Все могло быть иначе: альтернативы в истории России - Владимир Шевелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всякая крупная революция имеет претензию на создание нового человека. Вспомним Великую французскую революцию. Создание нового человека есть несоизмеримо большее, более радикальное, чем создание нового общества. Новое общество после революции все-таки создается, новый же человек не появляется. В этом трагедия революции, ее роковая неудача. Рабство человека оказывается непобежденным, меняются лишь формы рабства. Это не значит, что революция лишена смысла и что бессмысленно делать революцию. Революции имеют смысл и являются важным моментом в судьбе народов. Революции — великий опыт, который и обедняет человека, и обогащает его. Какие-то формы рабства в революциях все-таки уничтожаются. И всегда новым социальным слоям предоставляется возможность исторической активности, снимаются цепи, сковывавшие энергию. Но рабство человека в сути своей не уничтожается. Новый человек не есть предмет фабрикации, он не может быть продуктом социальной организации[135].
Во-вторых, надо было отказаться от опоры на люмпенов. К власти приходили «вчерашние рабы», и М. Горький в «Несвоевременных мыслях» опасался, как бы эта масса, не подготовленная ни в культурном, ни в нравственном отношении к работе с людьми, не загубила бы революционных идей. Он был убежден в необходимости культурного воспитания масс, считал, что при всем своеобразии истории России нужно сохранить ее мирового значения памятники, освоить научный и интеллектуальный опыт Запада и, прежде всего, научиться хорошо работать. Он был убежден, что лишь научившись трудиться с любовью, лишь поняв первостепенное значение труда для развития культуры, народ сможет действительно творить свою историю.
Он призывает оздоровить болота невежества, потому что на гнилой почве не привьется новая культура. Горький предлагает, по его мнению, действенный способ преобразований: «Мы относимся к труду, точно он проклятие нашей жизни, потому что не понимаем великого смысла труда, не можем любить его. Облегчить условия труда, уменьшить его количество, сделать труд легким и приятным возможно только при помощи науки. Только в любви к труду мы достигнем великой цели жизни»[136].
Главная цель революции, по Горькому, нравственная — превратить в личность вчерашнего раба. А в действительности, как с горечью констатирует автор «Несвоевременных мыслей», октябрьский переворот и начавшаяся гражданская война не только не несли «в себе признаков духовного возрождения человека», но, напротив, спровоцировали «выброс» самых темных, самых низменных — «зоологических» — инстинктов.
Горький пишет о самосудах и погромах, о вывозе за границу культурных ценностей, об аресте честных людей, виновных только в том, что они мыслят иначе, чем велит новая власть, о кастовости нового гегемона — пролетариата, которая, по мысли писателя, ничуть не лучше кастовости дворян. «Атмосфера безнаказанных преступлений», снимающая различия «между звериной психологией монархии» и психологией «взбунтовавшихся» масс, не способствует воспитанию гражданина.
Горький подвергает критике вождей революции: Ленина, Троцкого, Зиновьева, Луначарского и др. Писатель обвиняет их в незнании России и ее народа, в подстрекательстве народных масс на деяния, низводящие их до уровня толпы; обвиняет в том, что не смогли предотвратить перерастания революции в пугачевщину, романтизма революции — в одичание, свободы — в анархизм, вседозволенность, что забыли истину: «идеи не побеждают приемами физического насилия»[137].
В-третьих, важна опора на интеллектуальный слой. Лицом всякого общества, творцом и выразителем его достижений, определяющим конкурентоспособность данного общества и его вклад в мировую цивилизацию, является слой, представляющий тех, кто обладает сравнительно более высоким уровнем информированности и образования, кто осуществляет функции руководства, духовно-культурного обслуживания и научно-технологического развития. Качественные характеристики такого слоя во многом определяют судьбу страны. Ложные ориентиры и представления в этом отношении чреваты тяжелыми последствиями для страны, ибо для исправления положения обычно требуются, как минимум, десятилетия.
Блестящий расцвет русской науки и культуры в XIX в. был обеспечен людьми, объективно выдвинутыми теми принципами комплектования и существования элитного слоя, которые были заложены три столетия назад, тогда как удручающая серость последних десятилетий связана с целенаправленным принижением культурного слоя и фактическим его уничтожением — путем формирования такого его состава, который не способен выполнять свойственные этому слою функции.
Социальный слой носителей российской культуры и государственности был во многом уничтожен вместе с культурой и государственностью исторической России в результате большевистского переворота. В течение полутора десятилетий после установления коммунистического режима было в основном покончено с его остатками и одновременно шел процесс создания «новой интеллигенции», обеспечивший то положение и состояние интеллектуального слоя в стране, которое он занимает и в настоящее время. Такое развитие событий было предопределено как характером российского образованного сословия, так и положениями коммунистической доктрины касательно идеального общественного устройства и места в нем слоя лиц умственного труда.
И идеология, и практика советского режима как объективно, так и субъективно были направлены на всемерное снижение общественного престижа и статуса интеллектуального слоя. Представление об интеллектуалах как о «классово-неполноценных» элементах общества, пресловутой «прослойке» относится к одному из основных в марксистско-ленинской системе понятий. Уже одно это обстоятельство достаточно ясно характеризовало отношение к образованному слою «сверху». Отношение же к нему «снизу» закономерно определялось тем, что он собой представлял по уровню своего благосостояния и степени отличия от остальной массы населения.
Большевистскую революцию российский образованный слой встретил враждебно. Более того, он был единственным, кто оказал ей сразу же активное вооруженное сопротивление — еще в то время, когда крестьянство и даже казачество оставались пассивными. Большевики, со своей стороны, вполне отдавали себе отчет в том, что их реальными противниками в гражданской войне были не мифические «капиталисты и помещики», а интеллигенция — в погонах и без оных». По свидетельству А. Луначарского, «кучку праведников (имеются в виду революционеры) вся остальная интеллигенции рассматривала как величайших изменников знамени интеллигенции. Это привело к тому, что русская интеллигенции оказалась на стороне врагов революции и рабочего класса.
В-четвертых, через развитие школы и воспитания следовало дать человеку возможность свободно развиваться, прививать ему чувство чести, собственного достоинства.
Между тем большевики полагали: человек, который одолел чтение статей Ленина, который родился в обществе, где нет эксплуатации человека человеком, который получил десятилетнее и даже высшее образование в СССР, приобретет некие особые социалистические качества. Какое-то образование люди все-таки получили. Но вот с воспитанием детей дело обстояло совершенно неблагополучно. Тем более, что в условиях тотального страха родители, желая своим детям только добра, приучали не к честности и правдивости, а ко лжи во спасение, к двоедушию.
Н. Бердяев отмечал, что революция может начаться вследствие поднявшегося личного достоинства, попранного старой жизнью, вследствие возникшего личного суждения о жизни. Но в самой стихии революции личное суждение и личная совесть всегда ослаблены и заменены коллективным сознанием и коллективной совестью. В революции происходит процесс объективации, отчуждение человеческой природы в объектный мир, в то время как настоящая и радикальная революция должна была бы быть победой над всякой объективацией и переходом в свободную субъективность. Страх вследствие выброшенности существования вовне приводит к военному делению мира на два лагеря. Враждебный мир оказывается объединенным и универсализированным, в нем нельзя уже встретить «ты», в нем можно встретить лишь «не-я»[138].
В-пятых, надо было дать нравственный идеал, отказаться от воинствующего атеизма. Но новый мир предполагал изменение нравственных установок, моральных категорий. Основы морали объявлялись классовыми, зависящими от господствующего классового интереса. Потому новая мораль призвана была обслуживать интересы пролетариата, становилась пролетарской моралью.
Революция подрывала глубинные миросоставляющие ценности как отжившие останки старого мира. Бесклассовое общество коммунистического будущего не будет нуждаться, как полагали, в услугах внешних правил, представленных моралью. Мораль отомрет, как и государство, в будущем всемирном коммунистическом обществе. Пока же «новая культура» разворачивалась на территории лишь одной страны — России. Новые социальные условия создавали почву для создания «новой морали». Такова была альтернатива тому, что имело место в действительности.