Золотой век русской поэзии. Лирика - Василий Андреевич Жуковский

class="v">Над ним лучезарный не катится щит;

Но звездочка бледная тихо горит.

И пусть океан сокровен и глубок —

Его не трепещет отважный нырок:

В него меня манит незанятый блеск,

Таинственный шепот и сладостный плеск.

В него погружаюсь один, молчалив,

Когда настает полуночный прилив,

И чуть до груди прикоснется волна,

В больную вливается грудь тишина.

И вдруг я на береге: будто знаком!

Гляжу и вхожу в очарованный дом:

Из окон любезные лица глядят,

И гласы приветные в слух мой летят.

Не милых ли сердцу я вижу друзей,

Когда-то товарищей жизни моей?

Все, все они здесь: удержать не могли

Ни рок их, ни люди, ни недра земли!

По-прежнему льется живой разговор;

По-прежнему светится дружеский взор…

При вещем сиянии райской звезды

Забыта разлука, забыты беды.

Но — ах! пред зарей наступает отлив,

И слышится мне неотрадный призыв:

Развеялось все — и мерцание дня

В пустыне глухой осветило меня!

1832

И tamo Господь

(Кн. Царств 3, гл. 19, ст. 11 и 12)

И был к нему от Господа глагол

И так вещал: «Воздвигнись в день грядущий

И там, в горах, покинув темный дол,

Пред Богом стань, — и пройдет Всемогущий!»

И се! возник в пустыне крепкий дух,

Великий ветр, и гласом завыванья

Наполнил прозорливца грудь и слух

И члены облил мразом содроганья.

И с корнем кедры вырывая вон,

И морем праха тьмя лицо лазури,

И скалы раздирая, мчится он;

Но Бог не в нем, Господь не в духе бури.

По вихре трус, и будто океан

Волнуется Иуды край священный,

Шатнулся и колеблется Ливан,

Как муж, вином столетним упоенный.

Но и не в трусе Бог. И глубь земли

Разверзлася, и пламенного тока

Густые волны, хлынув, потекли;

Но Господа не видит взор пророка.

Огонь потух, и замер треск и гром

(Так умолкает звонкий конский топот,

Теряясь постепенно), и потом

Пронесся в мир прохлады тонкий шепот:

И шепот тих, и сладостен, и мал,

И Бога тут узнал предвозвеститель,

Лицо закрыл и Господу предстал

И рек: «Тебе я внемлю, Вседержитель!»

24 марта 1835

19 октября 1836 года

Шумит поток времен; их темный вал

Вновь выплеснул на берег жизни нашей

Священный день, который полной чашей

В кругу друзей и я торжествовал…

Давно! — Европы страж, седой Урал,

И Енисей, и степи, и Байкал

Теперь меж нами. — На крылах печали

Любовью к вам несусь из темной дали.

Поминки нашей юности — и я

Их праздновать хочу, — воспоминанья,

В лучах дрожащих тихого мерцанья,

Воскресните! — Предстаньте мне, друзья;

Пусть созерцает вас душа моя,

Всех вас, Лицея нашего семья!

Я с вами был когда-то счастлив, молод, —

Вы с сердца свеете туман и холод!

Чьи резче всех рисуются черты

Пред взорами моими? Как перуны

Сибирских гроз, его златые струны

Рокочут… Пушкин! Пушкин! это ты!

Твой образ — свет мне в море темноты;

Твои живые, вещие мечты

Меня не забывали в ту годину,

Как пил и ты, уединен, кручину!

Тогда и ты, как некогда Назон,

К родному граду простирал объятья;

И над Невой затрепетали братья,

Услышав гармонический твой стон:

С седого Пейпуса, волшебный, он

Раздался, прилетел и прервал сон,

Дремоту наших мелких попечений,

И погрузил нас в волны вдохновений!

О брат мой! много с той поры прошло,

Твой день прояснел, мой — покрылся тьмою;

Я стал знаком с Торкватовой судьбою —

И что ж? опять передо мной светло;

Как сон тяжелый, горе протекло;

Мое светило из-за туч чело

Вновь подняло — гляжу в лицо Природы;

Мне отданы долины, горы, воды!

И, друг! хотя мой волос поседел,

Но сердце бьется молодо и смело:

Во мне душа переживает тело,

Еще мне Божий мир не надоел.

Что ждет меня? Обманы наш удел,

Но в эту грудь вонзилось много стрел;

Терпел я много, обливался кровью:

Что, если в осень дней столкнусь с любовью?

1836

19 октября 1837 года

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,

Прекрасный, мощный, смелый, величавый,

В средине поприща побед и славы,

Исполненный несокрушимых сил!

Блажен! лицо его всегда младое,

Сиянием бессмертия горя,

Блестит, как солнце вечно золотое,

Как первая эдемская заря.

А я один средь чуждых мне людей

Стою в ночи, беспомощный и хилый,

Над страшной всех надежд моих могилой,

Над мрачным гробом всех моих друзей.

В тот гроб бездонный, молнией сраженный,

Последний пал родимый мне поэт…

И вот опять Лицея день священный;

Но уж и Пушкина меж вами нет!

Не принесет он новых песней вам,

И с них не затрепещут перси ваши;

Не выпьет с вами он заздравной чаши:

Он воспарил к заоблачным друзьям.

Он ныне с нашим Дельвигом пирует.

Он ныне с Грибоедовым моим:

По них, по них душа моя тоскует;

Я жадно руки простираю к нам!

Пора и мне! — Давно судьба грозит

Мне казней нестерпимого удара:

Она того меня лишает дара,

С которым дух мой неразрывно слит!

Так! перенес я годы заточенья,

Изгнание, и срам, и сиротство;

Но под щитом святого вдохновенья,

Но