В мире актеров - Свободин А.П.

которого сыграл он в спектакле, поставленном Анатолием Эфросом а театре на Малой Бронной. После бравурного начала мольеровский герой тоже подводил горестные итоги...

"Ты вывернешься наизнанку, ты вывернешься наизнанку", – все стучала мне в уши эта строка из Тарковского. За окном сделалось совсем светло...

– Знаешь, это поразительно, – рассказывал он про актера, с которым ему пришлось играть в спектакле на мхатовской сцене, – он произносил текст не для меня, партнера, а всякий раз посылал его куда-то в середину зрительного зала. Он вовсе не пытался прожить эту роль, хотя бы логично рассказать содержание ее текста. Он его "подавал", преподносил, вещал. До содержания ему просто не было дала! Я как-то попробовал произнести свою реплику чуть по-другому, не так повернулся, я проделал опыт, понимаешь! Мой партнер посмотрел на меня с недоумением и осуждением, а потом все-таки повернулся к зрителям и подал ответ, предназначенный мне, туда, в середину партера... Это что-то непробиваемое, это ужасно...

Какое счастье – играть с хорошими партнерами, какое счастье. Сам становишься талантливее. Мне так повезло играть с Ефремовым, Табаковым, Нонной Мордюковой, с Андреем Мироновым, с Гафтом, с удивительной Алисой Фрейндлих, с Роланом Быковым...

Слушая его, думаю о том, что деятельная любовь его к различной артистической работе над словом, чутье на чудо слова, страсть к нему, конечно же, и наследие его детства. Он из семьи ленинградского писателя Козакова, современника и друга Зощенко, Шварца, Тынянова, Анны Ахматовой, Даниила Хармса, Маршака, Чуковского, Андронникова. Духовное напутствие нашего выдающегося литературоведа Бориса Михайловича Эйхенбаума много значило для вступающего на сцену Миши. И кто из его друзей по театральному кругу не знал Зон Александровны Никитиной – его матери, прекрасного литературоведа, редактора Гослитиздата, до последних дней своих хранившей в доме непридуманную атмосферу уважения к книге, к стиху, к русской культуре!

В этой среде знали и любили живого Блока. Не потому ли, снимаясь в "Хождении по мукам", в многосерийном фильме для телевидения, он, исполняя роль поэта Бессонова полемически по отношению к роману, придал ему черты великого поэта...

Я прерываю его, и мы весело вспоминаем эпизод в далеком Милане, где нам посчастливилось побывать вместе в 1968 году. Когда мы пришли в знаменитый оперный театр "Ла Скала", Мишу пылко обнял главный художник Николай Бенуа, когда-то, в далекие двадцатые годы, частый гость в доме его матери.

И когда он участвует в конкурсе на лучшее чтение Пушкина, дает литературные концерты, ставит на телевидении поэтический спектакль или вместе с поэтессой Белой Ахмадулиной записывает на долгоиграющую пластинку "Денисьевский цикл" Тютчева во всем этом встает его юность...

И все и всех найдешь в порядке

А ты — как ряженый на святках

Играешь в прятки сам с собой,

С твоим искусством и судьбой...

И снова строки Тарковского под вагонный стук. Беспокойный ритм, живущий в нем, бросает его к динамическим и гротескным ролям комедии, к острохарактерным образам. Оказывается верным то, что давно замечали в нем: Козаков – характерный актер!

– Да, я не считаю, что всякий раз и всякий актер может нести на сцену и на экран свою обнаженную личность, не культивированную всем арсеналом нашего искусства. Мода играть "самим собой" опасна. Далеко не каждый имеет право, как Габен, всегда приносить себя...

И тогда из его мастерской выходят один за другим и граф Зефиров в водевиле "Лев Гурыч Синичкин", и виконт де Розельба в "Соломенной шляпке", и множество ролей в экспериментальном фильме Ролана Быкова "Автомобиль, скрипка и собака Клякса", и Соломон Джилс в трехсерийном телеспектакле "Домби и сын", и Джингль в "Пиквикском клубе", и скрипач в чеховском телефильме "Жилец", и многие еще другие, кого породил он лишь в одном году. Яростная работоспособность!

Ему необходимо понять, как соотносится то, что он делает сегодня в кинематографе и в театре, с той живущей в его воображении идеальной своей цельностью и бескомпромиссностью художественной личностью. Он преисполнен скепсиса в отношении себя – редкое качество. Ему свойственна самоирония, порой скрытая, порой прорывающаяся, доходящая до самоуничижения. Даже если принять это за естественную броню легкоуязвимого человека, то все равно самоирония ему свойственна, и, может быть, именно это качество характера делает его художником. Обнаженная, нервическая натура, все время что-то ищущая, – таким он видится мне в наши встречи в последние годы.

Загородил полнеба гений,

Не по тебе его ступени,

Но даже под его стопой

Ты должен стать самим собой.

Он читает эти стихи, как читают выстраданное. Наверно, приходят его лучшие времена...

Можно ли сыграть то, чего нет?

Вот тут-то, наконец, мы с ним и встретились!

Поезд уже двинулся и я подумал, что на второе место в моем купе никто не придет и я высплюсь в одиночестве под всегда убаюкивающий меня стук колес. Однако минут через десять дверь резко отворили и передо мной предстал он, Роллан Быков. Разумеется, опаздывал, разумеется, вскочил не в тот вагон, одним словом, все как обычно. Я люблю, когда на его лице появляется эта виновато-веселая улыбка. Ну, все нормально, а? Ну, вы же меня знаете! Едем...

Проговорили мы всю ночь. Незадолго до того показан был по телевидению его фильм "Нос", который вызвал во мне некое смущение чувств. Я собирался написать в журнал, но прежде поговорить с создателем этого странного, странного фильма. Что Роллан Быков – спорщик из спорщиков уж это-то мне было известно. И говорили мы и шептали, и кричали, так, что к нам заглянула проводница, чтобы напомнить, что вагон спит. Теперь я предлагаю читателю успокоенный вариант нашего ночного диспута.

Ну, так. Давно известно, что телевидение могучее средство тиражирования произведений литературы. В отличие от кинематографа и театра, телевидение создает условия, более схожие с теми, в каких мы находимся, читая книгу. Понятно поэтому стремление телевидения воспроизводить книги и прежде всего произведения классической прозы. Но здесь-то и возникает множество проблем. И не только для сценаристов, режиссеров и актеров, но и для зрителей. У них должны непременно появиться определенные навыки восприятия. Телевидение обладает сильными средствами, многие из них все еще не изведаны. Оно берется за перевод на свой язык сложнейших произведений, сама мысль о переводе которых на теле экран – уже новаторство.

Телевизионный фильм "Нос", пример вторжения в новую область. О фильме спорили и зрители и критики. После повторного показа его по телевидению многие зрители обратились с письмами, в которых делятся своими соображениями. Я прочитал множество этих зрительских писем. Тогда-то я и решил поговорить с создателем фильма, тем более что он не только постановщик, но и исполнитель ряда ролей.

Итак, можно ли сыграть гоголевский "Нос"?

Я сказал: – В последнее время много пишут об экранизациях и инсценировках прозы, и, в частности, классической. От общих и безусловно правильных соображений о том, что надо быть верным духу автора, переходят к поискам законов и правил перевода классики на язык зрелищных искусств. Мне кажется, для того, чтобы выявить если не всю истину, то хотя бы часть ее, надо говорить конкретно – о данном авторе и данном произведении. То, что годится для одного, не подходит для другого. Вы согласны с этим?

Быков. Да.

Я.

И не следует забывать. С движением времени изменяется и наше восприятие, и наше отношение к произведениям. Инсценировка или экранизация, которая нас устраивает сегодня, через десять лет покажется устаревшей. Не так ли? Вот пример. Вряд ли сегодня найдется театр, который поставит инсценировку "Анны Карениной", имевшую такой оглушительный (и тогда, заметим, вполне заслуженный) успех в спектакле МХАТ в 1937-ом году. Исключение всей линии Левина сегодня неприемлемо. Не только страдания и драма Анны интересует нашего зрителя, но и философия развития личности и взглядов Толстого на общее состояние России. И театр теперь имеет средства показать это увлекательно и динамично. Театральные зрители научились понимать драму идей. Театр стал более философичным, более интеллектуальным. Так что будем говорить конкретно о "Носе" и в нашем разговоре неизбежно возникнут и проблемы общие.

Быков.

Нет, все-таки сначала несколько слов об общих проблемах. Для меня литература по отношению к кинематографу и школа, и манящая вершина, и сокровищница неисчерпаемых возможностей. Знаете по старому классическому определению – кино – это искусство движущейся фотографии… Но не все выраженное в слове, так уж легко сфотографировать. Вот тут-то и начинаются наши проблемы. Когда литература оперирует фактами, документами, когда сам жанр требует жизнеподобия, кинематограф чувствует себя отлично. Его естественный язык фотография органичен, свободен, емок, выразителен. Здесь экран соперничает с прозой. Но когда жанр начинает требовать условности, когда темперамент автора расщепляет факт, словно какой-нибудь атом, когда энергия мысли раскаляет художественную материю произведения до критических температур, кинематографу становится невероятно трудно. И особенно там, где он встречается с фактом слияния фантастического и реального, как в гоголевском "Носе". Тут перед кинематографом стоит задача обретения литературного могущества. И не случайно эта гоголевская повесть никогда и никем не экранизировалась.