Жизнь взаймы - Эрих Ремарк

Лилиан открыла шкаф, намереваясь выбрать платье для вечера. В дверь постучали. На пороге стоял портье.

— Я принес вам приемник, мадемуазель. Вы без труда поймаете Рим и Милан.

Он включил приемник в сеть.

— А вот вам еще телеграмма.

«Сколько он их еще пришлет сегодня? — подумала Лилиан. — Не лучше ли было бы посадить в соседней комнате сыщика?» Лилиан выбрала платье. Она решила надеть самое последнее, которое прозвала «венецианским». Потом Лилиан распечатала телеграмму. Клерфэ желали успеха. Почему она попала сюда, эта телеграмма? В комнате было почти темно; Лилиан еще раз взглянула на подпись: «Хольман». Она долго не сводила глаз с этого имени. Потом отыскала место отправления. Телеграмма была послана из санатория «Монтана».

Очень осторожно Лилиан положила листок бумаги на стол. «Сегодняшний день принадлежит призракам, — подумала она, опускаясь на постель. — В коробке радиоприемника сидит Клерфэ, он только и ждет момента, когда сможет заполнить ревом своей машины комнату, а теперь еще эта телеграмма, — кажется, что в окошко заглянуло множество молчаливых лиц».

Это была первая весть из санатория. Лилиан туда не писала. Ей не хотелось писать. Ведь она оставила санаторий навсегда. Она была совершенно уверена в том, что не вернется обратно, прощание с санаторием было окончательным. Лилиан чувствовала себя подобно летчику, который, израсходовав над открытым морем половину своего горючего, не повернул назад, а полетел дальше.

Долгое время Лилиан сидела неподвижно. Потом она включила приемник. Из Рима передавали спортивные известия. Казалось, в комнату ворвался ураган, сквозь шум слышались фамилии гонщиков, названия селений и городов, знакомые и незнакомые — Мантуя, Равенна, Болонья, Аквила, перечень часов и секунд; диктор взволнованным голосом сообщал о выигранных минутах так, словно он говорил о святом Граале; потом он перешел к поврежденным водяным насосам, к заклинившимся поршням, сломанным бензопроводам; обо всем он повествовал таким тоном, словно это были несчастья мирового масштаба. В полутемную комнату неудержимым потоком хлынули гонки, неистовая погоня за временем, за каждой секундой, но люди гнались там не за жизнью, они боролись за то, чтобы быстрее промчаться по мокрым спиралям шоссе, мимо орущей толпы, за то, чтобы быть впереди на несколько сот метров и оказаться первыми в каком-либо пункте, который через секунду надо покинуть. Эта бешеная гонка длилась много часов подряд. Машины стрелой уносились из уродливого провинциального городишка, словно за ними по пятам гналась атомная бомба, и все для того, чтобы на несколько минут раньше пятиста других гонщиков примчаться в тот же отвратительный провинциальный городишко.

«Почему меня это не трогает? — думала Лилиан. — Почему гонки не захватили меня так, как они захватили миллионы людей, выстроившихся в этот вечер и в эту ночь вдоль дорог Италии? Разве не должны были они опьянить меня больше, чем всех остальных? Разве моя собственная жизнь не походит на гонки?»

Разве сама она не неслась вперед, стараясь как можно больше урвать от судьбы, и разве она не гналась за призраком, который мчался впереди нее, как заяц-манок мчится перед сворой собак на охоте?

— «Говорит Флоренция», — торжественно сообщил чей-то голос из радиоприемника. Лилиан опять услышала перечень часов и минут, фамилии гонщиков, марки автомобилей, средние скорости участников соревнования и наивысшие скорости отдельных гонщиков. А потом тот же голос с небывалой гордостью возвестил: «Если лидирующие машины не снизят темпа, они достигнут Брешии в рекордное время».

Эта фраза вдруг потрясла Лилиан. «Достигнут Брешии, — подумала она, — и снова окажутся в том же маленьком провинциальном городишке, снова увидят те же гаражи, кафе и лавчонки. Окажутся там, откуда умчались, презрев смерть; целую ночь они будут нестись вперед как одержимые; на рассвете их свалит с ног ужасающая усталость, их лица, покрытые коркой грязи, окаменеют, подобно маскам, но они все равно будут мчаться и мчаться вперед, охваченные диким порывом, как будто на карту поставлено все самое важное на свете, и в конце концов они снова вернутся в уродливый провинциальный городишко, из которого уехали. Из Брешии в Брешию! Разве можно представить себе более выразительный символ бессмысленности? Природа щедро одарила людей чудесами; она дала им легкие и сердце, дала им поразительные химические агрегаты — печень и почки, наполнила черепные коробки мягкой беловатой массой, более удивительной, нежели все звездные системы вселенной; неужели человек должен рискнуть всем этим лишь для того, чтобы, если ему посчастливится, примчаться из Брешии в Брешию?»

Лилиан выключила радио. Каждый человек едет «из Брешии в Брешию». Так ли это?.. «Из Тулузы в Тулузу». От самодовольства к самодовольству. «А я? — подумала Лилиан. — Где та «Брешия», к которой я стремлюсь?» Она взглянула на телеграмму Хольмана. Нет, не в санатории. Там не было ни «Брешии», ни «Тулузы». Там шла безмолвная и неумолимая борьба, борьба за каждый вздох на границе между жизнью и смертью. Там не могло быть ни «Брешии», ни «Тулузы»!

Лилиан встала и прошлась несколько раз по комнате. Она потрогала свои платья, и ей показалось, что с них осыпается пепел. Она взяла со стола щетки и гребни, а затем так же машинально положила их обратно, не сознавая, что держала в руках. Подобно тени, вползающей в окно, в ней закралось подозрение, не совершила ли она ужасной ошибки, неминуемой и непоправимой.

Лилиан начала переодеваться. Телеграмма все еще лежала на столе. При свете лампы она казалась самым светлым пятном в комнате. Время от времени Лилиан поглядывала на нее. Было слышно, как за окном плескалась вода. Оттуда тянуло запахом реки и листьев.

«Что они теперь делают там, в горах? — подумала Лилиан и погрузилась в воспоминания. — Чем заняты люди в санатории в то время, как Клерфэ мчится по темному шоссе Флоренции за светом своих фар?» Поколебавшись секунду, она сняла трубку и назвала телефон санатория.

— Сиена, — сказал Торриани. — Надо заправиться и сменить задние колеса.

— Скоро?

— Через пять минут. Проклятый дождь!

Клерфэ усмехнулся.

— Он мешает не только нам. Другим тоже. Смотри, чтобы мы не проскочили пункт обслуживания.

Домов становилось все больше и больше. Фары вырывали их из темноты, где шумел дождь. Повсюду стояли люди с зонтиками, в непромокаемых плащах. Мелькали белые стены, люди, разлетавшиеся в разные стороны, как брызги, зонтики, качавшиеся взад и вперед, подобно шляпкам грибов во время бури; впереди чью-то машину швыряло из стороны в сторону.

— Стоп! — крикнул Торриани.

Тормоза тотчас сработали, машину встряхнуло, и она остановилась.

— Воды, задние колеса, скорее! — крикнул Клерфэ; мотор уже замолк, но в ушах Клерфэ все еще стоял гул, как в пустых заброшенных залах.

Кто-то протянул ему кружку с лимонадом и дал новые очки.

— На каком мы месте? — спросил Торриани.

— Вы идете прекрасно! На восемнадцатом.

— Паршиво, — сказал Клерфэ. — А как другие?

— Монти на четвертом, Саккетти на шестом, Фриджерио на седьмом. Конти выбыл.

— Кто на первом месте?

— Маркетти. Обошел всех на десять минут. За ним Лотти, отстал от него на три минуты.

— А мы?

— Вы отстали на девятнадцать минут. Не беспокойтесь. Тот, кто приходит в Рим первым, никогда не выигрывает гонки. Это всем известно.

Откуда-то вдруг появился тренер.

— Да, такова воля божья, — добавил он. — Святая Мадонна, матерь господа нашего! Ты ведь это тоже знаешь! Покарай Маркетти за то, что он первый! Ниспошли ему маленькую дырочку в бензонасосе, больше ничего не надо. И Лотти тоже; быть вторым — почти такой же грех, как быть первым. Святые архангелы, храните… — молил он.

— Как вы сюда попали? — спросил его Клерфэ. — Почему вы не в Брешии?

— Готово! — крикнул один из механиков.

— Давай!

— Я лечу… — начал было тренер, но его слова сразу же заглушил рев мотора.

Машина ринулась вперед. Люди бросились врассыпную, и шоссе, к которому они были приклеены, вновь пошло разворачивать перед Клерфэ свои бесчисленные петли.

«Что сейчас делает Лилиан?» — подумал Клерфэ. Сам не зная почему, он надеялся, что на этом пункте обслуживания его ждет телеграмма. Но телеграммы всегда запаздывают. Может быть, он получит ее при следующей остановке… А потом были только огни, ночь, люди; из-за рева мотора он не слышал их криков, и они походили на тени, мелькающие на экране немого кино. Но вот все исчезло, кроме шоссе, которое, словно змея, ползло по земле, и таинственного зверя, ревущего под капотом машины.

Разговор дали очень быстро. А Лилиан ждала его только через несколько часов, хотя бы потому, что знала порядки на французских телефонных узлах; кроме того, ей казалось, что санаторий страшно далеко, чуть ли не на другой планете.