Кайа.История про одолженную жизнь - Александр Алексеевич Иванов

прямо сейчас, сидя на стуле в кабинете любезного Генриха Карловича, выполненном с немалым вкусом в стиле этакого минимализма и, в отличие от прочих помещений данного дворца, видимых мной, лишенного даже мельчайшего налета «цыганщины» в интерьере, пялюсь в текст забранного у тетушки документа, отправляющего нас с Кайей как раз в эту самую яму…

Старик Блумфельдт, похоже, даже убирается здесь собственноручно… — мелькнула у меня посторонняя мысль, когда, подняв взор от документа, я уставился на книжный шкаф, в одном из углов которого, на полке, собралось немного пыли (во всех остальных помещениях я наблюдал стерильную чистоту, без малейшего намека на пыль).

Официальный документ… — я вновь принялся изучать бумагу в своих руках, — с подписями и печатями, выписанный сегодняшним числом, уведомляет Филатовых (и меня лично!) о том, что формальная помолвка (здесь«знатным’Семьям брачующихся необходимо загодя составить этакий 'договор о намерениях», а затем зарегистрировать его в специальном госоргане и получить от это же органа одобрение на союз…или не получить), которая двенадцатого апреля сего года должна была по идее окончиться официальной регистрацией отношений Кайи и Александра, обратилась в тыкву.

И если в день тамошней космонавтики я здесь«пролечу», то есть на брачном договоре не появится двух подписей, Кайи и Александра, то все мои планы на дальнейшую жизнь…

Неприкасаемая. Не упоминаемая.

Не думаю, что в итоге меня изгонят из Семьи и или сошлют в какой-нибудь монастырь, но вот «человеком в кабинете на последнем этаже» здесь мне уже не бывать никогда. Даже если приемные родители вдруг сделают вид, будто бы ничего страшного не произошло, то все прочие из «знатных», включая, кстати, и Самого, найдут способ донести до них простую истину, что подобное — не по «понятиям» и давайте-ка, убирайте (и поскорее!) свою непутевую приемную дочь-«порванку» с глаз долой, чтобы она одним своим присутствием в обществе не позорила бы уже их самих.

Патриархальное и высокоморальное (на людях) общество, как оно есть…

И приемные родители согласятся, ведь иного выбора у них при всем желании попросту уже не останется.

Я перевел взгляд на тетку, которая угрюмо молчала, глядя куда-то в одну точку перед собой.

Молчала не оттого, что ей нечего было сказать, а из-за формальной причины разрыва помолвки, о которую разобьются любые ее доводы и возражения.

И причина эта, конечно же, моя здорово подмоченная репутация, аукнувшаяся мне теперь и которая будет аукаться и впредь…

— Неловко, что все это происходит при вас…барышня. Обычно подобные вопросы решаются родителями или иными родственниками приватно. Или приемными родителями, как, например, в вашем случае. Так должно было быть и сейчас, но раз уж вы сами настояли на своем присутствии… — говоря это старик выглядел подчеркнуто бесстрастным, однако свое внутреннее ликование из-за небольшой «шпильки», вставленной Филатовым, ему от меня не скрыть.

Нет, «бесстрастность» — не совсем верное определение. От нас, меня (особенно от меня, ибо кого из людей, подобных ему, волнует мнение четырнадцатилетнего «ношенного тапка»?) и тетушки, в данном вопросе не зависит ничто. И не то, чтобы он был сильно не прав, а посему и беседует с нами соответственно…

— Генрих Карлович, мы искренне рады, что Александр идет на поправку… — встав со стула, произнес я.

Тетка, все также глядя в одну точку, никак не отреагировала, а потому…

— Мы же рады, Мила? — чуть громче переспросил я.

*говорит на немецком*

— А, ну да, конечно… — ответила тетка, которую выдернули из мира грез.

— …и теперь…

— Подождите, Кайа Николаевна… — перебил меня престарелый маньяк. — Нужно всегда руководствоваться разумом, а не эмоциями. И исходить из реального положения вещей. Разрыв помолвки, не скрою — это очень неприятное для вас событие…

Неприятное событие, да⁈ Ах ты, козел старый!

Однако, я не должен винить его в произошедшем. Генрих Карлович — недоброжелатель, можно даже сказать открытый противник Филатовых. И его нельзя обвинять в том, что он просто воспользовался удобной ситуацией, которую предоставил ему я сам, сделав достоянием общественности, присутствовавшей на вечере, ту сценку из логова Александра, еще и снабдив ее вдобавок дополнительными пикантными подробностями.

Никто не станет говорить о произошедшем вслух, на страницах «Светских Хроник» обыватель об этом тоже не прочтет (наверное…). Однако то, что Кайа Филатова имела интимную близость с мужчиной, не будучи с ним в законных отношениях — наверняка уже общеизвестный в нашем кругу факт, обмусоленный с разных сторон.

Если, несмотря даже на этот документ, отношения Кайи с Александром будут официальным образом оформлены двенадцатого апреля сего года, то от души перемыв мои косточки, на произошедшее закроют глаза. Но если нет, вот тогда…

И опять я убеждаюсь лично, что из меня стратег, могущий предсказать «игру» хотя бы на пару «ходов» вперед, исключительно хреновый.

— …хотя и не смертельное, как вы себе наверняка представляете…

— Вы…! — это уже тетка, практически вскочив со стула из-за переполняющих ее эмоций, начала поддаваться на провокацию.

Чего уж говорить, моя Кайа тетке не слишком-то и по душе. И переживает она более всего за будущее собственных дочерей, разумеется. Однако и меня в обиду она постороннему не даст (Кайа, как бы там ни было, часть Семьи!), что уже продемонстрировала на дуэльной площадке, прикрыв собственным телом. Естественно, что сейчас, когда гибнет мое будущее, она в бешенстве…

— Сударыня! — прохрипел Блумфельдт, слегка повысив голос, от чего его акцент сделался более заметным. — Я недоговорил, позвольте мне закончить!

Тетка, и не думавшая скрывать злость, громко хмыкнула, но, замолчав, уселась обратно на стул.

Генрих Карлович, этот родич Государыни — отнюдь не провинциальный дурачок… — подумал я, в очередной раз оглядывая обстановку кабинета. — Царедворец, высочайший чин министерства Войны, ловкий интриган, политик и просто очень неглупый (уж точно не глупее меня!) человек.

«Играть» с ним сейчас в «игры» для меня определенно не под силу. В общении с ним, мне ни в коем разе нельзя поддаваться эмоциям и начинать говорить то, о чем думаю. Чем-то угрожать. Иначе подобное непременно сыграет против меня же, что он и продемонстрировал. Лучше вообще свести наше общение к максимально возможному минимуму. Как и в случае с матушкой, для меня не «проиграть» в «игре» с ним равно́ не «играть» вовсе!

— Доподлинно неизвестно, что именно произошло тем вечером между Кайей Николаевной и моим сыном… — голос престарелого маньяка вернул меня в реальность, — однако, это мой дом и за все произошедшее в нем я несу личную ответственность. Единственный неоспоримый факт — Кайе Николаевне был нанесен серьезный репутационный ущерб…

— Ущерб⁈ — громко возмутилась тетка. — Отменив помолвку, вы попросту ставите крест на ее дальнейшей жизни…!

— Не я! И даже не мой сын! — перебил ее Блумфельдт. — И вам, сударыня,