Осень в Сокольниках - Эдуард Хруцкий

— Вор?

— В том-то и дело, что нет. Его не знает никто.

— Такого не бывает.

— Пока не нашли знающих его людей.

— Это точнее.

— Ленинградцы передали. Вот.

Калугин положил на стол бланк спецтелеграммы.

«Сообщаем, что уголовник, назвавший Козлову кличку „Каин“, Чеботаренко Петр Гаврилович, 1927 года рождения, место рождения г. Харьков, в настоящее время проживает в Ленинграде по адресу: Измайловский проспект, дом 6, квартира 12, работает на угольном складе. Сообщил, что работал с Хомутовым и тот угрожал им человеком по кличке „Каин“. По нашим учетам такая кличка не проходит».

— Значит, по их учетам не проходит, — повторил Вадим, — а по нашим?

— В 1937 году расстрелян Брозуль Виктор Николаевич, опасный бандит. У него была такая кличка.

— Значит, что же, Игорь, будем ждать, когда появится новый Авель?

— Ну зачем же, Вадим Николаевич, кое-что есть. Я плотно занялся окружением Хомутова.

На столе зазвонил телефон прямой связи с начальником управления, носящий в простонародье кличку «Черный ворон».

— Я слушаю, товарищ генерал.

— Как здоровье?

— В норме.

— Какие решил предпринять шаги?

— Поеду к матери Суханова.

— Возьми с собой кого-нибудь из группы. И пусть все ходят с оружием. Не в бирюльки играем.

— Есть.

— Приедешь — доложишь.

Генерал положил трубку.

— Ну что? — спросил Калугин.

— Оружие приказано носить и на встречи ездить парами.

Долгушин подъехал к кафе «Ритм» на 2-й Миусской ровно к двенадцати часам. Здесь он договорился встретиться с Алимовым. Юрий Петрович любил это кафе. Днем здесь было пусто, бармен, Виктор, готовил прекрасный кофе. Крепкий и ароматный.

Машину он оставил, не доезжая, метров за двести и пошел пешком. День распогодился. Было солнечно, но не жарко. Ветер тащил по тротуару первые осенние листья, и Долгушину казалось, что даже воздух наполнен их горьковатым вкусом.

За забором института физики жгли целый ворох этих листьев, и дым, низко стелясь, добирался до противоположного тротуара и пах дачей, самоваром и подмосковной тишиной. Долгушин вообще любил этот район. Некий оазис тишины, внезапно образовавшийся между стремительной улицей Горького и тяжело грохочущей Новослободской, Особенно он любил Миусский сквер. Маленький, уютный, с чеховскими аллеями, с карликовыми японскими гнутыми соснами.

Зал кафе был пуст.

Ну что это за человек Алимов! Никогда не приходит вовремя. Шпана уголовная, только и знает, что в квартиру входить с отмычкой.

— Здравствуйте, — приветливо сказал бармен, — как всегда?

— Да, два кофе.

— Садитесь, я принесу.

Долгушин сел, достал пачку «Данхилл», закурил. Кофе был необыкновенно вкусным, и настроение у него улучшилось. Но время шло, а Алимова не было. Юрий Петрович вышел и позвонил из автомата. Телефон не отвечал. Тогда, полный злобы, он сел в машину и погнал ее в Сокольники. Впервые в жизни он, пожалуй, не соблюдал скоростных ограничений. Но нервов не хватало. Чем быстрее приближалось время к заветной поездке, тем нервнее и злее становился он.

«Алимов, уголовник, тля. Кто он без него, Долгушина?»

Круто повернув, он влетел во двор магазина и резко затормозил. Из дверей подсобки выскочил Семен.

— Что случилось? — — подбежал он к машине.

— Вот что, — Долгушин с ненавистью посмотрел на потное Семенове лицо, — вот что, — повторил он, — вы, уважаемый Семен Яковлевич, бросайте вашу контору, садитесь в машину и разыщите мне вашего нежного дружка Алимова.

— Может, попозже, Юрий Петрович?

Долгушин высунул руку из окна, рванул Семена на себя. Тот, стукнувшись о стойку окна, тихо ойкнул.

— Сейчас, сука, понял, сейчас — или кишки выпущу. Привезешь его ко мне домой.

Он оттолкнул Семена, и маленький человек отлетел к стене.

Врубив заднюю передачу, Юрий Петрович вылетел на улицу.

Дома он пошел в душ и долго стоял под ним, попеременно меняя горячую и холодную воду. Из ванной он вышел почти успокоенный. Насухо вытерся полотенцем, надел халат и заварил себе зеленый чай. Он сидел, пил ароматную жидкость и курил. Курил, забыв о дневной норме сигарет.

Семен появился часа через три. По его лицу Долгушин понял, что случилось что-то непоправимое.

— Юрий Петрович, — Семен тяжело упал в кресло. — Юрий Петрович…

— Говори.

— Выпить дайте.

Долгушин подошел к бару, открыл его, вынул початую бутылку джина и бокал. Он налил Семену половину бокала, потом, посмотрев на его бледное лицо, налил полный.

Семен жадно, давясь, выпил жгучую жидкость, потом сидел несколько минут, зажав рот ладонью. Долгушин брезгливо смотрел, как медленно розовеет его нечистое, угреватое лицо.

— Милиция…

— Что милиция?

— За Алимовым милиция пришла, он на машине с Серегой подорвал, те стрелять начали, и они разбились. Насмерть.

— Кто сказал?

— Да весь переулок об этом говорит.

— Точно насмерть?

— Точно.

— Значит, повезло нам.

— Повезло, Юрий Петрович.

— Вот что, Семен, — спокойно, даже слишком, сказал ему Долгушин. — Дело закрываем. Ты сейчас едешь в торг, подаешь заявление об уходе и линяешь из Москвы.

— Куда?

— Найдешь место, страна большая, а денег у тебя хватит. Паспорт, что я тебе дал, цел?

— Конечно.

— Все, Семен, прощай. Будет надо, я тебя найду. Сроку тебе на все дела — три дня.

Семен пошел к двери и, открыв ее, на пороге внезапно обернулся. Он несколько минут внимательно разглядывал Долгушина. Высокого, статного, великолепно причесанного, в белом заграничном халате. В таких халатах ходят обычно герои-любовники в западных фильмах.

Посмотрел, усмехнулся недобро. И исчез, услужливый, заискивающий Семен Яковлевич Липкин. Не было больше человека смешно и пестро одетого. На пороге квартиры стоял зверь. Матерый, опытный, опасный.

— Что, Юрик, — блеснув золотыми фиксами, ощерился он, — пар выпускаешь, падло? Не хочешь халатик махровый, парижской работы на бушлат менять? А?! Боишься, гнида?

— Ты, сволочь, — Долгушин шагнул к дверям. Он не заметил, как в руке Семена оказался нож. Щелкнула пружина, и выскочило из рукоятки безжалостное, заточенное лезвие.

— Стой! Не то запорю, как телка.

Долгушин остановился. Он видел лезвие ножа и руку видел с синей татуировкой, которую почему-то не замечал раньше. Не обращал на нее внимания. А сейчас рука с татуировкой и нож стали единым — угрожающим и страшным.

— Ну вот что, Каин, — насмешливо сказал Семен, — кличку же себе придумал. Ты ею своих фрайеров пугай, а мое слово такое. Попадешься, продашь — на дне моря найду и запорю. Понял? Надо бы с тебя за Нинку получить. Но потом.

Он плюнул и захлопнул дверь. Плевок, словно медаль, повис на халате. Долгушин брезгливо скинул халат и, как был в одних трусах, бросился в кресло.

Все, конец его с таким трудом выстроенной империи. Империи, где только он пять последних лет миловал и казнил. Империи, где жадно ловили каждое слово и боялись его.

Значит, не было этого ничего. Значит, просто он нужен оказался этим людям. Они использовали его, а не он их. Использовали его ум, знания, умение выстроить любую, даже самую сложную комбинацию. Ну что же, может, это к лучшему. Конец империи. Король умер — да здравствует король.

Ничего, он еще может кое-что сделать. Нет, Семен, мы с тобой не встретимся на пересылках и в колониях. Мы, Бог даст, больше вообще не встретимся. Долгушин закурил, подошел к столу, поднял телефонную трубку. Постоял, положил ее и вышел в прихожую, там минут десять у зеркала он придавал своему лицу соответствующее выражение.

Вот теперь он спокоен. Абсолютно спокоен.

Он подошел к телефону и набрал номер Забродина.

— Владимир Федорович, дорогой, простите великодушно, что отрываю от работы, но хотел бы воспользоваться вашим разрешением и получить пятиминутную аудиенцию… Спасибо… Спасибо… Через сорок минут я у вас… До встречи.

Он оделся, как всегда, тщательно. Выходя в прихожую, увидел валяющийся халат. Брезгливо поднял его двумя пальцами и, выходя, заткнул в мусоропровод.

Забродин жил в старом доме на улице Чехова, рядом с Театром Ленинского комсомола. Квартира его отличалась от остальных, виденных Долгушиным, размерами и нелепостью планировки. Непонятно, кому могло взбрести в голову построить такое количество переходов и коридорчиков. Долгушин был здесь первый раз, но он прекрасно знал эту квартиру. Она была изучена им по рассказам общих знакомых и по фотографиям людей, снимавших хоть небольшую, но интересную коллекцию Забродина. И, проходя по ней, думал о том, что повезло члену-корреспонденту, так как его квартира должна быть следующей.

Они вошли в большой кабинет, обставленный тяжелой старинной мебелью. Письменный стол, величиной своей напоминающий саркофаг, кожаные кресла и такой же диван. Стены закрыли тяжелые шкафы, полные книг. На одной из стен висело восемь миниатюр. Долгушин подошел, посмотрел, вздохнул тяжело.