«Номер один» - Бен Элтон

Они ужинали в отдельном зале на втором этаже «Айви», который, несмотря на попытки Эммы не глазеть по сторонам, поразил ее своей гламурностью. Кельвин с самого начала извинился за грубое поведение и с надлежащим раскаянием снова предложил Эмме ее работу плюс повышение, что она с радостью приняла. Затем Кельвин настоял на том, чтобы больше не говорить об этом, и вместо этого веселил ее занимательными историями о Родни, Берилл и американской поп-индустрии. Вскользь упомянув о своем несложившемся браке, он сделал незамысловатый вывод, сказав, что двое высокомерных, склонных к манипулированию суперэго людей совершили огромную ошибку и своим примером снова доказали, что только противоположности притягиваются друг к другу. Затем, когда вино было допито и подали кофе, Кельвин спросил, не поедет ли Эмма с ним в его дом в Белгрейвии.

Конечно, ей следовало бы ожидать этого, но она не ожидала. Она была не особенно тщеславна и, зная, что Кельвин может с легкостью выбирать себе женщин, не льстила себе мыслью, что этот ужин, с его точки зрения, может быть способом совращения. В глубине души она думала, что это будет скорее попытка избежать того, что она возбудит против него дело о противозаконном увольнении. В конце концов, дни, когда супербогатые работодатели могли творить с подчиненными все, что им заблагорассудится, слава богу, миновали.

— Ты хочешь, чтобы я поехала к тебе домой? — спросила она.

— Да. Именно так. Сейчас это было бы очень кстати.

— Выпить кофе? — слабым голосом поинтересовалась она, пытаясь соблюсти приличия.

— Нет. Кофе мы выпили. Я хочу, чтобы ты осталась на ночь.

Эмма была потрясена. Она не получала столь прямолинейного предложения со времени попоек на первом курсе в баре студенческого профсоюза, и ей это не очень понравилось.

— Кельвин, я не могу, — быстро сказала она.

— Эмма, пожалуйста, — сказал Кельвин. — Это много для меня значит.

— Много для тебя значит? Что ты хочешь этим сказать — много для тебя значит?

— Именно то, что сказал. Я хочу переспать с тобой. Для меня это очень важно.

— Для тебя это важно?

— Да.

Удивление Эммы прошло, уступив место не менее сильной злости.

— Господи, Кельвин, а ты говоришь все начистоту, верно?

— Ну, извини, если я излишне прямолинеен, но сейчас поздно, нам обоим утром на работу, и это для меня важно.

— А мне важно, с кем я ложусь в постель. Поэтому — нет, — твердо сказала Эмма. — Ни за что.

— Почему?

— Что значит — почему? Господь мой всемогущий, я в жизни подобного не слышала! Просто я не сплю с парнями, когда они об этом просят. Особенно когда это, черт возьми, практически приказ. Я так не могу. Должно быть… я не знаю, что-то большее.

— Что? Романтика? Я могу быть романтичным.

— Не верю.

— Эмма, ты должна сделать это для меня.

— Нет, Кельвин, я вовсе не должна делать этого для тебя, и я не стану этого делать.

Если бы он подождал, она могла бы кое-что добавить. Что-то вроде «может, в следующий раз. Подумаю. И если не в следующий раз, то уж точно в следующий раз после него. В зависимости от того, как пойдут дела». К сожалению, Кельвин не дал ей такой возможности.

— Ну что ж, — сказал он, — это прозвучит очень неприятно, но легкого способа сказать это просто не существует. Ты не получишь обратно свою должность.

Эмма просто не могла поверить своим ушам, до того это было прямолинейно! Она ни с чем подобным в жизни не сталкивалась.

— Ты ведь шутишь.

— Боюсь, что нет.

— Ты хочешь сказать, что открытым текстом заявляешь мне, что мое возвращение на работу зависит от того, лягу ли я с тобой в постель?

— Ну, все было по-другому… до того.

— До того, как я сказала «нет»?

— Да.

— Но теперь это так?

— Боюсь, Эмма, что так. Видишь ли, дело в возможности сосредоточиться. Ты мешаешь мне сосредоточиться. Я отвлекаюсь. Ты представляешь себе, насколько это опасно на этой стадии разработки программы? Мне нужно удалить помеху. Прямо сейчас. Сегодня. Я не могу позволить себе потерять хотя бы еще минуту сосредоточенности.

— То есть ты уволил меня, чтобы затем шантажом заставить спать с тобой?

— Нет, конечно нет, все было совершенно по-другому. Я уволил тебя, чтобы попытаться убрать тебя из своих мыслей, чтобы сосредоточиться на конкретном задании. Но это не сработало.

— Я иду в полицию. Это совершенно незаконно, сейчас не десятый век, знаешь ли. Ты не барон и не можешь трахать своих рабынь, когда тебе заблагорассудится.

Теперь пришла очередь Кельвина удивиться. До него уже начало доходить, что он сыграл не лучшим образом, но ситуация вдруг начала и вовсе выходить из-под контроля.

— Эмма, ты не можешь пойти в полицию, — сказал он, уже не так самоуверенно. — Я буду все отрицать, получится твое слово против моего. Я скажу, что это твой способ отомстить.

— Я записывала наш разговор. У меня с собой диктофон.

— Эмма, — мягко ответил Кельвин. — Это неправда. Я всегда ношу с собой прибор, который срабатывает, если в радиусе полумили от меня кто-то что-то записывает. Его можно купить в любом магазине шпионской техники.

— А-а-а, — слегка растерянно протянула Эмма.

— Вообще-то я соврал, — добавил Кельвин. — У меня нет такого прибора.

Эмма взяла сумку, чтобы уйти.

— Прощай, негодяй.

— Эмма! — настойчиво повторил Кельвин. — Если бы я мог вернуть тебя на работу и не заставлять спать со мной, я бы это сделал. Честное слово, сделал бы. Но поверь мне, я не могу. Ты просто слишком… слишком потрясающая.

— Слишком потрясающая?

— Да. Я пытаюсь работать, а ты все время… отвлекаешь меня.

— И ты уволил меня из-за этого? За то, что я, сама того не зная, тебя отвлекала?

— Да. Я деловой человек. Мне нужно быть сосредоточенным. Если я возьму тебя обратно, ты снова начнешь отвлекать меня. Я не могу себе этого позволить.

— А если ты переспишь со мной, все будет нормально?

— Да, по крайней мере, по моей теории. Думаю, мне нужно увидеть тебя обнаженной. Если я смогу увидеть тебя обнаженной и переспать с тобой, то помех не останется. Я не стану больше тормозить на совещаниях, думая о том, как эта девушка выглядит обнаженной, потому что я буду это знать. Мои мысли не будут заняты тем, как бы переспать с ней разок., потому что я уже это сделаю. Понимаешь? Поэтому, если ты не переспишь со мной, я не смогу вернуть тебя на работу. У меня есть обязанности, множество рабочих мест зависит от того, насколько правильно я выполняю свою работу. Мне нужно делать шоу. Я не могу позволить тебе все испортить. Я такая же жертва, как и ты.

Эмма не находила слов, по крайней мере, теперь она немного лучше понимала, как этот человек смог так быстро стать воротилой бизнеса.

— Ты действительно думаешь, что можешь все устроить? — наконец сказала она. — Манипулировать любой жизнью, даже своей собственной?

— Да, а разве плохо брать на себя ответственность за свою собственную жизнь? Быть у руля?

— Знаешь, что я думаю, Кельвин, — сказала Эмма, поднимаясь со стула, — ты умрешь очень одиноким человеком.

Затем, отказавшись обсуждать что-либо дальше, она вышла из ресторана и поехала домой.

Проверка реальности

На Уордор-стрит было одиннадцать утра, а в Лос-Анджелесе три ночи. Присцилла находилась в клубе уже около часа, и что бы ни было в таблетках, которые она купила у девчонки в туалете, они не действовали. Она должна была веселиться. На улице стояла очередь в пятьдесят метров длиной из желающих попасть туда, где была она, а она прошла мимо них и без вопросов попала внутрь. В конце концов, она ведь Присцилла Бленхейм, и, придя в этот клуб в прошлый раз, она создала ему хорошую репутацию, приведя с собой съемочную бригаду, которая сняла ее «незапланированную» ночь в клубе, несмотря на то что обе мамочки ужасно отругали ее за первую операцию по увеличению груди.

Она ненавидела те груди. Они были такие неубедительные, хотя, когда во время обсуждения сюжета возникла эта идея, она казалась забавной. Говорилось, что весь эпизод будет о ней, в отличие от остальных, в которых она ноет на втором плане, и она появится в прямом эфире с офигенными, охренительными огромными титьками. Но затем сотрудники студии сказали, что, поскольку она еще подросток, титьки должны быть очень маленькие и аккуратные, иначе они оскорбят родителей и будут поощрять безответственное поведение подростков. Вроде тех жалких символических персиков, которые делали себе молоденькие студенточки втайне от мам и которые вообще не были похожи на груди. Зачем делать операцию, если она не выглядит как операция? Присцилла хотела грудь как у Памелы, две огромные титьки в стиле рок-н-ролла с татуировками «дьяволица» и бабочками, но ее мамы сказали «нет». И несмотря на то, что титьки получились совершенно жалкими и символическими, ей пришлось играть так, словно она действительно боялась, что скажут ее мамочка и мамочка.