Затонувший ковчег - Алексей Варламов

Он очнулся в яме. Было сыро, капала со стен вода, а над головой у него был дощатый настил. Илья Петрович заворочался - болела голова, и хотелось пить, он крикнул, но крик потонул в вязкой тишине. Сколько так прошло времени, он не знал. Он засыпал, видел во сне скульптора и академика, просыпался в сырой яме и не мог понять, что есть явь, а что сон, его заточение или бессвязные обрывки разговоров и встреч с покойниками, которые почему-то вместе откуда-то издалека жалеючи на него глядели и тихо между собою говорили, но слов их он расслышать не мог. Потом он окончательно проснулся и бодрствовал до самого вечера, когда на веревке ему спустили кувшин с водой и кусок вяленой, уже начавшей попахивать щуки. Назавтра все повторилось - только рыба была еще душистей. И потянулось время. Как оно тянулось и что с ним было, Илья Петрович не осознавал. Здесь же он ел и пил, здесь спал, здесь был его туалет, что сперва вызывало у чистоплотного директора отвращение, затмевавшее по силе и голод, и несвободу, но вскоре и к этому он привык. Из щелей сверху едва пробивался свет, потом мерк. Илья Петрович по этому свету вел счет дням и делал ногтем царапины, которые на ощупь пробовал и считал. Что происходило наверху, он не знал. Он не боялся умереть, однако ему было странно, что про него еще не забыли и каждый день спускали на веревке еду - кусок тухлой рыбы, горох или лук. Первое время он кричал и требовал, чтобы его подняли наверх и позвали старца. Но ответом всякий раз было молчание. Было неясно, зачем они вообще его кормят. Он подумал, что лучше, наверное, вообще ничего не есть и не пить и так прекратить это бессмысленное мучение, но мысль о Маше останавливала от самоубийства. Все время грызло его сомнение: что с нею, не рядом ли в такой же яме сидит, жива ли? Поначалу казалось, вот-вот поднимут и все объяснят, на худой конец выгонят, но время шло, ничто в его положении не менялось. И опять накатились на директора мысли, что прежде забивались заботой о пропитании. Он стал снова размышлять о жизни и о смерти, которая была теперь совсем рядом и не казалась ему ни ужасной, ни страшной. Он свыкся с нею и, когда думал о том, что дальше последует, представлял это таким образом, будто бы жизнь есть нечто вроде контрольной работы. День изо дня люди ее пишут, решают задачи и примеры, которые даются каждому свои, по мере сил одним много, а другим - мало, одним надолго, а другим - совсем на чуть-чуть. И когда для каждого урок кончается, то кто-то очень умный, очень добрый, могучий и справедливый, кто-то похожий на настоящего школьного учителя, каким хотел быть, но не дотянул Илья Петрович, показывает тебе твою работу и твои ошибки, вместе с тобой разбирает и ставит оценку. Эта оценка ничего не значит - это всего лишь учеба, все равно всем, кому только можно простить, прощается, что они совершили. Берутся в расчет любые смягчающие обстоятельства, все детские обиды и душевные скорби, заставляющие людей совершать глупые промахи, ибо зло есть не воля души, но ее ошибка. Только то чувство, которое испытываешь, когда эти ошибки видишь, есть стыд, и этот стыд будет твоей вечной мукой в раю. И еще здесь, в этой вонючей яме, задыхаясь в собственном дерьме, возлюбил Илья Петрович жизнь и возрадовался тому, что уши его что-то слышат, глаза хилый свет различают и пальцы пусть стены темницы, но осязают. Весь Божий мир, даже мусор тот, что мел он по питерским мостовым, вспоминал Илья Петрович с любовью. Смирился дворник с тем, что все для него закончилось, но хотелось напоследок, прежде чем закидают комьями глины и даже креста над нехристем не поставят, глянуть на небо. Однако дни сменялись днями, только еда все скуднее становилась, и понял Илья Петрович, что недолго ему нахлебником осталось быть. Но однажды крышка отодвинулась. Пленник поднял голову и увидел вратаря. - Воздухом-то подыши, пока никто не видит. Перехватило дыхание у директора, и не мог он наглядеться на звездное небо и долго-долго плакал, как вдруг загремело что-то и точно болид пронесся по небу. Вратарь втянул голову в плечи. - Часто летают они. - А-а,- рассеянно отозвался Илья Петрович.- Байконур ведь закрыли. Вот и запускают теперь в Огибалове. - Старец бает, признак это. - Какой признак? - Конец дак скоро. Ну ладно, пойду я,- заторопился он.- Не ровен час увидит кто - мне головы не сносить. - Погоди еще! - взмолился Илья Петрович. - Пойду,- сказал вратарь неумолимо.- А я дак буду когда к тебе заходить. После этого едва не пал духом директор. Но жил теперь от встречи до встречи со звездами да новости нехитрые узнавал. - Голод-то страшнее прошлогоднего. Патронов к ружьям нет. Сети изорвались, соль вся вышла. Раньше из "Сорок второго" мужики приносили, торговали с ними. И муку, и одежу, и чай, и соль - все подмога была. А нынче - ничего. - Да что же не уходите вы тогда? - Старец говорит, нельзя нам отсюда уходить. Всюду в мире погибель - только здесь спасение. И заныло сердце у Ильи Петровича, точно старец его собственные мысли подслушал или, наоборот, свои нашептал. - Скажи старцу, что хочу я с ним побеседовать. Пусть потом в яму на веки вечные, но один хотя бы раз поговорить. Вратарь покачал головой. - Боишься его? - Не его. Есть там другой - за всеми доглядывает. Лют он, батюшко. Если прознает, что я с тобой говорил, со свету сживет. - Все равно скажи старцу,- как заклинание повторил директор.- Самому ему скажи. Знаю я, как вам спастись и что делать. Скажи: затем и пришел. Все равно погибать вам, а так и себя, и всех спасешь. Обещаешь? Вратарь долго молчал, наконец втянул воздух. - Обещаю. Но напрасно ждал Илья Петрович старца, не было ему никакой вести, и товарищ его исчез - только приносили ему через день еду и питье, молча бросали, и опять стихали шаги. От отчаяния узник даже царапины на бревнах забывал делать и счет дням потерял. Уже не жил, а доживал и не знал, сколько дней минуло, и все сделалось ему едино, заживо похороненному в этом срубе. Но однажды сверху чей-то знакомый высокий голос окликнул его. Илья Петрович встрепенулся и поднял ослепшие, опухшие глаза, пытаясь разглядеть, кто его зовет. Вместо старца и вместо знакомца своего, не забывшего доброго дела, в полумраке летних сумерек увидел он совсем другого человека, кого меньше всего ожидал да и меньше всего хотел увидеть.

Глава IV. Второе пришествие Искупителя

Он глядел на Илью Петровича так же насмешливо и снисходительно, как в пору их ночного разговора на кладбище,- гладкое лицо блестело, и глаза равнодушно скользили по изможденному, грязному арестанту. - Как вы сюда попали? - изумленно спросил Илья Петрович. - Нанял в Огибалове пожарный вертолет. Вы лучше скажите, что не ожидали такого приема? Хотели теплое местечко на корабле занять, а оказались в трюме. - Может быть, и ожидал,- сказал директор тихо.- Может быть, другого и не заслужил. Что с Машей? - Пока что она на верхней палубе. Старец имеет к ней интерес, берет ее на богослужения и обучает своей грамоте. - Слава Богу! - Но долго это не протянется. Следующей зимы они не переживут. - Я знаю,- ответил Илья Петрович печально.- Вы имеете на них почему-то влияние.- Он медленно соображал и плохо подбирал слова.- Если они не хотят говорить со мной, то убедите их обратиться к властям. - Да помилуйте, какие власти им станут сегодня помогать? Таких Бухар со стариками и старухами по России сотни тысяч наберется - никаких денег не хватит. - Но что же делать?! - воскликнул директор в отчаянии. - Ничего не делать. Их время прошло, и не надо мешать им уйти. Они уйдут, как уходили древние цивилизации, оставив после себя груду сокровищ и тайну, которую люди будут разгадывать. А на их место придут другие. - Да как вы можете так бессердечно рассуждать, вместо того чтобы спасать живых людей? - Для них спасение - совсем не то, что для вас, и смерть - лишь избавление от антихристова мира. Они и живут-то ради того, чтобы поскорее умереть и избавить души от бремени греховных тел. - А Маша? - вскричал Илья Петрович. - Ее они возьмут с собой. - Она же святая! - Никто не бывает святым при жизни, милый мой прогрессор. - Что вы этим хотите сказать? - Ваша отличница будет скрашивать своим присутствием их угасание, а когда придет срок, то вместе с ними оставит грешный мир. - Святая мученица уберегла ее тогда, убережет и теперь. - Какая святая мученица? Ей-богу, раньше вы производили впечатление более благоразумного человека. Да неужели ж вы в самом деле поверили, что кости женщины оказались в том самом месте, где шарахнула семьдесят лет спустя молния, и это спасло девчонку? - Значит, все-таки это был подлог? - спросил Илья Петрович упавшим голосом. - А вы что же, чуда хотели? - Мне не чудеса нужны! Я обмана не приемлю! - Как же вы в скиту-то жить собирались? Тут на каждом шагу, начиная со старца, сплошной обман. Беда с вами, интеллигентами, как втемяшится что в башку, хоть кол на голове теши. Из университетов - в яму норовят. Но чуть что не по ним, сразу бунтуют. - Убедите их отпустить ее! - Это бесполезно. - Тогда помогите бежать - ведь вы свободны. - Я не хочу оказаться по соседству с вами или же быть привязанным голым к сосне на съедение комарам. Они с нее не спускают глаз. - Что они собираются сделать? Вам известно? - Полагаю, что скоро в этом благословенном месте вспыхнет большой костер и запахнет человечьим мясом. - Господь этого не допустит.- Илья Петрович поднял на Люппо безумные глаза. - Господь уже столько всего допускал, что надеяться на Него было бы по меньшей мере легкомысленно. Хозяин наш, как и самые верные его поклонники, любит кровь. - Неправда, Он милосерден. - Он жесток, Илья Петрович, запомните это. В этом Его сила и правда. Вы никогда не задумывались над тем, что все эти войны, аварии, катастрофы, эпидемии, взрывы, которыми переполнена человеческая история, есть не что иное, как дань, которая берется с людей за то, чтобы был продлен срок их существования? Бухара станет просто еще одним жертвоприношением в общечеловеческую свечу. - А вы пришли смотреть на агонию этих людей, чтобы потом прибрать к рукам их богатство? - Ничего-то вы так и не поняли, глупый директор. У меня в этой драме иная роль. У нас есть немного времени, и я хочу напоследок развлечь вас беседой, которую мы когда-то так и не окончили. Я глубоко равнодушен к людям, которые мне не подобны, но к вам чувствую странное влечение. Этакую смесь любви и ненависти, которую не испытывал еще ни к кому. Даже к тому безумному, возомнившему себя Микеланджело. Быть может, дело в том, что вы девственник. Вы ведь девственник, Илья Петрович? Так вот я хочу вам кое-что сказать. Как белый голубь белому голубю. Из этой ямы вы все равно никогда не выберетесь, вы прожили жизнь бестолковую и погибнете вонючей смертью, но я хочу, чтобы вы знали: то будущее, ради которого вы жили и к которому стремились, та сила, которую вы искали и которой хотели служить, она - за мною. - За вами нет ничего! - сказал директор яростно.- Вы лжепророк! - Что есть ложь? - спросил Люппо насмешливо.- Неужели вы не видите, что граница между правдой и ложью мало кого сейчас интересует? В прошлые эпохи люди искали истину и за нее клали голову на плаху - нынче же истина растворилась как соль, и умирать за нее никто не хочет. Современный человек живет в мире устоявшихся представлений, как слепой с собакой-поводырем, и в этом находит счастье. Любой шарлатан или сумасшедший, объявляющий себя целителем, святым, пророком, гуру, способен нынче собрать целые стадионы. Бывший милиционер провозглашает себя Христом, и по его мановению люди бросают все и идут на край света в верховье Енисея. Комсомольская активистка объявляет себя Богородицей, и тысячи готовы сгореть живьем по ее призыву. Толпа взбесилась и ищет, за кем бы ей последовать. И она права, ибо стала громоздка и неуправляема, и не что иное, как инстинкт самосохранения, толкает ее в объятия вождя. Но в отличие от всей этой публики в нашем одичавшем мире я один знаю радикальное и действенное средство, как обуздать в человеке зверя. И когда настанут времена всеобщего скотства, а, поверьте мне, они обязательно настанут, ибо то, что происходит сейчас,- ничто по сравнению с тем, что нас ждет, когда похоть окончательно победит человека и все погрузится во тьму инстинктов, то сюда по лесным дорогам бросятся не Бога взыскующие, не чающие озарения духовного, но самые обычные люди, ищущие, как выжить и уберечь детей. Здесь, где не режут, не убивают, не насилуют, станут искать прибежища. И я это прибежище дам всякому, и та цена, которую за это потребую, не покажется никому чересчур высокой. Я все рассчитал, прежде чем поставить на кон свою судьбу. Дайте мне время, за мной пойдут миллионы, и те, кто меня изгнал, меня призовут. У них просто не останется другого выхода, когда армия и полиция выйдут из их повиновения, когда никакие заборы не удержат их от взбесившейся толпы. Они придут ко мне на поклон, и я куплю их, и они будут мне служить и вместе со мной управлять миром, пока не прозвучит финальный гонг. Я сотворю новое человечество, оставив несколько сотен скотов для размножения, которых будут держать в клетках и водить на случки, а остальные миллионы будут совершенными и свободными. Это из них я создам империю, которая будет разрастаться, пока не охватит столько земли и столько людей, сколько я смогу вместить, и ее я положу к подножию Творца, Который не сможет отринуть мой дар. Вас я не приглашаю, Илья Петрович,- вы отказались однажды от моего приглашения, и повторного не последует. Но до конца дней своих, сидя в этой вонючей яме, вы будете об этом жалеть. Я буду кормить вас объедками со своего стола и свидетельствовать перед вами о своей силе. - Послушайте,- произнес директор дрожащим голосом,- на вашей совести много зла. Но, если вы спасете хотя бы ни в чем не повинную девочку, вам простится многое из того, что вы сделали. - Не вам судить, что я сделал. Позаботьтесь лучше о собственных грехах. - Я знаю, что они никогда не простятся. Но дело ведь не во мне. - Как же это не в вас? Без вас история Бухары не смогла б завершиться. - Спасите девочку! - За нее не беспокойтесь,- сказал Люппо, и бровь над его выпуклым глазом дернулась.- Ей будет уготована особая роль. Я принесу ее в жертву Хозяину, ибо она слишком напоминает мне ту, из-за которой я претерпел когда-то боль. Лицо его вдруг исказила гримаса судороги и отвращения. - Вы ничего не видите? - воскликнул он нервно. - Что я должен видеть? - Знакомого вашего. А, дьявол... Нервы ни к черту! - пробормотал Люппо и торопливо зашагал в отведенную ему избу.