и евреи.

   — Ты, Леончик, — один мой коханый. Других нет.

   — Но я же русский. Как мы теперь с тобой кровать будем делить? С одной стороны — красно-белый флаг, с другой трёхцветный единый неделимый?

   — Не знаю, Леончик. Кровать такая узкая. Да и я поправляться стала. Смотри: вот эти французские панталоны уже тесны. Вот здесь, в бёдрах. Придётся снимать дамски нохавички...

1919. ИЮЛЬ

«Московская директива

Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, приказываю:

   1. Ген. Врангелю выйти на фронт Саратов—Ртищево—Балашов, сменить на этих направлениях донские части и продолжать наступление на Пензу, Рузаевку, Арзамас и далее — Нижний Новгород, Владимир, Москву.

Теперь же направить отряды для связи с уральской армией и для очищения нижнего плёса Волги.

   2. Ген. Сидорину правым крылом, до выхода войск ген. Врангеля, продолжать выполнение прежней задачи по выходу на фронт Камышин—Балашов. Остальным частям развивать удар на Москву в направлениях: Воронеж, Козлов, Рязань и Н. Оскол, Елец, Кашира.

   3. Ген. Май-Маевскому наступать на Москву в направлении Курск, Орел, Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав—Брянск.

   4. Ген. Добровольскому выйти на Днепр от Александровска до устья, имея в виду в дальнейшем занятие Херсона и Николаева...»

Старые корниловцы были построены на станции Глазуновка. Генерал Май-Маевский вышел из вагона, едва не споткнувшись на ступеньке, поздоровался с Кутеповым, с войсками и прочитал деникинскую директиву. Громовое «ура» приветствовало начало похода на Москву.

   — Доблестные корниловцы, сколько вёрст до Москвы? — вопрошал генерал.

   — Четыреста.

   — Четыреста двадцать.

   — А сколько корниловских переходов?

   — Двадцать!

   — Восемнадцать!

   — За восемнадцать — ура! — крикнул Май-Маевский.

Корниловцы поддержали единогласно и громогласно.

В вагоне был дан небольшой завтрак для высших офицеров. Кутепов по обыкновению почти не пил, но делал это деликатно, незаметно. Командующий же, выпив несколько» рюмок, если и не протрезвел, то перешёл в какую-то другую стадию опьянения.

   — Александр Павлович, — спросил он вдруг строго, — кадим образом обеспечиваете войска фуражом? Чем кормите артиллерийских лошадей?

   — Как обычно, реквизируем у крестьян. По законам военного времени.

   — Квитанции выдаёте?

   — Они их не берут — боятся красных.