Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Симэнь остался у Юэнян. Ей среди ночи приснился сон, который она рассказала ему, когда рассвело.

– Может, оттого что госпожа Линь была в ярко-красном бархатном платье, – говорила Юэнян, – мне приснилось, будто сестрица Ли достала из сундука точно такое платье и одела меня. Но сестрица Пань отняла у меня и надела на себя. Это меня вывело из терпения. Ты, говорю, шубу ее забрала, теперь платье отбираешь? Тогда она взяла да разорвала на себе платье. Я на нее закричала, началась ругань, и я проснулась. Оказалось, это был сон.

– Ну вот, ты и во сне-то из себя выходишь да ругаешься, – заметил Симэнь. – Не волнуйся! Я принесу тебе точно такое платье. Ведь о чем мечтаешь на яву, то и снится.

На другой день Симэнь встал с тяжелой головой. В управу ехать ему не хотелось. Он умылся, причесался и, одевшись, направился в кабинет, где сел подле горящей жаровни. Тем временем Юйсяо пошла к Жуи. Та отцедила ей полкувшинчика молока, и горничная принесла его хозяину, чтобы дать со снадобьем. Симэнь лежал на кровати. Ван Цзин массажировал ему ноги. Заметив Юйсяо, слуга вышел. Горничная дала хозяину снадобье, и тот протянул ей пару позолоченных шпилек и четыре серебряных кольца, наказав отнести жене Лайцзюэ. Такое поручение сразу напомнило горничной жену Лайвана. Стало быть, и с этой хозяин тем же занимается, подумала она, и, поспешно спрятав подарки в рукав, отправилась исполнять хозяйскую волю.

– Приняла, через день придет поклониться батюшке, – доложила она по возвращении и, забрав пустой кувшинчик, удалилась в покои Старшей хозяйки.

– Батюшка лекарство принял? – спросила ее Юэнян. – Что он там, во флигеле, делает?

– Мне ничего не сказали, – отозвалась горничная.

– Приготовь рисового отвару, – распорядилась хозяйка.

Время близилось к обеду, но Симэнь не появлялся.

Ван Цзин, надобно сказать, принес от своей сестры Ван Шестой пакет и потихоньку передал его Симэню с приглашением навестить сестру. Симэнь развернул бумажный пакет. В нем лежали прядь черных как смоль, умащенных до блеску волос и обтянутая разноцветной бархоткой подпруга единения сердец с двумя парчовыми лентами, которыми ее привязывали, приспособляя к самому основанию живого веника. И какой тонкой работы были эти безделки! В пакете лежал также расшитый узорами лиловый мешочек, на котором золотыми нитями была вышита пара уток-неразлучниц. В мешочке были тыквенные семечки. Обрадованный Симэнь долго любовался подаркам, потом положил мешочек на книжную полку, а подпругу спрятал в рукав. Он был погружен в задумчивость, когда, отдернув дверную занавеску, в кабинет неожиданно вошла У Юэнян.

– Что ты тут делаешь? Почему не идешь? – спрашивала она.

Симэнь лежал на кровати. Над ним склонился Ван Цзин, массажировавший ему ноги.

– Тебе рис приготовили, а ты не идешь, – продолжала Юэнян. – Скажи, что с тобой? Почему ты такой скучный?

– Я и сам не знаю почему, – отвечал Симэнь. – Только мне что-то не по себе. И в ногах ломота.

– Должно быть, весна действует. После лекарства тебе полегчает.

Юэнян пригласила его к себе и дала рисовой каши.

– В такие праздники веселиться полагается, – продолжала она. – Нынче Хуа Старший за городом рождение справляет. Ведь и тебя звал. Если к нему не хочешь, позвал бы хоть брата Ина.

– Его дома нет, – отвечал Симэнь. – Он у Хуа Старшего пирует. Вели приготовить вина и закусок. Я в лавку на фанарный базар поеду. С шурином Вторым посидим.

– Готовь коня, а я служанке велю собрать.

Симэнь наказал Дайаню седлать коня. Ван Цзин сопровождал разодетого по-праздничному хозяина. Они достигли Львиной улицы и очутились в праздничной толпе.

Только поглядите на эту площадь фонарей! Ржут кони, гремят экипажи. Ярко горят узорные фонари. Течет поток гуляющих, и нет ему конца. Шум и смех стоит необычайный.

И мир, и порядок. Благие ветра.Гуляющих толпы с утра до утра.До облачной выси гора фонарей.И всадники скачут на праздник скорей.

Симэнь полюбовался празднеством, потом свернул на Львиную и спешился у лавки. Когда он вошел в нее, шурин У Второй и Бэнь Дичуань громкими возгласами приветствовали его. Шла оживленная торговля. Жена Лайчжао разожгла в кабинете жаровню и подала чаю. Немного погодя Юэнян прислала с Циньтуном и Лайанем два короба сладостей и закусок. В лавке оказалась привезенная с юга водка. Откупорили жбан и накрыли стол наверху. Симэнь расположился около жаровни и пригласил шурина и Бэня. Они пили вино и в окно любовались залитым светом фонарей базаром. Гуляющие двигались во все стороны нескончаемыми потоками. Кругом грудами лежали всевозможные товары. Пировали до обеда. Потом Симэнь наказал Ван Цзину предупредить Ван Шестую. И та в ожидании его прихода накрыла праздничный стол.

– Со стола ничего не уносите. Пусть шурин с Бэнем Четвертым перед сном закусят, – обращаясь к Лайчжао, распорядился Симэнь и велел Циньтуну отнести к Ван Шестой жбан вина, куда, вскочив на коня, отправился вскоре и сам.

Разряженная Ван Шестая вышла ему навстречу. Они прошли в гостиную, где хозяйка, грациозно склонившись, отвесила гостю четыре земных поклона.

– Благодарю за щедрые дары, – говорил Симэнь. – Я дважды посылал за тобой. Что же ты не пришла?

– Легко вам сказать, батюшка, – отозвалась Ван. – А на кого я дом оставлю? Потом, я сама не знаю отчего, у меня эти дни на душе было неспокойно. Ни есть, ни пить не хотелось. И дела из рук валились.

– Должно быть, о муже тоскуешь, – заметил Симэнь.

– Какое там о муже! – воскликнула она. – Вы ко мне совсем перестали заглядывать, батюшка. Бросили меня, как старую головную повязку. Чем, интересно, я вам не угодила, а? Или другую по сердцу нашли?

– Ну что ты! – заверял ее, улыбаясь, Симэнь. – Праздники, пиры, сама знаешь, некогда было.

– Гости, говорят, у вас вчера пировали, батюшка? – спросила Ван.

– Да, – подтвердил Симэнь. – Старшая в гостях была, вот и устраивала угощение.

– Кто ж да кто у вас пировал?

Симэнь стал перечислять одну за другой всех пировавших.

– На праздничный пир приглашаете только особ знатных, – заметила Ван. – Не нашей же сестре такую честь оказывать.

– Почему?! – возразил Симэнь. – Шестнадцатого для жен приказчиков пир устраиваем. Тогда, думаю, и ты придешь. Или у тебя опять предлог найдется?

– Если меня матушка такой чести удостоит, никак не посмею отказаться, – отвечала Ван. – К слову, в прошлый раз одна из горничных так обругала барышню Шэнь, что та на меня обиделась. Я, говорит, и идти-то не собиралась. Это ты, говорит, настояла, а меня там бранью осыпали. Поглядели бы, как она у меня тут плакала. Неловко мне перед ней стало. Спасибо вам с матушкой Старшей. Хорошо, вы послали ей тогда коробку с подарками и лян серебра, чем ее и успокоили. Не могла я себе представить, чтобы у ваших горничных было столько гонору. Ей полагалось бы знать, что и собаку не бьют, пока хозяина не спросят.

– Да, ей, взбалмошной, на язык лучше не попадайся, – вставил Симэнь. – Она другой раз и на меня уставится – не уступит. Ну, а раз тебя петь просят, надо спеть. Сама упрямится, а потом обижается.

– Э, нет! – не соглашалась Ван. – Она ее и прежде недолюбливала, а тут давай ей пальцем в лицо тыкать. До того обругала, что барышня вынуждена была уйти. А поглядели б на нее, какая она ко мне пришла! Слезы в три ручья, носом шмыгает. Пришлось у себя оставить. На утро отпустила.

Служанка внесла чай. Слуга Цзиньцай купил сладостей, свежей рыбы и легких закусок. Их готовила на кухне тетушка Фэн. Потом она вошла и отвесила земные поклоны Симэню.

– Что-то ты совсем нас забыла после кончины твоей хозяйки, – сказал Симэнь, награждая ее тремя или четырьмя цянями серебра.

– К кому она пойдет, если не стало хозяюшки! – вставила Ван. – Она теперь больше ко мне заходит посидеть.

Когда прибрали спальню, хозяйка пригласила туда Симэня.

– Вы обедали, батюшка? – спросила она.

– Утром рисового отвару поел, а сейчас с шурином сладостями полакомился. Вот и все.

Накрыли праздничный стол. Помимо вина на нем были расставлены отборные яства, фрукты и закуски. Хозяйка велела Ван Цзину откупорить бобовую водку. Ван Шестая и Симэнь сели рядышком и начали пировать.

– Батюшка, а подарки, которые я вам тайком послала, вы видели? – спросила она. – Эту прядь волос я вам с самого темени отстригла. И все своими руками делала. Наверно, довольны остались?

– Я очень благодарен тебе за такое ко мне расположение.

Они были полупьяны. Заметив, что в спальне никого больше нет, Симэнь достал из рукава оснастку и водрузил на черепашью плоть, а двумя парчовыми лентами обвязался сзади на поясе. На черепашью головку он еще приспособил любовный дар Цзиндуна[2] и принял с вином снадобье иноземного монаха. Ван Шестая начала игру рукой, и ухваченный его причиндал немедленно возбух и показал себя во всей красе, на нем вздулись все поперечные жилы и цветом он уподобился багровой печени, резко контрастируя с серебряной подпругой и белой шелковой перевязью[3]. Симэнь посадил женщину себе на колени, обнял ее и засадил свой предмет в ее срамную щель. Между делом они поили друг дружку вином из уст в уста, сплетались языками и Ван угощала Симэня орехами из собственных губ. Так они смеялись и резвились, пока не настало время зажигать огонь.