Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков - Теодор Гладков

Были репрессированы и многие чекисты, по сути, не входившие ни в первую, ни во вторую группу обреченных. В этом тоже таился великий смысл. Подобные вроде бы беспочвенные аресты преследовали цель внести в души сотрудников слепой, парализующий волю страх, убедить, что каждый из них уязвим и в любой момент может оказаться в камере внутренней тюрьмы собственного наркомата или областного управления, где его будет допрашивать, и жестоко, вчерашний сосед по рабочему кабинету. Так выковывали, или, точнее, лепили готовых на все исполнителей. Попутно ломали и ранее честных, добросовестных профессионалов.

Автору довелось разговаривать с несколькими ветеранами-чекистами, пережившими ту зловещую пору, в том числе и с отсидевшими: генералами Л. Райхманом, В. Ильиным, П. Судоплатовым, полковниками Я. Матусовым, Н. Микава, А. Свердловым и другими. Задавал им прямой вопрос: как вы относились к этим арестам в собственных рядах? Неужто верили, что эти люди, со многими из которых вы работали вместе годами, действительно немецко-английско-польско-французские и прочие шпионы, диверсанты, террористы?

Верили, не верили, сомневались, старались ни о чем не размышлять, нужно было выполнять свой долг, стиснув зубы и тому подобное. Всякое пришлось услышать. Честно сознаюсь: ничего толком не понял, ни к каким определенным выводам не пришел. Видимо, сие просто лежит за пределами понимания людей нынешних поколений. Это все равно что представить мир глазами стрекозы, обладающей фасеточными органами зрения.

Случались и ответы необычные. Последний участник легендарной операции «Трест», соратник Артузова Борис Игнатьевич Гудзь (ему недавно исполнилось девяносто восемь лет), рассказывал автору:

«Когда стало известно, что к нам в отдел приходит с Украины Леплевский, я понял, что надо спешно уходить. У Леплевского была прочная репутация великого мастера в соответствии со своей фамилией лепить липовые дела. Я заниматься подобными мерзостями не намеревался. Нас в КРО Артузов не так воспитывал. Тогда я и мой друг Саша Агаянц (тот самый «Рубен», при котором позднее в Берлине работал Александр Коротков. — Т. Г.) немедленно подали рапорты, чтобы нас послали работать в Сибирь. Там тогда подняла голову японская разведка и ощущалась большая нужда в опытных контрразведчиках. Позже Артузов забрал меня с собой в Разведупр. В РККА мне присвоили звание полкового комиссара, по нынешнему полковника».

В том же 1937 году ЦК ВКП(б) принял, должно быть, самое позорное постановление во всей истории Коммунистической партии страны, добавим, и самое засекреченное: «ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Как трактовать понятия «в виде исключения» и «явный враг народа» следователь решал по своему усмотрению. На практике пытки и обычные избиения применялись ко всем арестованным по «контрреволюционной» 58-й статье без исключения. Варьировались лишь их форма, жестокость, продолжительность. Некоторых несчастных ломали сразу, на других уходили месяцы. Тех, кто выдерживал все муки или на заседании Военной коллегии отказывался от данных на следствии показаний, все равно осуждали. Поскольку приговор почти в каждом случае был уже заранее согласован и заготовлен. Приговоры в отношении лиц, занимающих видное положение, визировали целыми списками — десятки, а то и сотни имен — лично генсек И. Сталин и предсовнаркома В. Молотов.

Большая часть центрального аппарата Иностранного отдела была истреблена сразу. Резидентов же и оперативных сотрудников, находившихся за рубежом, как правило, отзывали под благовидным предлогом (например, отпуска или перевода в другую страну) и арестовывали в Москве, иногда прямо на вокзале.

Такому же разгрому подвергся и Разведупр Красной Армии. Были расстреляны легендарный руководитель военной разведки армейский комиссар второго ранга Ян Берзин («Старик») и его преемник комкор Семен Урицкий, выдающиеся разведчики обоих ведомств Александр Миров-Абрамов, Теодор Малли, Карл Силли, Оскар Стигга, Альфред Тальтынь, Иван Тубола, Григорий Сыроежкин, Отто Штейнбрюк, Андрей Федоров, Христофор Салнынь…

Автор не берется судить о переживаниях, которые не мог не испытывать тогда в Берлине Александр Коротков. Насколько известно, ими он никогда и ни с кем не делился.

В довершение всего 17 февраля 1938 года прямо в кабинете нового первого замнаркома НКВД и начальника ГУГБ комкора Михаила Фриновского от сердечного приступа умер начальник разведки комиссар госбезопасности Абрам Слуцкий. (По сей день ходят упорные слухи, что он был отравлен. Но сенсационное утверждение никаких оснований под собой не имеет.)

Слуцкого заменил старший майор госбезопасности Залман Пассов, которого не все сотрудники успели даже узнать в лицо, поскольку всего через пять месяцев его тоже арестовали. (Расстрелян Пассов был в феврале 1940 года, уже при Берии.)

В целях «конспирации» всем отделам ГУГБ были присвоены номера. Разумеется, к настоящему укреплению бдительности эта чисто канцелярская мера никакого отношения не имела, равно как и отсутствие вывески на здании НКВД СССР. Бывший Иностранный отдел стал 7-м отделом ГУГБ.

Впрочем, очень скоро произошла очередная реорганизация, и внешняя разведка стала 5-м отделом (по старой памяти ее все равно сотрудники между собой называли ИНО).

…Как бы то ни было, работник представительства Наркомтяжпрома СССР в Берлине Владимир Петрович Коротких, он же Александр Михайлович Коротков, невзирая на смену обоих своих наркомов — Генриха Ягоды и Серго Орджоникидзе — продолжал добросовестно выполнять служебные обязанности до последнего дня командировки.

Уже в Москве он получил новый приказ. Ему надлежало выехать во Францию с секретнейшим заданием особого рода.

«Литерные» дела

Задания, которые Александру Короткову пришлось выполнить в 1938 году, он получил от руководства разведки, но исходили они от самого Сталина[33]. Вспоминать сегодня об этом неприятно, и автор предвидит, что найдутся читатели, которые воскликнут: а стоит ли об этом писать, напоминать лишний раз о неприглядных эпизодах нашей истории, тем более, в книге о человеке героическом, с неоспоримыми заслугами перед Отечеством? Стоит, не стоит — в честно излагаемой истории это не предмет для обсуждения. Писать надо обо всем, что имело место в прошлом, далеком, или не столь отдаленном (в коем неприглядного, трагического и постыдного, увы, тоже хватает). Но не навязывая людям, жившим в тогдашние времена, наши нынешние представления обо всем на свете, начиная с теорий о природе вирусов и кончая трактовками дефиниций Добра и Зла.