Сочинения в четырех томах. Том третий. Избранные переводы - Самуил Маршак

ИЗ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА

У моря

Бей, бей, бейВ берега, многошумный прибой!Я хочу говорить о печали своей,Непокойное море, с тобой.

Счастлив мальчик, который бежит по пескуК этим скалам, навстречу волне.Хорошо и тому рыбаку,Что поет свою песню в челне.

Возвращаются в гавань опятьКорабли, обошедшие свет.Но как тяжко о мертвой руке тосковать,Слышать голос, которого нет.

Бей, бей, бейВ неподвижные камни, вода!Благодатная радость потерянных днейНе вернется ко мне никогда.

Дочь мельника

У мельника славные дочки.И так мне одна дорога, дорога,Что я бы хотел ее щечкиКоснуться, как эта серьга.

Меня бы укрыла волнистая прядь,И милую шейку я мог бы ласкать.

Вокруг ее нежного станаХотел бы я быть пояском,Чтоб сердце ее непрестанноСо мной говорило тайком.

И знал бы я, верно ли бьется оно,То нежной печали, то счастья полно.

И я бы хотел ожерельемНа белой груди ее стать,Чтоб с грустью ее и весельемВздыматься и падать опять.

И я бы мечтал об одном, об одном —Чтоб снять забывали меня перед сном.

ИЗ РОБЕРТА БРАУНИНГА  

В Англии весной

Быть сегодня в Англии —В этот день апреля!Хорошо проснуться в АнглииИ увидеть, встав с постели,Влажные ветви на вязах и кленахВ маленьких, клейких листочках зеленых,Слышать, как зяблик щебечет в садуВ Англии — в этом году!

А после апреля  ― в начале маяЛасточки носятся не уставая.И там, где цветет над оградою груша,Цветом своим и росой осыпаяПоле, поросшее клевером, ― слушайПенье дрозда. Повторяет он дваждыПесню свою, чтобы чувствовал каждый,Что повторить он способен мгновеньеПервого, вольного вдохновенья.

И пусть еще хмурится поле седое,В полдень проснутся от света и знояЛютики — вешнего солнца подарки.Что перед ними юг этот яркий!

Флейтист из Гаммельна

Гаммельн — в герцогстве Брауншвейг,С Ганнóвером славным в соседстве.С юга его омывает рекаВéзер, полна, широка, глубока.Приятней нигде не найдешь уголка.Но многие слышали в детстве,Что пять веков тому назадИспытал этот город не бурю, не град,А худшее из бедствий.

КрысыРазличных мастей, волосаты и лысы,Врывались в амбар, в кладовую, в чулан,Копченья, соленья съедали до крошки,Вскрывали бочонок и сыпались в чан,В живых ни одной не оставили кошки,У повара соус лакали из ложки,Кусали младенцев за ручки и ножки,Гнездились, презрев и сословье и сан,На донышках праздничных шляп горожан,Мешали болтать горожанам речистымИ даже порой заглушали органНеистовым писком,И визгом,И свистом.

И вот повалила толпа горожанК ратуше, угрожая.— Наш мэр, — говорили они, — болван,А советники — шалопаи!Вы только подумайте! Должен народНапрасно нести непомерный расход,Безмозглых тупиц одеваяВ мантии из горностая!А ну, поломайте-ка голову, мэр,И, ежели вы не предложите мер,Как справиться с грызунами,Ответите вы перед нами!Обрюзгших и пухлых лентяев долойС насиженных мест мы погоним метлой!

При этих словах задрожалиСтаршины, сидевшие в зале.

Молчало собранье, как будто печатьНавеки замкнула уста его.— Ах! — вымолвил мэр. — Как хочу я бежать,Продав этот мех горностаевый!Устал я свой бедный затылок скрести.Признаться, друзья, я не вижу путиОт крыс и себя и сограждан спасти…Достать бы капкан, западню, крысоловку!…

Но что это? Шарканье ног о циновку,Царапанье, шорох и легонький стук, —Как будто бы в дверь постучали: тук-тук.

— Эй, кто там? — встревоженный мэр прошептал,От страха бледнея, как холст.А ростом он был удивительно малИ столь же немыслимо толст.При этом не ярче блестел его взгляд,Чем устрица, вскрытая месяц назад.А впрочем, бывал этот взор оживленнымВ часы, когда мэр наслаждался зеленымИз черепахи варенным бульоном.

Но звук, что на шорох крысиный похож,В любую минуту вгонял его в дрожь.

— Ну что же, войдите! — промолвил он строго,Стараясь казаться повыше немного.

Тут незнакомец в дверь вошел.Двухцветный был на нем камзол —Отчасти желтый, частью красный,Из ткани выцветшей атласной.Высоко голову он нес.Был светел цвет его волос,А щеки выдубил загар.Не молод, но еще не стар,Он был стройней рапиры гибкой.Играла на губах улыбка,А синих глаз лукавый взорПодчас, как бритва, был остер.Кто он такой, какого рода,Худой, безусый, безбородый,Никто вокруг сказать не мог.А он, перешагнув порог,Свободно шел, и люди в залеДруг другу на ухо шептали:

— Какая странная особа!Как будто прадед наш из гробаВосстал для Страшного судаИ тихо движется сюда —Высокий, тощий, темнолицый —Из разрисованной гробницы!

Ступая легко, подошел он туда,Где мэр и старшины сидели,И с низким поклоном сказал: — Господа,Пришел толковать я о деле.Есть у меня особый дар:Волшебной силой тайных чарВести повсюду за собоюЖивое существо любое,Что ходит, плавает, летает,В горах иль в море обитает.Но чаще всего за собой я ведуРазличную тварь, что несет нам беду.Гадюк, пауков вызываю я свистом,И люди зовут меня пестрым флейтистом.

И тут только каждому стало заметно,Что шея у гостя обвита двухцветнойШирокою лентой, а к ней-тоПодвешена дудка иль флейта.И стало понятно собравшимся в зале,Зачем его пальцы все время блуждали,Как будто хотели пройтись поскорееПо скважинам дудки, висевшей на шее.

А гость продолжал: — Хоть я бедный дударь,Избавил я хана татарского встарьОт злых комаров, опустившихся тучей.Недавно Низама я в Азии спасОт страшной напасти — от мыши летучей.А если угодно, избавлю и вас —Из Гаммельна крыс уведу я добромЗа тысячу гульденов серебром.

— Что тысяча! Мы вам дадим пятьдесят! —Прервал его мэр, нетерпеньем объят.

Флейтист порог переступил,Чуть усмехнувшись — оттого,Что знал, как много тайных силДремало в дудочке его,

Ее продул он и протер.И вдруг его зажегся взорЗелено-синими огнями,Как будто соль попала в пламя.

Три раза в дудку он подул.Раздался свист, пронесся гул.

И гул перешел в бормотанье и ропот.Почудился армий бесчисленных топот.А топот сменился раскатами грома.И тут, кувыркаясь, из каждого домаПо лестницам вверх и по лестницам вниз —Из всех погребов, с чердаков на карнизГрадом посыпались тысячи крыс.

Толстые крысы, худые, поджарые,Серые, бурые, юные, старые, —Всякие крысы любого размера:Крупный вор и жулик мелкий,Молодые кавалеры —Хвост трубой, усы как стрелки, —Крысы-внуки, крысы-деды,Сыроеды, крупоеды, —Все неслись за голосистойДудкой пестрого флейтиста.

Прошел квартал он за кварталом.А крысы вслед валили валом,Одна другую обгоняя.И вдруг бесчисленная стаяТанцующих, визжащих крысНизверглась с набережной внизВ широкий, полноводный Вéзер…

Одна лишь смелая, как Цезарь, —Часа четыре напролетПлыла, разбрызгивая воду.И, переплыв, такой отчетДала крысиному народу:

— Едва лишь флейта зазвучала,Как нам почудилось, что салоСвиное свежее скребутИ яблоки кладут под спуд.И плотный круг сдвигают с бочки,Где заготовлены грибочки,И нам отпирают таинственный склад,Где сыр и колбасы струят аромат,Вскрываются рыбок соленых коробки,И масла прованского чмокают пробки.На тех же бочонках, где масло коровье,Все обручи лопнули — ешь на здоровье!И голос, приятнее в тысячу разВсех ангельских арф и лир,Зовет на великое празднество нас:— Возрадуйтесь, крысы! Готовится пирВсех ваших пирушек обильней.Отныне навеки становится мирОгромной коптильней-солильней.

Всем, кто хочет, можно, дескать,Чавкать, хрупать, лопать, трескать,Наедаться чем попалоДо отказа, до отвала!

И только послышались эти слова,Как вдруг показалась громада —Прекрасная, гладкая головаСверкающего рафинада.Как солнце, она засияла вблизи,И шепот раздался: — Приди и грызи!Но поздно!… Уже надо мнойКатилась волна за волною…

Экая радость у граждан была!Так они били в колокола,Что расшатали свои колокольни.Не было города в мире довольней.Мэр приказал: — До ночной темнотыВсе вы должны приготовить шесты.Норы прочистить, где крысы кишели.Плотники! Плотно заделайте щели,Чтобы не мог и крысенок пролезть,Духу чтоб не было мерзостной твари!

Вдруг появился флейтист на базаре.— Тысячу гульденов, ваша честь!

— Тысячу гульденов? — Мэр городскойОшеломлен был цифрой такой.Было известно ему, что казнаВ городе Гáммельне разорена.Столько рейнвейна и вин заграничныхНа торжествах и обедах публичныхВыпили дружно мэр и старшины…

Тысяча гульденов? Нет, половиныХватит на то, чтоб наполнить виномБочку, огромную с высохшим дном!

Можно ли тысячу гульденов даромБросить бродяге с цыганским загаром,Дать проходимцу, который притомВ город явился, одетый шутом?…

Мэр подмигнул музыканту: — Мы самиВидели нынче своими глазами —Крысы погибли в реке, как одна,И не вернутся, конечно, со дна.Впрочем, мой друг, городская казнаЧто-то за труд заплатить вам должна,Скажем — на добрую пинту вина.Это совсем неплохая ценаЗа то, что минуткуДули вы в дудку.А тысячу мы посулили вам в шутку.И все же, хоть после бесчисленных тратБедный наш город стал скуповат,Гульденов мы вам дадим пятьдесят!

Весь потемнел владелец дудки.— В своем ли, сударь, вы рассудке?К чему вся эта болтовня!Довольно дела у меня.К обеду я спешу отсюдаВ Багдад, где лакомое блюдоГотовит мне дворцовый повар, —С ним у меня такой был сговор,Когда я вывел из притоновПод кухней стаю скорпионов.Я с ним не спорил о цене.Но вы свой долг отдайте мне!А если со мною сыграли вы шутку,Звучать по-иному заставлю я дудку!…

— Да как ты смеешь, — крикнул мэр; —Мне ставить повара в пример!Как смеешь, клоун балаганный,Грозить нам дудкой деревянной.Что ж, дуй в нее, покуда самНе разорвешься пополам!

Снова на улицу вышел флейтист,К флейте устами приник,И только издал его гладкий тростникТройной переливчатый, ласковый свист,Каких не бывало на свете, —

Послышалось шумное шарканье, шорохЧьих-то шагов, очень легких и скорых.Ладошки захлопали, ножки затопали,Звонких сандалий подошвы зашлепали,И, словно цыплята бегут за крупой,Спеша и толкаясь, веселой толпойНа улицу хлынули дети.

Старшие, младшие,Девочки, мальчикиПод флейту плясали, вставая на пальчики.В пляскеКачались кудрей их колечки,ГлазкиОт счастья светились, как свечки.

С криком и смехом,Звонким и чистым,Мчались ребятаЗа пестрым флейтистом…

Мэр и советники замерли, словноИх превратили в стоячие бревна.Ни крикнуть они, ни шагнуть не могли,Будто внезапно к земле приросли.И только следили за тем, как ребятаС пляской и смехом уходят куда-тоВслед за волшебником с дудкой в руке.Вот уже с улицы Главной к рекеМанит ребят говорливая дудка.Мэр и старшины лишились рассудка.Вот уже Везера волны шумят,Пересекая дорогу ребят…

Руки тряслись у старшин от испуга,Свет в их глазах на мгновенье померк…Вдруг повернула процессия с югаК западу — к склонам горы Коппельберг.

От радости ожили мэр и старшины:Могут ли дети дойти до вершины!Их остановит крутая гора,И по домам побежит детвора.

Но что это? В склоне открылись ворота —Своды глубокого, темного грота.И вслед за флейтистом в открывшийся входС пляской ушел шаловливый народ.

Только последние скрылись в пещере,Плотно сомкнулись гранитные двери.

Нет, впрочем, один из мальчишек не могУгнаться за всеми — он был хромоног.И позже, когда у него замечалиБлизкие люди улыбку печали,Он отвечал, что с той самой поры,Как затворились ворота горыИ чудная дудка звучать перестала,Скучно в родном его городе стало…

Он говорил: — Не увидатьМне никогда страны счастливой,Куда от нас рукой подать,Но где земля и камни живы,Где круглый год цветут цветыНеобычайной красоты.Где воробьи простые краше,Чем яркие павлины наши,Где жала нет у мирных пчел,Где конь летает, как орел,Где все вокруг не так, как дома,А ново, странно, незнакомо…

И только показалось мне,Что в этой сказочной странеЯ вылечу больную ногу,Скала закрыла мне дорогу,И я, по-прежнему хромой,Один, в слезах, побрел домой…

О горе Гаммельну! БогатыйТам начал думать над цитатой,Что, как верблюду нелегкоПролезть в игольное ушко,Так и богатым в рай небесныйНе проползти тропинкой тесной…

Напрасно мэр гонцов и слугПослал на сотни верст вокругС такою трудною задачей:Где б ни был этот шут бродячий,Найти его и обещатьВознаграждение любое,Коль в город он придет опятьИ приведет детей с собою…Когда же мэр в конце концовУзнал от слуг и от гонцов,Что и флейтист исчез без вести,И детвора с флейтистом вместе,Созвал он в ратуше советЧтобы издать такой декрет.

— Пусть ведают стряпчие и адвокаты:Там, где в бумагах проставлены даты,Должно добавить такие слова:«Столько-то времени от рождестваИ столько-то времени с двадцать второгоИюля — то есть со дня рокового,Когда отцвела, не успевши расцвесть,Надежда народа всего городского —В году от рождества ХристоваТысяча триста семьдесят шесть».

А путь последний детворы —От набережной до горы —Старшины города и мэрПотомкам будущим в примерИль в память совести нечистойНазвали Улицей Флейтиста.

Ни двор заезжий, ни трактирЗдесь нарушать не смеют мир.Когда ж случится забрестиНа эту улицу флейтистамИ огласить окрестность свистом, —Дай бог им ноги унести!

А на колонне против скал,Где некогда исчезли дети,Их повесть город начерталРезцом для будущих столетий.

И живописец в меру силУход детей изобразилПодробно на стекле узорномПод самым куполом соборным.

Еще сказать я должен вам:Слыхал я, будто в наше времяЖивет в одной долине племя,Чужое местным племенамПо речи, платью и обрядам,Хоть проживает с ними рядом.

И это племя в ТрансильванииОт всех отлично оттого,Что предки дальние его,Как нам поведало предание,Когда-то вышли на просторИз подземелья в сердце гор,Куда неведомая силаИх в раннем детстве заманила…

Тебе ж, мой мальчик, на прощаньеОдин совет приберегу:Давая, помни обещаньеИ никогда не будь в долгуУ тех людей, что дуют в дудкуИ крыс уводят за собой, —

Чтоб ни один из них с тобойНе мог сыграть плохую шутку!

ИЗ РОБЕРТА СТИВЕНСОНА