Жития русских святых. В 2 томах. Том 2: Сентябрь-Февраль - Коллектив авторов

Видя, что поляки не соглашаются ни на одну статью договора, а только требуют сдачи Смоленска, геройски защищаемого воеводой Шеиным, послы настаивали, чтобы им разрешили отправить в Москву гонца за советом, как быть со Смоленском. После долгих проволочек разрешение было дано. Когда гонец из-под Смоленска прибыл в Москву с письмом послов, спрашивавших: как поступить с требованиями короля, то бояре-изменники решили отвечать послам в том смысле, что надо предаться во всем на волю короля. Но против такого ответа со всей решительностью восстал святой Ермоген, в ту трудную минуту покинутый даже епископами, которые тоже предались полякам. В это время, по отзыву современника, в Москве «всеми овладела польская партия, многих маловременным богатством и славою прельстила, иных закормила и везде поставила своих слуг и доброхотов». У Русской Церкви и у русского народа остался «один только крепкий заступник, стена и забрало – великий святитель патриарх Ермоген, возложивший всю свою надежду на Бога, Его Пречистую Матерь и великих чудотворцев. 30 ноября 1610 года к патриарху Ермогену пришли Салтыков и Андронов и стали говорить святителю, что надо Сигизмунду и митрополиту Филарету послать грамоты о том, что русские люди вполне отдаются в волю короля. Зная намерения изменников, патриарх не дал им своего согласия. На другой день бояре во главе с Мстиславским пришли к святителю с требованием подписать уже составленную и подписанную ими грамоту о том, чтобы митрополит Филарет с другими послами из Москвы во всем предался на волю короля. Но патриарх отвечал: «Пусть король даст своего сына на Московское государство и выведет всех своих людей из Москвы; пусть королевич примет греческую веру. Если вы напишете такое письмо, то я к нему руку приложу и вас благословлю на то же, а чтобы так писать, что нам всем положиться на королевскую волю, – я и сам того не сделаю и другим повелеваю не делать, и если меня не послушаете, то положу на вас клятву. Явное дело, что после такого письма придется нам крест целовать королю. Я буду писать к городам: если королевич воцарится да веры единой с нами не примет и людей королевских не выведет из города, то я всех тех, которые ему крест уже целовали, благословлю идти на Москву и страдать до смерти».

В ответ на эти слова святителя один из главарей польской партии Михаил Салтыков начал поносить патриарха самой непристойной бранью и даже замахнулся на него ножом. Но мужественный первосвятитель безбоязненно отвечал «велиим гласом»: «Не боюсь твоего ножа, вооружаюсь против него силою святого креста; ты же будь проклят и со всем своим сонмом и в сем веке, и в будущем, и с тем, кого желаешь» (то есть польским королем).

При этом патриарх заявил, что не только Сигизмунд не надобен России, но и его отрасль (то есть Владислав), «аще не приидет в наше хотение». С наклоненной от стыда головой ушел Салтыков от патриарха; с ним ушли и остальные бояре. Затем, одумавшись и испугавшись того неблагоприятного для него впечатления, какое произведет слух о ссоре с патриархом в народе, Салтыков вернулся и испросил прощение у святителя.

На следующий день, 2 декабря, несмотря на противодействие поляков, патриарх собрал в Успенском соборе представителей московского посадского мира; святитель убеждал их не присягать польскому королю, обличал изменников, указывая на необходимость защиты Православной веры и прося об этом сообщать в города. И те, согласно увещанию патриарха, постановили, что им королю «крест не целовать».

Но бояре не послушали патриарха и отправили без его подписи грамоту послам, которая была привезена под Смоленск 23 декабря 1610 года. Однако послы отказались повиноваться изложенному в грамоте приказанию поступать по воле короля: грамота не имела подписи патриарха и всего освященного собора и поэтому не выражала согласия всей земли. «Согласиться с такой грамотой, – говорили послы, – значит навлечь на себя проклятие патриарха и презрение всей Русской земли». На состоявшемся затем совещании послов с панами, требовавшими исполнения присланной от бояр грамоты, князь Голицын (митрополит Филарет отсутствовал) заявил: «Мы посланы не от одних бояр, но от патриарха и от чинов всей земли, поэтому отвечать должны перед патриархом и землею. Между тем от патриарха и собора грамоты нам нет и согласиться мы не можем. Ныне по грехам нашим мы стали без государя, а патриарх у нас человек начальный и без патриарха ныне о таком деле советовать не пригоже».

В таком же совещании на следующий день митрополит Филарет заявил Жолкевскому, что он вполне разделяет вчерашние речи князя Голицына.

Так силою обстоятельств святой Ермоген становится во главе движения, поднявшегося на защиту Православия и русской народности. Патриарх начинает неустанно разъяснять народу, что присяга королевичу Владиславу только тогда имеет законную силу, если королевич крестится в православную веру и если литовские люди выйдут из пределов Московского государства. В то же время в проповедях он обличал вероучение латинян, как еретическое, привлекая к этой борьбе с латинством способных лиц из среды духовенства.

Но с вооруженным врагом нельзя было бороться одним только словом. Для избавления Русской земли необходимо было действовать оружием. Это хорошо сознавали как патриарх Ермоген, так и другие московские люди. В «Новой повести», составленной в конце декабря 1610 или в начале 1611 года, читаем горячий призыв к вооруженному восстанию. «Что стали? Что оплошали? – обращается составитель повести к москвичам. – Или того ожидаете, чтобы вам сам великий тот столп святыми своими усты изрек и повелел бы вам на враги дерзнути и кровопролитие воздвигнути? Но этого, поясняет повесть, патриарху не дозволяет его сан. Его мысль та, «чтобы не от него зачалося, а им бы добро сотворилося», «его крепким стоянием и молитвою», а народным «ополчением и дерзновением на врага». И на освободителей Родины оружием от патриарха не будет «клятва и прещение», но «велие благословение». Подобные же мысли, кроме Москвы, назревали и в других городах Русской земли: почувствовав над собою чужую руку, русские люди начали отрезвляться от собственной смуты. Нравственно возрождавшемуся народу нужна была личность, около которой бы можно было сплотиться и объединиться в борьбе с врагом во имя спасения родной веры и родной земли. Такой личностью явился патриарх Ермоген. Он решил откровенно обратиться к Русской земле, рассылая по городам грамоты, в которых разрешал народ от присяги Владиславу и просил города, не мешкая, собравшись, идти по зимнему пути к Москве на литовских людей. Время, избранное для этого патриархом Ермогеном, падает на декабрь 1610 года, когда был убит Вор. Смерть последнего обессиливала действовавшие под его именем казацкие шайки, а главное – благодаря ей русские люди получили больше возможности соединиться для отпора Сигизмунду: многие подчинялись польскому королю, чтобы не подпасть только под власть Вора. В то же время и русские послы рассылали из-под Смоленска грамоты, в которых вскрывали истинные намерения польского короля. Таким образом, грамоты, посланные святым Ермогеном в Переяславль Рязанский, Муром, Нижний Новгород и другие города, упали на подготовленную почву и произвели необычайно сильное впечатление. Города пересылаются друг с другом посланиями, призывая друг друга стоять «за Православную Христианскую веру, и за святые Божия церкви, и за Пречистая Богородицы Дом, и за Московское государство, на разорителей веры Христианской, на богоотступников и на польских, и на литовских людей».

Имя святого Ермогена окружается ореолом «нового исповедника» за Православную веру, «второго великого Златоуста». По благословению его пишутся грамоты и простые «подорожныя». Предпринимается поход против поляков «на вечное благословение» от Святейшего Патриарха Ермогена и от всего освященного «христианского рода». «А кто умрет, – писалось в грамотах, – будут новые страстотерпцы». Проснулись великие и несокрушимые силы народные – любовь к Церкви Православной и родной земле. И в начале 1611 года ополчения из разных городов под предводительством рязанского воеводы Прокопия Ляпунова стали стягиваться к Москве для очищения ее от поляков. Сила народного пробуждения была настолько велика, что покорила и тушинское казачество. Последнее тоже двигалось на освобождение Москвы под начальством тушинских бояр, князя Димитрия Трубецкого и Заруцкого. От поляков, конечно, не могло укрыться ни само движение, ни значение в нем патриарха. По настоянию их военачальников некоторые бояре пришли к патриарху с требованием вернуть назад созванные им ополчения. Требование высказал «всея злобы начальник» Михаил Салтыков.

«Ты писал к ним, – с гневом обратился Салтыков к патриарху, – чтобы они шли под Москву, теперь пиши, чтобы они вернулись». «Я к ним стану писать, – отвечал патриарх, – ежели ты, изменник Михайло Салтыков, с литовскими людьми выйдете вон из Москвы, я им не велю ходить; а если вы будете сидеть в Москве, я их всех благословлю помереть за Православную Христианскую веру. Вижу истинную веру от еретиков и вас изменников попираему; граду Москве конечное разорение и Святым Божиим церквам запустение, не могу более слышать латинского пения и видеть на дворе царя Бориса костела (построенного поляками в Кремле)».