Красное Село. Страницы истории - Вячеслав Гелиевич Пежемский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потемневшие от пота и фыркающие кони быстро и тяжело поводят боками. Спешившиеся „противники“ сразу превращаются в добрых старых знакомых и в облаках всезаволакивающей пыли обмениваются дружественными приветствиями…
…Словно из-под земли, как по волшебству, между обеими линиями появляются вездесущие „шакалы“ со своими корзинами. Офицеры второпях закусывают, как правило, не успевая получить сдачи у ловких торгашей, а тем временем в сторонке старшие начальники и посредники, захлебываясь и обижаясь друг на друга, до хрипоты спорят на тему о том, кто настоящий победитель происшедшего „боя“. Победителем признавалась обычно та сторона, которой удалось хоть немного обойти фланг противника или же раньше открыть пальбу из своих орудий.
Эти встречные атаки, производимые сразу несколькими полками, являли собой весьма эффектное, я бы сказал даже, волнующее зрелище, и мы не раз задумывались над тем, во что, собственно, должны были бы превратиться наши эскадроны, если бы атаковывали друг друга всерьез. В этом случае особенно солоно пришлось бы скачущим впереди офицерам, которые неминуемо, как в клещи, в первую очередь попадали бы на острия пик как врагов, так, возможно, и своих людей, налетавших сзади в том безудержном порыве, на какой только способны тяжелые и ретивые кирасирские кони.
После такого маневра обыкновенно объявлялась „дневка“. Офицеры, принарядившись во все новое, отбывали частью в Петербург, частью же оставались в Красном, где вечером нарядные и расфранченные появлялись в уютном Красносельском театре смотреть оперетту в исполнении прекрасных артистов»[35].
Помимо ночных бросков имели место продолжительные занятия на плацах и военном поле:
«В дни, когда не было маневров, мы, как я уже упомянул, ежедневно выезжали на суровое военное поле для производства кавалерийских учений. Все эти учения, как бригадные, так и дивизионные, были весьма однообразны и, в сущности, очень походили на описанные выше Гатчинские полковые учения: те же перестроения, те же эволюции и атаки, но только в больших соединениях и масштабах»[36].
В. С. Трубецкой яркими красками рисует один день таких маневров, описывая не только занятия кирасиров, но и всего Красносельского лагеря:
«В пять часов утра или даже еще раньше, после „побудки“, все Красное Село оглашалось мелодичными звуками очень старинного „генерал-марша“, который одновременно начинали играть оркестры во всех кавалерийских полках. С первыми же звуками в полках начинали седлать. Затем на главной улице полки выстраивались для встречи своих штандартов и командиров. К шести часам утра полки со своими оркестрами длинными колоннами со всех сторон выходили на простор военного поля, по старой традиции приветствуя друг друга исполнением полковых маршей. Так, при встрече, например, с Лейб-казаками наш оркестр начинал трубить Лейб-казачий марш, а Лейб-казаки отвечали нам исполнением нашего кирасирского марша. Всего на поле сразу выезжало одиннадцать гвардейских полков (Кавалергардский, Л.-гв. конный, Кирасирский Его Величества, Кирасирский Ея Величества, Л.-гв. казачий, Л.-гв. Атаманский, Л.-гв. сводно-казачий, Л.-гв. конно-гренадерский, Л.-гв. Драгунский, Л.-гв. Уланский и Л.-гв. Гусарский) с четырьмя конными батареями плюс иногда еще два армейских кавалерийских полка, так как в Красное Село ежегодно приводились из других округов некоторые армейские полки, шефами которых состояли „высочайшие особы“. Тут на военном поле поднималась невероятная какофония, благодаря одновременному исполнению одиннадцати, а то и тринадцати разных маршей.
Наконец, все полки и конные батареи, в порядке своих бригад и дивизий выстраивались в одну общую огромнейшую линию и, тщательно выровнявшись, спешивались в ожидании начальства. На поле выезжали в разное время пять бригадных генералов. Мы снова садились, снова ровнялись и снова играли свои полковые марши, дабы приветствовать бригадных, после чего опять спешивались в ожидании начальников дивизии, при появлении которых опять повторяли весь этот тарарам. Встретив с помпой последнего начальника дивизии, спешивались, наконец, в ожидании самого великого князя Николая Николаевича. На все эти церемонии уходило больше часа.
Великий князь приезжал на поле в большом сером открытом автомобиле и останавливался поодаль от полков в заранее назначенном месте, где его ожидали вестовые, державшие под уздцы оседланного благородного скакуна исключительной красоты, и казак с большим ярким флагом. Еще издали завидев великокняжеский автомобиль, появление которого предупреждали специально выставленные махальные, начальники принимались нервничать, суетиться и выравнивать свои части с исключительным рвением и вниманием. Некоторые генералы даже как-то сразу менялись в лице, утрачивая всю свою важность. Чувствовалось, что с момента появления на поле Николая Николаевича у всех начальников, в особенности у крупных, делалось тревожно на сердце, ибо Николай Николаевич вполне справедливо считался грозой гвардии. „Как-то оно пройдет, сегодняшнее учение?“ – было у всех на уме. Тем временем великий князь при помощи вестовых усаживался на коня и, дав последнему галоп, выезжал к идеально выровненным частям, которые казались в этот миг как бы замороженными. Он объезжал фронт, начиная с правого фланга нашей дивизии, то есть с кавалергардов, поочередно здороваясь с каждым полком отдельно.
Великий князь выглядел на коне весьма эффектно. Несмотря на то, что он обладал огромнейшим ростом и чрезмерно длинными ногами, у него была та идеальная, несколько кокетливая „николаевская“ посадка кавалериста старой школы, посадка, которая так красила всадника, сливая его с конем в одно нераздельное и гармоничное целое. Одет был Николай Николаевич в китель защитного цвета с золотым генерал-адъютантским аксельбантом и простой походной ременной амуницией. На голове у него была по-кавалерийски заломленная мятая защитного цвета фуражка, на длинных ногах рейтузы с яркими красными лампасами. В то время он был уже в годах, однако все еще выглядел моложаво. Его лицо, заканчивающееся книзу небольшой бородкой, было загорелое и неправильное. Оно не было красивым, но надолго врезалось в память, потому что оно не было обыкновенным военным лицом прошлого генерала. Это было совсем особенное лицо очень большого начальника-вождя – властное, строгое, открытое, решительное и вместе с тем гордое лицо. Взгляд его глаз был пристальный, хищный, как бы всевидящий и ничего не прощающий. Движения – уверенные и непринужденные, голос резкий, громкий, немного гортанный, привыкший приказывать и выкрикивающий слова с какою-то полупрезрительной небрежностью. Николай Николаевич был гвардеец с ног до головы, гвардеец до мозга костей. И все-таки второго такого в гвардии не было. Несмотря на то, что многие офицеры
