Сказка - Кинг Стивен

Это были хорошие недели — по крайней мере, в главном. Но не все было хорошо. Прогулки Радар стали короче — скоро она начинала хромать и поворачивала домой. Ей было все труднее подниматься по ступенькам крыльца. Однажды мистер Боудич увидел, как я заношу ее наверх, и велел не делать этого.

— Не надо, пока она может делать это сама, — сказал он.

Иногда на краю унитаза оставались пятна крови после того, как мистер Боудич мочился, что занимало у него все больше времени.

— Давай, выдави хоть что-то, бесполезная дрянь, — услышал я однажды через закрытую дверь.

Что бы ни должна была делать «Линпарза», дела у нее шли не слишком хорошо. Я попытался поговорить с ним об этом — спросил, почему он так усердно работает, чтобы встать на ноги, если не собирается бороться с «тем, что у него в самом деле не так» (это был мой эвфемизм), и он велел мне думать о своих проблемах. Но в конце концов, его убил не рак. Это был сердечный приступ, только не совсем.

На самом деле это был чертов сарай.

Однажды — кажется, в июне — я снова поднял тему золота, хоть и косвенно. Я спросил мистера Боудича, не беспокоится ли он по поводу маленького хромого немца, особенно после того большого груза, что я отвез ему, чтобы мистер Боудич мог оплатить свой больничный счет.

— Генрих безопасен. Он ведет много дел в своей задней комнате, и, насколько я знаю, никогда не вызывал вопросов у правоохранительных органов. Или у налоговой службы, что было бы более уместно.

— А вы не боитесь, что он кому-нибудь скажет? Я имею в виду, может быть, он ведет дела с людьми, у которых есть горячие бриллианты на продажу, грабителями и тому подобными, и он, наверно, помалкивает об этом, но шесть фунтов чистого золота — совсем другое дело.

Он фыркнул:

— Рисковать той прибылью, которую он получает от наших с ним сделок? Это было бы глупо, а уж глупым Вилли Генриха никак нельзя назвать.

Мы сидели на кухне и пили кока-колу из высоких стаканов (с веточками мяты, которая росла возле дома со стороны Пайн-стрит). Мистер Боудич бросил на меня проницательный взгляд со своей стороны стола.

— Я думаю, ты вообще-то хотел говорить не о Генрихе. Похоже, ты думаешь о золоте и о том, откуда оно берется.

Я не ответил, но он был прав.

— Скажи мне кое-что, Чарли. Ты ведь ходишь туда иногда? — Он указал на наверх. — Заглядываешь в сейф? У тебя возникает желание посмотреть, что там. Не так ли?

Я покраснел.

— Ну…

— Не волнуйся, я не собираюсь тебя ругать. Для меня то, что наверху, — просто ведро с металлом, которое с таким же успехом может быть наполнено гайками и болтами, но я ведь старик. Это не значит, что я не испытал его очарования. Скажи, ты ведь запускал туда руки?

Я думал было солгать, но в этом не было смысла. Он бы узнал.

— Да.

Он все еще смотрел на меня тем же проницательным взглядом, прищурив левый глаз и приподняв кустистую правую бровь. Но уже улыбался.

— Погрузил руки в ведро и позволил этим гранулам проходить сквозь пальцы?

— Да, — теперь мои щеки просто пылали. Я не просто сделал это однажды — с тех пор проделывал то же самое несколько раз.

— Очарование золота совсем не связано с его денежной стоимостью. Ты ведь знаешь это, не так ли?

— Да.

— Давай предположим — просто для разговора, — что мистер Генрих слишком много болтал не с тем человеком после того, как слишком много выпил в мерзком маленьком баре рядом со своим магазином. Я бы поспорил на этот дом и землю, на которой он стоит, что старый хромой Вилли никогда не пьет лишнего — возможно, вообще не пьет, но давай предположим. И предположим, что человек, с которым он разговаривал, возможно, сам по себе, возможно, с сообщниками, однажды ночью дождется, пока ты уйдешь, а потом вломится в мой дом и потребует золото. Мой револьвер наверху. Моя собака, когда-то внушавшая страх…, — он погладил Радара, которая дремала рядом с ним. — …теперь даже старше меня. Что я могу сделать в таком случае?

— Наверное… отдать им это?

— Именно так. Я бы не пожелал им добра, но отдал бы им это золото.

Я спросил:

— Откуда же оно взялось, Говард?

— Возможно, со временем я расскажу тебе об этом. Я еще не решил точно. Потому что золото не просто завораживает — оно опасно. И место, откуда оно взялось, опасно. Кажется, я видел в холодильнике баранью отбивную. А есть ли капустный салат? У «Тиллера» продают самый лучший салат из капусты. Тебе стоит его попробовать.

Иными словами, дискуссия была окончена.

Однажды вечером в конце июля Радар не смогла забраться на ступеньки заднего крыльца, когда мы вернулись с прогулки по Пайн-стрит. Она попыталась дважды, а потом просто села внизу, тяжело дыша и глядя на меня.

— Ладно, подними ее, — сказал мистер Боудич. Он вышел, опираясь на один костыль; другим он уже почти не пользовался. Я посмотрел на него, чтобы удостовериться, и он кивнул:

— Пора.

Когда я взял ее на руки, она тявкнула и оскалила зубы. Я постарался взять ее так, чтобы ей не было больно, и занес наверх. Это было нетрудно. Радар похудела, ее морда стала почти белой, глаза слезились. Я осторожно опустил ее на пол кухни, и сначала задние ноги не держали ее. Она собралась с силами — я видел, с каким трудом она это делает, — очень медленно доковыляла до своего коврика у двери кладовки и то ли легла, то ли упала на него с усталым хлюпающим звуком.

— Ей нужно к ветеринару.

Мистер Боудич покачал головой.

— Она бы испугалась. Я не стану обрекать ее на это без всякой пользы.

— Но…

Он говорил мягко, и это напугало меня, потому что было совсем на него не похоже.

— Ни один ветеринар не сможет ей помочь. Время Радар почти истекло. Сейчас ей просто нужно отдохнуть, а мне подумать.

— О чем, ради всего святого?

— О том, что тут лучше сделать. А тебе сейчас нужно идти домой. Поужинай там и не возвращайся сегодня вечером. Увидимся утром.

— А как насчет вашего ужина?

— Я поем сардин и крекеров. Так что иди. Мне нужно подумать, — повторил он.

Я пошел домой, но почти ничего не ел. Не было аппетита.

После этого Радар перестала доедать утреннюю и вечернюю порцию, и, хотя я исправно выводил ее на прогулку, — поднимал на крыльцо, а спускаться она пока еще могла сама, — иногда она не могла терпеть и гадила в доме. Я знал, что мистер Боудич прав насчет того, что от ветеринара толку не будет… разве что в самом конце, потому что было ясно, что ей больно. Она много спала, а иногда скулила и хватала себя за задние лапы, будто пытаясь избавиться от того, что кусало ее и причиняло боль. Теперь у меня было два пациента: одному становилось лучше, а другому хуже.

Пятого августа, в понедельник, я получил электронное письмо от тренера Монтгомери, в котором излагалось расписание футбольных тренировок. Прежде чем ответить, я сказал отцу, что решил не заниматься спортом в последний год обучения. Хотя папа был явно разочарован (да и сам я тоже), он сказал, что понимает меня. Накануне он был у мистера Боудича, играл в джин и своими глазами видел состояние Радар.

— Там, наверху, еще много работы, — сказал я. — Я хочу хоть как-то разобраться с беспорядком на третьем этаже, и еще боюсь, что Говард захочет спуститься в подвал — там лежит головоломка, которую надо закончить, хотя, быть может, он совсем забыл про нее. Да, еще нужно научить его пользоваться моим ноутбуком, чтобы он мог искать что-то в сети, смотреть фильмы и…

— Брось, Чип. Это все из-за собаки, верно?

Я думал о том, как заносил Радар на крыльцо и как пристыженно она смотрела, когда устраивала беспорядок в доме, и ничего не мог ответить.

— В детстве у меня был кокер, — сказал папа. — Ее звали Пенни. Это так тяжело, когда хорошая собака стареет. А когда они доходят до финала…, — он покачал головой. — Это просто разрывает сердце.

Да, так и было. Именно так.

Это не мой отец разозлился из-за того, что я бросил футбол в выпускном классе, а мистер Боудич. Он был зол, как медведь.