Темный покровитель - М. Джеймс

том, как свято соблюдается твой распорядок дня, и твой, и твоего управляющего, и твоего повара, черт возьми, но, видимо, мой не имеет значения?

Сальваторе фыркнул.

— Я не думаю, что у тебя есть распорядок дня, Джиа. Такая избалованная особа, как ты, просто делает все, что хочет, когда ей взбредет в голову. По собственной прихоти.

Гнев мгновенно вспыхивает в моей груди, и я взрываюсь.

— Да пошел ты, — огрызаюсь я. — Я поднимусь наверх и переоденусь, когда буду готова. А я еще не готова.

Я возвращаю свое внимание к тренировке и жду, что он уйдет. Я надеялась, что в моем тоне было достаточно окончательности, чтобы он хоть раз понял намек и оставил меня в покое. Но, очевидно, этого было недостаточно, потому что, когда я снова подняла глаза, он все еще наблюдал за мной в зеркало.

— Я хочу уединиться. — Я смотрю на него, двигая ногами взад-вперед, мое тело принимает V-образную форму. — Ты хочешь уединиться в своем кабинете, а я хочу уединиться здесь. — Мой голос звучит более с придыханием, чем мне хотелось бы, так далеко от тренировки. Напряженный. Так, как я говорила в постели в нашу брачную ночь, когда Сальваторе заставил меня разлететься, и его пальцы были у меня между ног. Внутри меня.

— Это мой дом. — Сальваторе пожимает плечами, его взгляд устремлен на меня в зеркале. И я понимаю, с нарастающим осознанием, что ему трудно уйти. Он хочет наблюдать за мной.

Отомсти ему. Заставь его захотеть тебя. Накажи его.

Я переворачиваюсь на колени и встаю лицом к зеркалу. На краткий миг взгляд Сальваторе опускается вниз, к форме моей задницы в обтягивающих леггинсах. Еще ниже, на вырезы вдоль ног, затянутые черной сеткой. И снова вверх, к зеркалу, причем достаточно быстро, чтобы я могла не заметить этого, если бы не наблюдала за ним. Я выгибаю спину, переходя к следующей части своей процедуры, и вижу, как Сальваторе напрягается.

— Я думала, это теперь наш дом. — Я вытягиваю одну длинную ногу, затем другую. Его челюсть напрягается, а взгляд снова скользит по мне. — Значит, мне следует найти место, где я смогу побыть одна, если захочу.

— Я пришел напомнить тебе об ужине. — Он смещает свой вес, и когда я снова смотрю на него, то вижу, как в брюках начинает проступать его член. Я его возбуждаю. Если бы я делала ставки, то предположила бы, что он хочет уйти, но не может заставить себя это сделать.

Он не просто лжет мне о своих желаниях. Он лжет и себе.

— Ну, ты мне напомнил.

— Ты опоздаешь, Джиа. Ты уже достаточно долго здесь находишься.

— Откуда ты знаешь? Может, я только начала.

Я вижу, как его глаза снова окидывают меня, отмечая пятна пота на моей одежде, как она плотно прилегает к влажной коже. Я вижу, как он снова сдвигается, как утолщается его член.

— Нет, — жестко говорит он. — Перестань все усложнять, Джиа.

— Мне жаль. — Тон моего голоса говорит о том, что мне совсем не жаль. — Я не хотела все усложнять.

Сальваторе вздрагивает. Его глаза встречаются с моими, и он видит в них вызов. Бунт. Он делает шаг в комнату и закрывает за собой дверь, щелкнув замком.

Мой пульс подскакивает.

Он быстро пересекает комнату, его длинные ноги съедают пространство, прежде чем я успеваю переместиться так, чтобы сесть на коврик. Он опускается рядом со мной, его рука внезапно оказывается между моих грудей, когда он толкает меня на спину, нависая надо мной. Он тяжело дышит, его грудь вздымается, глаза потемнели от возбуждения.

— Ты испытываешь меня, Джиа, — мрачно говорит он. — Что нужно сделать, чтобы ты научилась хорошим манерам? Хотя бы немного благодарности?

— За что? — Я поднимаю на него глаза. — Ты разрушил мою жизнь.

— Нет, не разрушил. — Сальваторе встречает мой взгляд, его глаза становятся все горячее. — Я спас тебя, но ты слишком…

— Слишком что? — Отвечаю я. — Не говори, что я разбалованный ребенок, чертов лицемер, потому что сейчас ты смотришь на меня не как на ребенка.

Дыхание Сальваторе учащается, челюсть напрягается.

— Ты права, — выдавливает он из себя. — Я смотрю на тебя как на ту, кто ты есть.

— И кто же это? — Я шепчу, чувствуя, как по коже снова разливается тепло от выражения его лица и грубого желания в его голосе.

Сальваторе наклоняется, его рука по-прежнему прижимает меня, а рот приближается к моим губам.

— Моя гребаная жена, — рычит он.

А затем его рот плотно прижимается к моему.

Его язык проводит по моей нижней губе, проникает в мой рот, когда я в шоке задыхаюсь, и переплетается с моим. На вкус он напоминает специи с нотками чего-то сладкого, и на краткий миг мои чувства переполнены им, вкусом его рта, жаром его тела и безжалостностью поцелуя. Единственный, краткий момент, когда он поддается желанию, которое отрицает, и целует меня так, как будто хочет меня.

А потом он отстраняется, выражение его лица холодное и жесткое. Его рука остается прижатой к моей груди, а другая скользит по моему боку, и его пальцы зацепляются за пояс моих леггинсов.

Одним быстрым движением он стягивает их вместе с трусиками до бедер.

— Что ты делаешь? — Вскрикиваю я. Не желая смириться с тем, что Сальваторе в конце концов лишит меня девственности, я не хочу терять ее на коврике для упражнений. — Ты сказал, что не хочешь причинить мне боль, когда трахнешь меня! Ты сделаешь это, если…

— Я не собираюсь тебя трахать, — жестко говорит он, стягивая мои леггинсы дальше, через колени, до икр. — Я собираюсь преподать тебе урок.

Я смотрю на него так, будто он сошел с ума, и стараюсь не замечать внезапного жара, который охватывает меня в тот момент, когда он это говорит. Моя кровь внезапно кажется слишком теплой в венах, кожу покалывает, между бедер снова возникает боль.

— О чем ты, черт возьми, говоришь…

— Язык, Джиа. — Он держит меня одной рукой, и я впервые осознаю, насколько он силен. Я заметила его мускулы в нашу брачную ночь, когда он снял рубашку, но до меня это не дошло. Даже сегодня утром, когда он схватил меня за руки, это было не так очевидно, как сейчас.

Этот жар нарастает. Боль становится сильнее. Я чувствую влагу между бедер, пульсацию в клиторе, когда дыхание перехватывает. И я знаю, что Сальваторе все это видит, и ненавижу его за это еще больше.

— Ты — избалованное отродье, — небрежно говорит он. Его вторая рука, та, что не прижимает меня