Стрелок - Стивен Кинг

Стрелок нес бурдюки с водою — свежей водою, набранной из ручья в роще. Три веревки, сплетенные из лозы, он обвязал вокруг пояса. Им пришлось дать хороший крюк, чтобы обойти круг камней стороной (стрелок все еще опасался, что паренька вновь охватит страх, но когда они проходили над кругом оракула по каменистому склону, Джейк лишь мимоходом взглянул вниз и уставился в небо, на птицу, парящую в вышине). Вскоре деревья начали потихоньку редеть и мельчать. Искореженные стволы пригибались к земле, а корни, казалось, насмерть боролись с почвой в мучительных поисках влаги.

— Здесь все такое старое, — нахмурившись вымолвил Джейк, когда они остановились передохнуть. — Неужели здесь нет ничего молодого?

Стрелок улыбнулся и подтолкнул Джейка локтем:

— Ты, например.

— Трудный будет подъем?

Стрелок поглядел на него с любопытством.

— Это — высокие горы. Как ты думаешь, трудный будет подъем?

Джейк озадаченно поглядел на стрелка. Взгляд его вдруг затуманился.

— Нет.

Они двинулись дальше.

Солнце поднялось до высшей точки, на секунду зависло там и, не задержавшись ни на один лишний миг, как это было, когда они шли по пустыне, перевалило через зенит, возвращая путешественникам их тени. Каменистые выступы скал торчали из вздыбленного пейзажа, как подлокотники врытых в землю гигантских кресел. Трава опять пожелтела и пожухла. В конце концов они вышли к глубокой, почти отвесной расщелине, преграждавшей дорогу. Им пришлось обходить ее поверху, по короткому лысому кряжу. Древний гранит повыветрился платами, и получилось нечто вроде ступеней лестницы. Как они оба предчувствовали, подъем обещал быть нетрудным. Они взобрались на вершину скалы, постояли немного на крутом откосе шириною фута в четыре, глядя вниз, на пустыню, что подступала к горам, обнимая их, точно громадная лысая лапа. Дальше она уходила за горизонт сияющим белым щитом — слепя глаза, покачивалась на волнах поднимавшегося к небу жара. Стрелок понял вдруг, пораженный, что эта пустыня едва не убила его. Однако отсюда с вершины скалы, где было даже прохладно, пустыня казалась хотя и величественной, но вовсе не страшной — не смертоносной.

Передохнув немного, они продолжили восхождение, пробираясь сквозь завалы раскрошенного камня, карабкаясь по гранитным отрогам, на сколах которых сверкали вкрапления слюды и кварца. Камни были приятно теплыми наощупь, но в воздухе стало заметно прохладней. Ближе к вечеру стрелок расслышал, как где-то вдали, на той стороне горной гряды, гремит гром, но за вздымающейся громадой скал не было видно дождя.

Когда тени стали окрашиваться в пурпурные тона, путешественники разбили лагерь под нависающим каменным выступом. Стрелок укрепил одеяло сверху и снизу, соорудив нечто вроде скошенного навеса. Они уселись у входа в эту импровизированную палатку: сидели и наблюдали, как небо темнеет и на землю спускается ночь. Джейк свесил ноги над обрывом. Стрелок свернул свою вечернюю сигарету и, хитровато прищурившись, поглядел на Джейка.

— Во сне не вертись, — сказал он, — иначе рискуешь проснуться в аду.

— Не буду, — без тени улыбки ответил Джейк. — Мама говорит… — он запнулся.

— И что говорит твоя мама?

— Что я сплю как убитый, — закончил Джейк.

Он поглядел на стрелка, и тот заметил, что у мальчика дрожат губы, что он изо всех сил пытается сдержать слезы. Всего лишь мальчишка, подумал стрелок, и боль пронзила его — тупая боль, такая же, от которой, бывает, ломит во лбу, когда глотнешь ледяной воды. Всего лишь мальчишка. Зачем? Почему? Глупый вопрос. Когда он, сам еще мальчик, язвленный душой или телом, задавал тот же самый вопрос своему учителю, эта древняя, изрытая шрамами боевая машина по имени Корт, чья работа — учить сыновей стрелков основам того, что им нужно знать в жизни, отвечал так: «Почему» — это глупое слово, корявое, и его уже не распрямить… так что не спрашивай никогда «почему», а просто вставай, тупица! Вставай! Впереди еще целый день!

— Зачем я здесь? Почему? — спросил Джейк. — Почему я забыл все, что было до этого?

— Потому что сюда тебя перетащил человек в черном, — отозвался стрелок. — И еще из-за Башни. Башня эта стоит на чем-то вроде… энергетического узла. Только — во времени.

— Мне непонятно!

— Мне тоже, — признался стрелок. — Но что-то такое произошло. И продолжается до сих пор. Как раз в мое время. Мы говорим: «Мир сдвинулся с места»… всегда так говорили. «Мир сдвинулся…» Только теперь он начал сдвигаться быстрее. Что-то случилось со временем.

Потом они долго сидели молча. Ветерок — слабенький, но промозглый — вертелся у них под ногами. Где-то в скалах он глухо выл в расщелине между камней: у-у-у-у.

— А вы сами откуда? — спросил Джейк.

— Из места, которого больше нет. Ты знаешь Библию?

— Иисус и Моисей. А как же!

Стрелок улыбнулся.

— Точно. Моя земля носила библейское имя — Новый Ханаан. Так она называлась. Земля молока и меда. В том, библейском Ханаане, виноградные гроздья были так велики, что их приходилось тащить на салазках. У нас больших таких, правда, не было, но все равно это была замечательная земля.

— Я еще знаю про Одиссея, — неуверенно вымолвил Джейк. — Он тоже из Библии?

— Может быть, — отозвался стрелок. — Теперь эта книга утрачена — все, кроме отрывков, которые меня заставляли учить наизусть.

— А другие…

— Других нет. Я — последний.

В темнеющем небе уже поднимался тоненький серп убывающей луны, глядя прищурившись вниз на скалы, где сидели стрелок и мальчик.

— Там было красиво… в вашей стране?

— Очень красиво, — рассеянно отозвался стрелок. — Поля, реки, туман по утрам. Но матушка, помню, всегда говорила, что все это красиво, но все-таки не прекрасно… что только три вещи на свете прекрасны по-настоящему: любовь, порядок и свет.

Джейк издал какой-то неопределенный, уклончивый звук.

Стрелок молча курил, вспоминая о том, как все это было: ночи в громадном центральном зале, сотни богато одетых фигур, кружащихся в медленном и степенном вальсе или в легкой струящейся польке. Эйлин берет его под руку. Глаза ее ярче, чем самые драгоценные самоцветы. Сияние, льющееся из хрустальных плафонов — электрический свет — высвечивает замысловатые прически придворных и их чуть циничные любовные интрижки. Зал был огромен: безбрежный остров света, древний, как и сам Большой Дом, возведенный еще в незапамятные времена и состоящий теперь из едва ли не сотни каменных замков. Двенадцать лет миновало с тех пор, как Роланд в последний раз видел Большой Дом, и, покидая его тогда, он с неизбывною болью оторвал взгляд от его каменных стен и ушел, больше уже не оглядываясь, в погоню за человеком в черном. И даже тогда, двенадцать лет назад, стены уже обвалились, дворы заросли сорняком, под потолком в главном зале угнездились летучие мыши, а по галереям носилось эхо от шелеста крыльев ласточек. Поля, где Корт обучал их стрельбе из лука и револьверов, соколиной охоте и прочим премудростям, заросли тимофеевкой и дикой лозой. В громадной и гулкой кухне, где Хакс, главный повар, держал когда-то свой дымный и ароматный двор, поселилась этакая несуразная колония Недоумков-Мутантов. Они пялились на него из милосердного сумрака кладовых и затененных колонн. Теплый пар, пропитанный пряными ароматами жарящейся говядины и свинины, сменился липкою сыростью мха, а в темных углах, куда не решились соваться даже Недоумки-Мутанты, выросли громадные бледные поганки. Дубовая дверь в подвал стояла нараспашку, и оттуда, снизу, сочилась невыносимая вонь. Запах этот был как бы символом — равнодушным и бесповоротным — всеобщего разложения и разрухи: едкий запах вина, превратившегося в уксус. И ему ничего не стоило отвернуться и уйти прочь. На юг. Это было несложно — уйти, но сердце все-таки дрогнуло.