Слезы дракона - Дин Кунц

Шлеп.

Проклиная все на свете и себя в том числе, он отодвинул засов, открыл дверь, нащупал выключатель. Шагнул за порог.

В просторном гараже могли свободно уместиться две машины, и его голубой "мицубиси" занимал дальнюю от него половину. В ближней к двери части гаража размещались верстак, полки с инструментами, шкафы, набитые всякой всячиной, кузнечный газовый горн, в котором Рикки плавил серебряные слитки, разливая затем жидкое серебро по изложницам, изготовленным им самим для своих ювелирных поделок.

Барабанная дробь дождя по крыше здесь была всего слышней, так как в гараже отсутствовал подвесной потолок, а крыша не была звукоизолирована. От бетонного пола тянуло сыростью и холодом.

В ближайшей к нему части гаража никого не было. В туго набитых разным хламом шкафах не смог бы спрятаться взрослый человек.

Держа револьвер наизготовку, Рикки медленно обошел вокруг "мицубиси", поочередно заглядывая во все окна, и даже тяжело опустился на негнущиеся колени, чтобы заглянуть под машину. Ни в машине, ни под нею никого не было.

Наружная дверь гаража была заперта изнутри. Равно как и единственное окно, которое к тому же было слишком маленьким и узким, чтобы в него мог пролезть человек.

Может быть, подумал он, шлепок раздался на крыше. С минуту или две, стоя рядом с машиной, неотрывно смотрел вверх на стропила, ожидая, когда звук повторится снова. Но шлепка не было. Только мрачная, мерная, мерная, мерная барабанная дробь дождя.

Совершенно сбитый с толку и чувствуя себя круглым идиотом, Рикки вернулся в дом и запер за собой дверь. Войдя на кухню, положил оружие на встроенный рядом с телефоном секретер.

Обе газовые горелки, под макаронами и соусом, потухли. Он подумал было, что прекратили подачу газа, но потом заметил, что обе ручки повернуты на положение "выкл.".

Рикки точно помнил, что не выключал их, когда выходил из кухни. Снова зажег газ, и пламя, шумно полыхнув, со всех сторон охватило кастрюли. Убавив и отрегулировав огонь до нужной интенсивности, он некоторое время, не мигая, смотрел на него; пламя горело как ни в чем не бывало.

Кто-то явно пытался подшутить над ним.

Вернулся к секретеру, взял с него револьвер и решил еще раз пройти по дому. Хотя досконально осмотрел его в предыдущий раз. Рикки был совершенно уверен, что, кроме него, в доме никого нет.

После недолгих колебаний заново, комнату за комнатой, он обшарил весь дом - и снова никого не обнаружил.

Когда вернулся на кухню, обе газовые горелки ровно горели. Соус кипел так сильно, что уже начал пригорать. Отложив револьвер в сторону, он длинной вилкой выудил из большой кастрюли одну макаронину, подул на нее и попробовал на вкус. Она была немного переварена, но вполне съедобна.

Слив над раковиной содержимое кастрюли в дуршлаг, несколько раз встряхнул его и, вывалив макароны в тарелку, приправил их соусом.

Кто-то явно пытался над ним подшутить. Но кто?

8

Дождевые струи, ручейками скатываясь с густо облепившей ветви олеандра листвы, на своем пути вниз натыкались на пластиковые пакеты для мусора, которыми Сэмми обильно покрыл крышу и бока своего импровизированного дома, и стекали с них прямо на пустырь или на аллею. Под рваным тряпьем, служившим ему постелью, тоже были разостланы пакеты, таким образом, в скромном его прибежище было относительно сухо.

Но сиди Сэмми Шамрой хоть по пояс в воде, он бы этого все равно не заметил, так как, едва успев вылакать двухлитровую бутыль вина, тотчас приступил ко второй. Боли он не чувствовал никакой - во всяком случае, сам себя убедил в этом.

Скорее даже, Сэмми пребывал в самом блаженном расположении духа. Дешевое вино, согрев его, напрочь вытеснило из сердца чувства презрения и жалости к самому себе, заменив их невинными ощущениями и наивными мечтами далекого детства. Два толстых, пахнущих брусникой свечных огарка, извлеченных им из чьих-то мусорных отбросов, уютно примостились на формочке для выпечки, наполняя его приют благоуханием и мягким, уютным, как у китайских шелковых фонариков, сиянием. Близко отстоящие друг от друга стены жилища вызывали у Сэмми скорее ощущение уединенности, чем тесноты. Убаюкивал и беспрестанный говорок дождя снаружи. Он, видимо, так же уютно ощущал себя в материнской утробе: погруженный в амниотическую жидкость, окруженный со всех сторон мягким, убаюкивающим рокотом материнской крови, бегущей по венам и артериям, не только не беспокоился о будущем, но даже и не подозревал о его существовании.

Даже когда крысолов откинул тряпку, закрывавшую единственное отверстие в ящике и служившую дверью в его жилище, он так и остался недвижим в утробном своем забытьи. В глубине души почуял, что пришла беда, но был слишком далеко отсюда, чтобы испугаться.

Ящик был высотой в шесть и длиной в восемь футов, таким же просторным, как встроенный шкаф. Несмотря на медвежий свой рост, крысолов с легкостью мог бы, не задев свечей, втиснуться в него и сесть рядом с Сэмми, но он так и остался сидеть на корточках перед входом, одной рукой придерживая тряпичную дверь.

Глаза его были другими, не такими, как раньше. Черными и блестящими. Без белков. А в центре сплошной черноты сверкали маленькие и острые, как иголочки, желтые зрачки. Словно огоньки далеких фар на дороге в преисподнюю.

- Как поживаешь, Сэмми? - спросил крысолов, и в голосе его прозвучали нехарактерные для него заботливые нотки. - Вижу, неплохо устроился, а?

Неумеренные дозы выпитого вина настолько притупили инстинкт самосохранения Сэмми Шамроя, что он и его постоянный страх, казалось, были навеки разлучены друг с другом, хотя в глубине души он сознавал, что должен выказать ужас. И потому, оставаясь неподвижным, молча уставился на крысолова с таким видом, словно смотрел на неожиданно вползшую к нему в ящик гремучую змею, перекрывшую ему единственный выход.

- Вот, решил заглянуть, предупредить, - сказал крысолов, - что некоторое время буду отсутствовать. Неожиданно подвернулась новая работенка. А я и без того устал до чертиков. Но делу время, потехе час. Когда кончу, скорее всего, так вымотаюсь, что буду дрыхнуть целые сутки, все двадцать четыре часа подряд.

Временно не испытывая страха, Сэмми, однако, не сделался от этого храбрее. И потому, затаившись в себе, молчал.

- Ты даже представить себе не можешь, Сэмми, как изматывает меня моя работа. Сокращать поголовье стада, удаляя из него всех немощных и больных, это, доложу я тебе, адская работенка.

Крысолов улыбнулся и тряхнул головой. Слетевшие с его бороды капли дождем обдали Сэмми.

Даже в утробной глубине пьяного своего забытья у Сэмми достало ума подивиться неожиданной словоохотливости крысолова. А вернее, не столько самой словоохотливости, сколько тому, что слова крысолова удивительно напомнили ему слышанное им когда-то раньше, давным-давно, хотя точно никак не мог припомнить, когда именно, где и от кого он мог слышать уже нечто подобное. Создавали впечатление уже слышанного не столько урчащий голос крысолова и не конкретные слова, которые он произносил, сколько общий капризный тон, поразительная напыщенность речи и интонации, с какими все это преподносилось.