Пираты Венеры - Берроуз Эдгар Райс

— Конечно, нет! — фыркнула она. — Мне еще нет девятнадцати лет.

Я плохо слышал. Я удивлялся, как мне до сих пор не приходило в голову, что девушка из сада могла быть замужем.

Я не знал, какое отношение ко всему имел ее возраст, но я был рад узнать, что ей еще не семьсот лет. Я часто думал, сколько ей лет, хотя здесь, на Венере, это в общем-то не имело значения. Здесь, в единственном из всех мест Вселенной, людям было действительно столько лет, на сколько они выглядели — по меньшей мере это верно в отношении их внешней привлекательности.

— Так ты уходишь? — требовательно спросила она. — Или мне позвать кого-нибудь из вепайян и сказать, что ты нанес мне оскорбление?

— Чтобы меня убили? — спросил я. — Нет, я никогда не поверю, что ты так поступишь.

— Тогда уйду я, — постановила она. — И помни, что тебе не дозволено больше ни видеть меня, ни говорить со мной.

С этим прощальным и отнюдь не обнадеживающим ультиматумом она покинула комнату, выйдя в соседнее помещение своих апартаментов. Похоже, это был конец аудиенции. Я никак не мог последовать за ней, так что я повернулся и безрадостно направился в капитанскую каюту в башне.

Когда я обдумал все, что произошло, мне стало очевидно, что я не только не продвинулся вперед. Теперь казалось мало правдоподобным, что я когда-нибудь это сделаю. Похоже, между нами существовал непреодолимый барьер, хотя я не представлял себе, что бы это могло быть.

Я не мог поверить, что она совершенно ко мне равнодушна. Хотя, быть может, я думал так исключительно в силу собственного эгоизма. Она достаточно прямо дала понять, как словами, так и действиями, что не желает иметь со мной ничего общего. Я несомненно был persona non grata.

Несмотря на все вышеперечисленное, а, может, и благодаря этому, я понимал, что вторая, более долгая встреча послужила только тому, что моя страсть разгорелась еще сильнее. Я был в совершеннейшем отчаянии.

Ее присутствие на борту «Софала» непрестанно искушало меня. Ее заявление о невозможности никаких отношений между нами только заставило меня еще сильнее желать быть с ней. Я был крайне несчастен, а монотонное течение нашего обратного плавания к Вепайе не давало возможности отвлечься. Я хотел, чтобы мы встретили какой-нибудь корабль, потому что любой встреченный корабль был бы вражеским.

Мы на «Софале» были вне закона — пираты, буканьеры, каперы. Я склонялся скорее к последнему, более мягкому определению нашего статуса. Разумеется, мы еще не получили повеления Минтепа осуществлять нападения на корабли Торы для блага Вепайи, но мы нападали на врагов Вепайи, так что я полагал, мы можем требовать сомнительной чести считаться каперами. Однако любое из двух других имен тоже не огорчило бы меня. В слове «буканьер» есть какой-то залихватский оттенок, который тешит мою фантазию, в нем чуть больше возвышенной романтики, чем в слове «пират».

Имя, слово значит очень много. Название корабля — «Софал» — мне понравилось с самого начала. Быть может, значение этого имени и подсказало то занятие, которому я был намерен предаться.

«Софал» значит «убийца». Глагол «убивать» звучит «фал», приставка «со» имеет то же значение, что и английский суффикс «er». «Вонг» — по-амториански «защищать», следовательно, название «Совонга», нашей первой добычи, значит «защитник». Однако «Совонг» не оправдал своего имени.

Я все еще предавался раздумиям по поводу имен, пытаясь таким образом отвлечься от мыслей о Дуари, когда вернулося Камлот. Я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы задать ему несколько вопросов касательно амторианских обычаев, которые определяли правила поведения между мужчинами и девушками. Он сам дал к тому повод, спросив меня, виделся ли я с Дуари с тех пор, как она послала за мной.

— Я виделся с ней, — сказал я. — Но мне непонятно ее отношение ко мне. Выходит, что смотреть на нее — это чуть ли не преступление.

— Это было бы преступлением при обычных обстоятельствах, — ответил он, — но, разумеется, как я тебе уже объяснял, обстоятельства, в которых она и мы оказались теперь, сводят к минимуму важность некоторых освященных временем вепайянских законов и обычаев.

Вепайянские девушки достигают совершеннолетия в двадцать лет. До этого времени они не могут вступать в союз с мужчиной. Обычай, который имеет практическую силу закона, налагает еще более серьезные ограничения на дочерей джонга. Они не должны даже видеться или говорить ни с одним мужчиной, за исключением кровных родственников и нескольких тщательно избранных доверенных лиц, пока им не исполнится двадцати. Если они нарушат закон, это означает бесчестие для них и смерть для мужчины.

— Что за идиотизм! — взорвался я.

Я начал понимать, каким ужасным и отвратительным должно было предстать в глазах Дуари мое противозаконное поведение.

Камлот пожал плечами.

— Возможно, этот закон глуп, — сказал он. — Но это закон. А в случае Дуари его соблюдение много значит для Вепайи, потому что она — надежда Вепайи.

Я уже слышал по отношению к ней эти слова, но не понимал их смысла.

— Что ты имеешь в виду, говоря так? — спросил я.

— Она — единственный ребенок Минтепа. У него никогда не было сына, хотя сотни женщин хотели бы родить ему наследника. Династия окончится, если у Дуари не будет сына. А если у нее будет сын, то совершенно необходимо, чтобы его отец был достоин быть отцом джонга.

— Они уже выбрали отца ее детей? — спросил я.

— Конечно, нет, — ответил Камлот. — Речь об этом зайдет только после того как ей исполнится двадцать лет.

— А ей нет еще и девятнадцати, — заметил я со вздохом.

— Нет, — согласился Камлот, внимательно гляля на меня. — Но ты ведешь себя так, словно этот факт для тебя очень важен.

— Так оно и есть, — признал я.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я собираюсь жениться на Дуари!

Камлот вскочил на ноги и выхватил меч. Впервые за все время нашего знакомства я видел, чтобы он проявил признаки столь серьезного волнения. Я решил, что он собрался убить меня, не сходя с этого места.

— Защищайся! — воскликнул он. — Я не могу убить тебя, пока ты без меча.

— А почему ты хочешь меня убить? — спросил я. — Ты сошел с ума?

Острие меча Камлота медленно опустилось к полу.

— Я не хочу убивать тебя, — сказал он печально, все нервное напряжение ушло из него. — Ты мой друг, ты спас мою жизнь. Я бы лучше умер сам, чем убил тебя, но то, что ты только что сказал, требует чьей-нибудь смерти.

Я пожал плечами; мне это было недоступно.

— Что я такого сказал, Камлот? — пожелал узнать я.

— То, что ты собираешься жениться на Дуари.

— В моем мире, — сказал я, — мужчин убивают за то, что они отказываются жениться на девушке.

Когда Камлот угрожал мне, я сидел за столом и не двигался, теперь я поднялся и взглянул ему в глаза.

— Лучше убей меня, Камлот, — сказал я. — Потому что я говорю то, что думаю.

Мгновение он колебался, глядя на меня, затем вернул меч в ножны.

— Я не в силах, — сказал он глухо. — Да простят мне мои предки! Я не могу убить друга.

— Быть может, — добавил он, очевидно, в поисках какого-нибудь смягчающего обстоятельства, — ты не можешь нести ответственность за несоблюдение обычаев, о которых ты не знал. Я часто забываю, что ты не из нашего мира. Но теперь, когда я разделил твое преступление, простив его… Скажи мне, Карсон, что позволяет тебе надеяться на брак с Дуари?

Я хмыкнул.

Скажи, Карсон, — настойчиво повторил Камлот. — Я не могу стать большим преступником, чем уже стал, если выслушаю тебя полностью.

— Я намерен жениться на ней, потому что я люблю ее и верю, что она уже наполовину любит меня.

При этих словах Камлот был вновь шокирован. Он попросту ужаснулся.

— Это невозможно! — вскричал он. — Она никогда до сих пор не видела тебя; она не может знать, что творится у тебя в сердце или в твоем безумном мозге!

— Как раз наоборот, она уже видела меня раньше, и ей прекрасно известно, что творится у меня в «безумном мозге», — заверил я его. — Я сказал ей об этом в Куааде, и сегодня повторил снова.