Бабье лето (сборник) - Мария Метлицкая

Люба трогала гладкие камешки, перебирала их, пальцем проводила по шелковой бледно-розовой ракушке, глянцевой изнутри, и мечтала о море. Девочки рассказывали про прибой, штиль и волны, про мелкий седой песок, про базары, полные дешевых дынь и абрикосов, про местных мальчишек, которые бегают за москвичками. Про теплые вечера и ранние темные, звездные ночи. Про светлячков в траве. Про пластмассовые заколки-цветы, продающиеся в каждой палатке на пляже. Про танцплощадки, где весь вечер играет музыка – громко, на весь город. И по набережной ходят счастливые, красивые и загорелые люди в ярких нарядах и с улыбками на лицах.

Каждую ночь перед сном Люба представляла себе море и горы. Море всегда было прекрасное и ярко-синее, а горы серые, мрачные и почему-то опасные. Каждое лето она просила мать поехать на море. А мать только отмахивалась:

– Что ты, Любаня, что ты! Откуда у нас средства? И так еле концы с концами сводим.

И, конечно, поминала Любиного папашу, который исчез сразу после рождения доченьки и ни разу не прислал алиментов. Ни копеечки.

В конце мая, когда кончались занятия, мать собирала Любу в деревню. К родне. Деревня была далекая, в Калужской области. Четыре часа электричкой. Там жила Рая – материна тетка по отцу. Мать всегда везла Рае подарки – колбасу, сыр, печенье и конфеты. И обязательно платок и халат. Подарки Рая любила.

В деревне сначала было хорошо, а потом надоедало. Рая заставляла Любу кормить кур и поросят, прибирать в хлеву у коровы Милки и собирать колорадских жуков и противных жирных гусениц в огороде.

И еще Рая любила обсуждать Любину мать. Вот это Любе совсем не нравилось. Вечером Рая садилась пить чай с карамельками, широко расставляла ноги, шумно втягивала с блюдца горячий чай и поносила племянницу. Говорила, что она, Зинка, хоть и красавица, а дура дурой. Порхает все, по женатикам бегает, хвостом крутит. «А на серьезных мужиков ума нет». Так и прокукует в одиночках свой век. Потому что дура.

Люба злилась, ненавидела тетку Раю и старалась поскорей улизнуть.

Хотя в душе Люба была согласна с теткой. У матери один роман перетекал в другой так быстро, что Люба не успевала толком запоминать кавалеров. В начале романа мать расцветала пуще прежнего – горели глаза, на губах блуждала загадочная улыбка. Мать ярче красила губы и туже затягивала пояс на и без того тонкой талии. Потом, когда роман кончался – как правило, довольно быстро, – мать сникала, тухла, тяжело вздыхала и переставала красить губы и завиваться. Ночью Люба слышала, как она плачет в подушку. Мать переставала есть, только пила чай, уставившись в окно мокрыми от слез глазами.

– Мам, ну ты чего? – переживала Люба.

Мать молчала и махала рукой. Такие дни Люба ненавидела и боялась.

Впрочем, спустя недолгое время мать начинала улыбаться сквозь слезы и говорила: «Эх, такая жизнь, Любаня!» – и вскоре оживала. Опять пела по утрам, ложилась спать в металлических бигуди с дырочками, снова красила губы яркой помадой и перед зеркалом, делая глубокий вдох, затягивала потуже черный лаковый пояс.

В начале каждого романа мать верила в то, что это окончательно. Навсегда. Говорила Любе, что встретила наконец мужчину своей мечты. И еще говорила, что хочет гладить сорочки и варить борщи. Конечно же, мужу.

Люба усмехалась и не верила. Хотя, впрочем, в глубине души очень надеялась, что закончится круговорот кавалеров, мать наконец выйдет замуж и будет у них настоящая семья – с ужином за столом, покрытым скатертью, воскресными прогулками и походами в цирк или кино, поездками летом на море. Все как у людей. Но ничего не менялось: очередной роман опять оканчивался слезами, мать опять грустила и часами смотрела в окно.

– Не берут меня, Любаня, замуж, – вздыхала она. – Не берут, и все тут. Говорят, что я для любви, а не для семьи. Вот так-то. Да что они понимают? Не везет мне, Любаня. Не везет.

Люба вспомнила, например, инженера Аркадия Ивановича – мужчину интересного, солидного, в серой шляпе и пальто. Но у того была семья – жена и двое детей. Бросать их он не собирался.

Или вот Костик, студент. Веселый, все шутки и прибаутки – а зачем ему мать, да еще и с «прицепом»? У Костика были строгие родители, и вскоре нашлась и невеста.

Или Лев Андреич, Левушка, как называла его мать. Левушка был из Новосибирска, командированный. Приезжал на два-три дня. И обратно – к жене и сыну.

Или бухгалтер Наиль. Татарин. Мать любил, но женился на своей. У них так принято.

Или Семен Ефимович. Портной. Тихий, хороший человек, серьезный, с грустными глазами. Вроде и холостой, а жил с матерью, которая не терпела никаких женщин.

Потом еще был Антон Андреич, Антон. Казалось, все было хорошо – и молодой, и холостой, и комната своя на Петровке. Мать тогда все мечтала, что съедутся они с Антоном и будет у них своя отдельная квартира. Но Антон этот так прямо матери и сказал:

– Ты, Зина, для брака – не вариант.

Так и сказал «не вариант». С тобой, дескать, гулять хорошо, а в жены надо брать женщину тихую и блеклую.

В общем, не складывалась жизнь у матери. Как она ни старалась. Но мать не унывала и продолжала верить, что придет и ее черед.

Мать, смеясь, закружилась по комнате, подхватила Любу, застывшую на диване. И громко запела:

– Я люблю тебя, жизнь!

Люба тоже пришла в себя и стала громко подпевать матери. Потом, отдышавшись, они сели за стол и начали обсуждать будущую поездку. Мать призналась, что деньги на поездку она заняла у своей начальницы Жанны Григорьевны. Ну, еще премия за квартал, кое-какие сбережения.

– В общем, хватит, Любаня. На три недели хватит. Комнату снимем дешевую, мне уже и адрес дали. Готовить будем дома, никаких кафе.

Люба кивала.

– Да, купальник надо тебе, Любаня, купить. И сарафан. Ой, еще и босоножки!

Мать вздохнула и загрустила.

Ночью Люба не спала – оно и понятно. Думала про море и горы. Представляла долгую дорогу на поезде, в вагоне, у окна. Представляла, что в сентябре принесет в школу разноцветные камешки и ракушки. И может быть, если повезет, найдет камешек с дырочкой насквозь – тот, что называют «куриный бог». Он обязательно приносит счастье.

В поезде было все, как она представляла. Она лежала на верхней полке и не отрываясь смотрела в окно. Иногда мать звала попить чаю с бутербродами. Ехали долго, две ночи и день, но Любе это совсем не надоело.

Утром накануне приезда она наконец увидела горы. Они ее разочаровали – невысокие, кое-где покрытые зеленью и совсем нестрашные.

На перроне мать достала бумажку с адресом, и они отправились искать нужный дом. Шли долго, почти час. Часто останавливались – было тяжело тащить чемодан, и они садились на него и отдыхали. Кругом цвела акация, овевая сладким, незнакомым запахом.

Наконец нашли нужный дом. Самого дома видно не было, а был виден густой темный сад. Мать толкнула калитку и стала громко звать хозяина. Навстречу вышел немолодой дядька, высокий, широкий и хромой.

– Степан Василич? – спросила мать.

Дядька сурово кивнул.

– Мы от Софьи Михалны, – объяснила мать. – Она у вас снимала в прошлом году.

Дядька опять кивнул и строго спросил:

– Что ж вы не списались со мной заранее? Все комнаты сданы, мест нет. Сезон.

– Как же так? – расстроилась мать и заплакала. – Куда же я сейчас с ребенком?

Дядька долго смотрел на мать, потом вздохнул и сказал:

– Ну ладно, пристрою вас. Куда деваться!

Он подхватил чемодан и зашагал в глубь участка. Мать и Люба засеменили за ним. Они увидели одноэтажный небольшой дом с широким каменным крыльцом, выкрашенный белой краской.

– Здесь живу я, – сказал хозяин. – Отдам вам свою комнату.

– А как же вы? – удивилась мать.

– А я в сарае перебьюсь, – ответил дядька.

Они зашли в дом. В доме было прохладно и пахло лавровым листом. Комната оказалась небольшая, но светлая, в три окна. На окнах вместо занавесок висела белая чистая марля. Стояли стол, сервант и две металлические кровати с блестящими шариками у изголовья, застеленные серыми солдатскими одеялами. На стене висели фотографии и репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом лесу».

– Кухня за углом, керогаз заправлен. Погреб под кухней, покажу, – коротко чеканил слова хозяин. – Посуда в шкафу. Воду экономьте. С водой у нас туго. До моря десять минут с горы. Базар в городе у станции. В общем, живите.

Мать поблагодарила хозяина. Он молча внимательно смотрел на нее. Потом, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Мать села на кровать и попробовала пружинный матрас.

– Ну что, Любаня! На море? А уже потом будем устраиваться.

Люба радостно кивнула.

Они достали купальники и полотенце, переобулись и побежали на море.

Море Люба увидела, когда они спустились с горки. Оно было вовсе не синего, а серого цвета, и у него не было края и другого берега. Люба остановилась, перехватило дыхание.

– Ну как, Любань? – смеялась мать, видя Любины растерянность и потрясение. Они сбежали с горки и сняли босоножки. Люба удивилась, что под ногами вовсе не песок, а мелкие серые камни.