Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

— Знаете, на кого мы похожи теперь? На вашу горничную и моего камердинера, только у нас выговор получше, чем у них, а впрочем, все такая же болтовня.

— Да, да, — отвечала я, — и такое же равнодушие!

Он пожал плечами, взял меня за руки и проникновенно посмотрел на меня.

— Вы дитя! — сказал он. — Как, неужели вы столь наивны, что ожидаете увидеть жалость, если бы такое событие случилось в вашем семействе? Бедная Лора! Ожидайте только любопытства, если вы сильны, и досады, если это не так.

И он вышел.

Что касается меня, я пошла к моим дамам, чтобы объяснить им, как должны мы занять места, оставленные для нас в тронном зале, когда Жюно и Фрошо вошли в комнату.

— Боже мой! — сказал мне Фрошо. — Что с вами сделалось? Вы посинели… Стали именно синяя; вам холодно?

Я пылала, напротив.

Они онемели, когда я им все рассказала. В это время мы услышали движение на площади.

— Нельзя мешкать ни минуты, — сказал Жюно. — Если ты войдешь в тронный зал за императрицей, хоть и не выйдя предварительно к ней навстречу, император все-таки подумает, что ты выходила, и тебе достанется! Надобно и тебе, и этим дамам прийти туда раньше нее.

Мы вошли в зал и едва уселись там, как забил барабан: приехала императрица.

Никогда не забуду ее в этом наряде, который она умела носить так достойно! Никогда и лицо ее, всегда столь кроткое, а в этот день задернутое крепом печали, не уйдет из моей памяти. Явно было, что она не ожидала увидеть эту большую лестницу пустой, хоть Жюно и был там, подвергая себя выговору императора, и даже сделал так, что там встретились несколько дам, которые сами не знали, зачем вышли. Это, однако, не обмануло императрицу, и поэтому, когда она вошла в большой зал и приблизилась к трону, на который готовилась сесть, может быть, в последний раз перед жителями великого города, ноги ее ослабели и глаза наполнились слезами. Я старалась встретить взор ее, я желала бы упасть к ногам ее и сказать, как сама страдала! Она поняла мое чувство и кинула на меня самый горестный взгляд, какой только появлялся у нее с тех пор, как эта корона, теперь лишенная своих роз, украшала ее голову. Какую скорбь высказывал этот взгляд, как много открывал он горя! Боже мой! Как она должна была страдать в этот жестокий день!

За нею шли госпожа Ларошфуко и две придворные дамы, имена которых я забыла. В тот день я видела только ее.

Она тотчас села. Жюно был подле нее…

— Ты не боялся гнева Юпитерова? — спросила я у него после.

— Нет, — отвечал он с мрачным видом, который поразил меня, — нет, я не боюсь его, когда он виноват.

Барабан известил о приезде императора, через несколько минут показался и он сам. Он шел быстрыми шагами, сопровождаемый королевой Неаполитанской и королем Вестфальским.

Наполеон нашел свой Париж в странном состоянии. Правда, он явился победителем враждебной монархии, но это монархия, несмотря на свое тогдашнее истощение и расстройство, оказала нам серьезное сопротивление, так что очень многие французы были в трауре. Лавры наши уже начали терять свою первоначальную зелень… Кроме того, говорили об учреждении восьми крепостей, которые должны были служить государственными тюрьмами, говорили о разводе. Жозефину любили, и это известие побудило ропот среди парижан. Император знал все это, и его лицо, когда он заходил в зал, выражало это ясно.

Несмотря на жестокий зимний холод, в комнатах было чрезвычайно жарко. Неаполитанская королева хотела своею очаровательной, приветливой улыбкой заставить парижан сказать: «Приветствуем тебя опять среди нас!» и разговаривала со всеми весьма нежно. Император тоже хотел быть любезным, обходил собрание, говорил, спрашивал; около него мелькал Бертье, исполняя в этом случае больше должность камергера, нежели коннетабля.

Имя Бертье напомнило мне одно происшествие, ничтожное, но которое в тот вечер оскорбило меня ужасно. Император поднялся со своих кресел и сходил со ступенек трона, чтобы в последний раз обойти собрание. Я видела, что, подымаясь, он наклонился к императрице и, вероятно, сказал, чтобы и она тоже шла. Он встал первый; Бертье, находившийся за ним, поспешил проводить его, а поскольку в этот момент императрица тоже встала, то он ступил на шлейф ее мантии, чуть не упал сам, почти уронил ее и, не извинившись, поспешил за императором. Нет сомнения, что Бертье нисколько не имел намерения выказать грубость императрице, но он знал тайну, знал, какую драму готовятся играть. Императрица тотчас остановилась с самым благородным видом, улыбнулась, будто от неловкости, но глаза ее были полны слез, а губы дрожали.

Жар в комнатах был удушающий. Император обходил вокруг большую галерею и говорил с одной стороной, между тем как императрица шла по другой. Я была подле нее, когда толпа придвинулась. Чувствуя, что кровь подступает у меня к горлу и может хлынуть, я отошла к окошку, ощущая такую дурноту, что в глазах у меня помутилось. Я не видала больше ничего и только могла позвать Жюно. Он услышал мои жалобы, подхватил меня и перенес на руках в комнату Фрошо, единственную не занятую во всем доме. Видя, что я все еще не перевожу дыхания, он сорвал с меня ожерелье, разорвал платье, корсет, выдернул все ленты, шнурки, и я, благодаря этой искренней заботливости, вздохнула наконец. После этого он закутал меня в мою шаль и, уже не думая ни о каких обязанностях, посадил в карету и отвез домой. Так окончился для меня этот праздник.

На другой день молодой человек, служивший при графе Фрошо, появился в нашем доме и просил позволения переговорить. Тогда только что открыли ставни в моей спальне, и я была в каком-то сонливом, неопределенном состоянии. Императрица присылала справиться о моем здоровье, так же как и другие особы, и я думала, что и посланный Фрошо явился за тем же. Но он требовал разговора со мной и отдал мне шкатулку: там увидела я все свои бриллианты! Бедный Жюно и не подумал о них, унося меня, а я была в таком состоянии, что не могла думать ни о чем. Следовательно, не будь у Фрошо таких верных людей, я лишилась бы своих бриллиантов.

Не помню, прежде или после этого праздника, Бертье давал нам большую охоту в Гросбуа. У меня осталось в памяти только, что там было очень холодно и очень скучно.

Когда мне принесли приглашение,