Знак бесконечности - Татьяна Рябинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг…Это было похоже на волну, которая родилась в пояснице и прокатилась по животу. Волна мучительной тянущей боли, сначала слабой, потом сильнее, еще сильнее. Она схлынула, оставив соленый привкус во рту, а в крестце уже зарождалась новая — пульсирующей точкой, стремительно набирающей силу.
— Да у нее схватки, — услышала я сквозь стену из толстого войлока. — Какой срок?
— Тридцать четыре. Звонить в родилку?
— Подожди, лоток давай.
Тело снова стало резиново тугим, непослушным. Меня что-то спрашивали, но я не могла ответить. И опять что-то делали, но я не чувствовала ничего, кроме боли, которая накатывала и отступала, снова и снова. Сердце настоятельно искало выход — через рот, через нос, через уши, все было заполнено мелкой противной дрожью.
— Поздно. Уже на два пальца. В операционную звони, пусть кесарево готовят. Срочно.
— Общий или эпидуралку?
— Черт! Нельзя эпидуралку с таким низким давлением. И общий плохо. Не успеем поднять. Значит, все-таки общий.
Меня везли на каталке по длинному коридору, и я мысленно разговаривала с Витей, уговаривая его быть молодцом и ничего не бояться. А потом, когда уже лежала на столе и игла вошла в вену, позвала Тони — словно он мог услышать меня за тысячи километров и ответить…
Я сидела на голой земле, закутавшись в простыню. Кроме нее, моей единственной одеждой была голубая шапочка, под которую перед операцией убрали волосы. Место показалось смутно знакомым, словно я уже была тут когда-то. Только раньше это был знойный полдень — небо, похожее на застиранные джинсы, и яростно пылающее солнце в зените. Сейчас с одной стороны сгущалась тьма, с другой разливалось малиновое сияние — то ли закат, то ли наоборот рассвет. А на горизонте, ровно посередине между западом и востоком — каменные руины.
Привычным жестом я коснулась живота, но он был пустым, почти плоским и вместо приветственного толчка отозвался терпкой, вяжущей болью. По простыне расплывалось кровавое пятно.
Я встала, голова привычно закружилась, и тут же меня подхватили чьи-то руки — так мучительно и сладко знакомо…
— Тони… — прошептала я, и его губы коснулись моих.
Как же я жила без него все эти месяцы, промелькнула мысль. И какой же дремучей, непроходимой дурой я была! Что бы там ни случилось, что бы мы ни сделали, нам необходимо было быть вместе. Столько времени потеряно…
Этот поцелуй был совсем не таким, как прежде. Если раньше от любого его прикосновения, даже случайного, по моему телу бежала вязкая, медовая волна желания, то теперь это было похоже на возвращение корабля в тихую безопасную гавань. Возвращение после бурь и штормов. В нем не было чувственности — только долгожданный покой. Так собака, которая весь день ждала хозяина, вздохнув с облегчением, засыпает у его ног. Ничего не произошло. Мы расстались только вчера…
Мои руки, обнимавшие его, коснулись чего-то влажного, теплого. Я посмотрела на свою ладонь — она была в крови.
— Что с тобой случилось? — тихо спросила я, уже понимая все.
— Неосторожно подставил спину Хлое, — горько усмехнулся Тони. — А с тобой?
— Роды начались раньше времени. Кесарево…
Он взял мою руку и прижал к губам.
Мы сидели на земле, обнявшись, и молчали. Как будто ждали чего-то. Свет с одной стороны неба становился все ярче, а тьма с другой — все гуще.
— Странно, я думала, что умершие находятся рядом со своими телами, — сказала я наконец. — Ну, хотя бы какое-то время. А я просто уснула, когда ввели наркоз, и оказалась здесь. Даже не узнала, как Витя. Все ли с ним в порядке. Жив ли он вообще…
— Витя? — переспросил Тони.
— Это мальчик. Я решила назвать его Виктором. Витей.
— Все-таки Виктором?
— Все-таки? Что ты имеешь в виду?
Между бровями Тони прорезалась вертикальная морщинка.
— Не знаю, Света. Мне вдруг показалось, что мы выбирали имя для нашего ребенка и решили назвать сына Виктором. Но ведь этого же не было. Мы никогда об этом не говорили.
— А дочку — Мэгги. Мы говорили об этом, Тони. Вот только…
— В другой жизни?
— Может быть…
— С кем он останется?
Мы смотрели друг на друга. Даже если раньше нам казалось, что мы одно целое, по-настоящему мы стали единым только сейчас, когда думали о нашем ребенке.
— У меня никого нет, — сказала я. — Вообще никого. Кажется, у бабушкиной сестры была племянница, но я ее даже не видела никогда. Может быть, твои родители?
— Не знаю, Света, — покачал головой Тони. — Питер им, конечно, расскажет, но… Надо делать генетическую экспертизу, ехать в Россию. Захотят ли они? А у Питера и Люси сейчас своих забот будет больше чем достаточно. А твой… Федор?
— Мы ведь так и не зарегистрировали брак. А даже если бы — зачем ему? У него есть дочь… Знаешь, — добавила я, помолчав, — наш ребенок… Только это и важно. А все остальное теперь уже не имеет значения.
— Нет, — не согласился Тони. — Это — и еще одно. То, что мы теперь вместе. Неважно, кто рядом с тобой при жизни. Важно, с кем ты останешься после смерти.
— С кем ты останешься после смерти… — повторила я. — Это правда. И как я теперь понимаю Маргарет, которая не знала, что случилось с ее сыном. Кто бы мог подумать, что я в чем-то повторю ее судьбу. Интересно, с кем она осталась после смерти? То есть осталась бы — если бы не стала призраком?
— Ставлю на Мартина, — усмехнулся Тони. — Может быть, когда-нибудь и узнаем. И о Викторе тоже. Не думаю, что мы будем здесь вечно. Может быть, это какое-то промежуточное место, между светом и тьмой?
Словно в ответ на его слова свет с одной стороны разгорелся еще ярче, а тьма, похожая на клубы густого черного дыма, подступила к нам ближе.
— Странно, — сказала я. — Ведь если мы умерли, значит, не должны чувствовать боли. Но у меня болит живот, и голова сильно кружится.
— У меня тоже все болит, — поморщился Тони. — И мне кажется, Света, что мы еще не умерли. Кома, клиническая смерть — может быть. Может, вот это все, — он махнул рукой в сторону света и тьмы, — как раз и означает, что мы между жизнью и смертью. И тьма все ближе. Может, стоит идти туда — к свету?
— Звучит абсурдно, но… я уже ничему не удивляюсь. Давай попробуем.
Тони
