Не будите Гаурдака - Светлана Багдерина

По окончании зачтения оды поэт склонял голову, то ли в ожидании аплодисментов, то ли упреждая метателей гнилых овощей, если бы такие среди их аудитории нашлись, кланялся жюри и молча (По этому поводу у Серафимы вопросов не возникало: она бы удивилась, если проговорив без перерыва столько, под конец они были бы в состоянии еще что-то выговорить) возвращался на свое место.

По прошествии неизвестного количества времени, когда позади остались перфомансы как минимум трех десятков пиитов (Серафима потеряла счет и не то соснула, не то впала в транс на десятке втором), распорядитель махнул в сторону притихшего у стены Селима и его аккомпаниатора.

Старый стражник поднялся, кивнул, сохраняя невозмутимое выражение лица (Благодаря Агафону, даже если бы в душе отставного стражника сейчас бушевали вихри и бури почище, чем на улице, на его новом лице это отразиться бы не смогло никак), с достоинством подставил ножку попытавшемуся ускользнуть в коридор чародею, и важно направился к помосту.

С видом Брендано Джуно, ведомого на костер, за ним потащился его премудрие, сжимая деку кириановой лютни с таким видом, будто она была живым существом, а он пытался ее придушить.

Успевший тщательно и во всех подробностях изучить принятую здесь процедуру чтения Селим встал в позу, полуприкрыл — не без труда — глаза, и начал:

Люблю тебя, булатный мой кинжал —Клинок надёжный, без изъяна, —Тебя мне передал наш аксакалС благословеньем Сулеймана…

Никто не предполагал, что под сии торжественные строки в качестве музыкального сопровождения больше всего подходит вступление из лукоморской народной песни «Светит месяц».

Исполняемое на расстроенной лютне, используемой в качестве балалайки, музыкантом, начисто лишенным слуха и способностей.

Не исключено, что хирургическим путем.

Зал оживился.

Селим подавился новой строфой, закашлялся, попытался сам себе постучать по спине, с негодованием косясь на Агафона…

Но тот, похоже, поймал кураж.

— Давай дальше, у меня, оказывается, всё под контролем! — ободряюще улыбнулся тот.

Селим скрежетнул зубами.

Кинув еще один взгляд на посуровевшего старейшину Муталиба, Охотник попытался безуспешно побледнеть, после — покраснеть, потом спрятал кулаки подмышки, чтобы невзначай не найти им иное применение, предпочтительно — на голове и спине чародея, и продолжил:

…Тебя нам выковал кузнец-ага.И на продажу выставил. И вскореКупец-ага валялся у него в ногах,Клянясь, что весь товар погиб на море.

Увы, маэстро стали и огняВ словах его лукавства не почуялИ молвил: «Ты разжалобил меня,Кинжал тебе в рассрочку уступлю я».

И в тот же миг ликующий купецЗабрал товар, чтоб в Шатт-аль-Шейхе скрыться:Его заботам враз пришёл конец —Он с кузнецом не думал расплатиться.

В столице он, не чувствуя вины,Но золота душою жадной чая,Спешил загнать товар за три ценыБогатому и важному лентяю…

В отличие от оды Селима, «Светит месяц» подошел к концу.

А Агафон вспомнил, что когда-то он еще учил «Калинку-малинку».

Богач искусство ковки оценил.Но лишь купец про цену заикнулся,Того немедля с лестницы спустил,Но всё же добродушно улыбнулся:

«Как о деньгах ты заикнуться смог,О, глупый, как изнеженная фифа?!Я — младший сын носильщика сапогСекир-баши великого калифа!!!..»

Недолго, впрочем, ликовал юнец.Используя проверенное средство,Оружие забрал его отец —Крича и пригрозив лишить наследства.

Отец его, по правде, не серчал,Его мотив был искренне-невинным:Он просто пять недель уже искалСекир-баши подарок к именинам…

Селим поймал себя на мысли, что пытается подгадать с размером и ритмом под аккомпанемент, и едва не откусил себе язык.

— Давай-давай, всё отлично! — подмигнул волшебник и выдал такой запил, что чалма старейшины Муталиба съехала на нос.

Двое остальных членов жюри глянули на конкурсанта так, что бедному стражнику в отставке не оставалось ничего другого, как давать-давать.

И он дал.

С трудом перекрывая все увеличивающийся в громкости аккомпанемент, Селим упер руки в бока, набычился, и яростно продолжил, словно гвозди забивал (Предпочтительно в крышку гроба Агафона):

…Двуцветный удивительный булатНа празднике им был вручен с почтеньем.Секир-баши был несказанно рад,И даже похвалил слугу пред всеми,

И повелел нести вина — и вотПропил кинжал, коней, и два халата,И подати, что собраны за годС пятнадцати селений калифата.

Потом Ахмед велел его казнить:Нет, за казну калиф был не в обиде,Но глупый раб удумал говоритьКрамолу и неправду в пьяном виде!

Калиф, не веря больше никому,Стал зол и мрачен, как вишап в пустыне,Он в каждом стал готов узреть вину,Лишь ассасинам верил он отныне.

Он им велел крамолу известиХолодными и чистыми руками,Метлой железной калифат спастиОт тех, кто мог быть в сговоре с врагами…

К тому времени, как кончилась и «Калинка», весь зал уже прихлопывал в такт по ляжкам и покачивал головами словно загипнотизированный.

А ведь в арсенале юного виртуоза балалайки были еще и частушки-матерушки его бабушки!

Ну, душегубцы, держитесь!..

Селим, сам уже злой и мрачный как пресловутый вишап под шкапом, кровожадно покосился на разошедшегося волшебника так, словно и впрямь служил всю жизнь не добродушному калифу, а суровому ордену ассасинов…

Но тому, похоже, было всё равно.

А у Селима не оставалось другого выхода, как только продолжать.

…И виночерпий, что забрал кинжал,Был вскоре пойман — бледный, словно глина —Опознан, и немедленно попалВ застенки к добрым мудрым ассасинам,

Где, вскоре осознав свою вину,На помощь следствию немедля согласился.И, быстро поразмыслив, что к чему,Он к сыскарю с подарками явился.

Он лучших скакунов ему пригнал,Принёс гашиш, и пряности, и вина,И деньги, и, конечно, сей кинжал —Всё лучшее для лучших ассасинов!

И грозный тайный страж своей страны,Забрав себе с презентом даже блюдо,Изрёк: «Ну, так и быть, мои сыныПроступок твой до времени забудут».

Лишь выиграв во внутренней борьбеНаш честный, как хрусталь, охранник трона,Забрав коня и ценности себе,Кинжал пустил на нужды обороны…

И тут Агафон вспомнил про существование «Ах вы, сени мои, сени», и то, что в его исполнении отличить их от «Во кузнице» не представлялось возможным ни одному музыкальному критику Белого Света, не имело ровно никакого значения!..