Возлюбленная кюре - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Достала?

– Да, – прошептала молодая женщина. – В церкви никого нет. Сейчас я выйду и отдам тебе мышьяк. Будь осторожен, он в стеклянном флаконе, так что постарайся не разбить!

– Нет, подождем немного. Алсид остался начищать алтарные подсвечники. Скорее всего, он сейчас в ризнице. Я сказал, что это не срочно, но старик настоял на своем. Проклятье, теперь и он за мной шпионит!

– Он занят и ничего не увидит. Это займет не больше трех секунд.

– Подумай сама, он наверняка услышал, как ты вошла и как закрыла за собой дверь. Но если нам повезет, он уйдет раньше, чем ты.

Матильде не терпелось избавиться от яда. Она была сама не своя от тревоги. С тех пор как флакон оказался в сумочке, ей казалось, что она идет по улице с оружием.

– Ролан, я не могу ждать! Нельзя, чтобы Колен узнал, что я выходила. Сегодня у него всего лишь один визит – в Ла-Брус, к старому нотариусу. Утром он собственноручно рассыпал смешанный с мукой яд на чердаке, рассчитывая избавиться от крыс. Арендатор, мсье Жаррон, заехал и взял столько мышьяка, сколько ему было нужно. Остаток муж спрятал в аптечку, и я не думаю, что он хватится его раньше, чем через несколько недель.

– Не волнуйся, все обойдется, – вздохнул ее любовник. – Продолжай говорить, тишина может вызвать подозрение.

– Я так тебя люблю! Как бы мне хотелось прижаться к тебе! – произнесла молодая женщина едва слышно.

– Скоро, Матильда… Скоро мы снова будем свободны! – прошептал Шарваз.

За дверью исповедальни кто-то кашлянул, потом послышалось шарканье ног. Должно быть, ризничий решил поставить начищенные подсвечники на место. Кюре и его любовница затаили дыхание, словно воры, которые опасаются быть пойманными на месте преступления.

Алсид Ренар кашлянул, пробормотал что-то и вернулся в ризницу.

– Пора! – выдохнул встревоженный священник. – Сейчас ты выйдешь и передашь мне яд, а потом уйдешь спокойно, как обычно.

– Хорошо.

Обмен произошел с молниеносной быстротой и в полнейшем безмолвии. Кюре, ощущая новый прилив сил, спрятал флакон из синего стекла под сутану. Что касается Матильды, то ей пришлось сдерживать себя, чтобы не броситься бежать. Вдохнув вечерний воздух, она испытала бесконечное облегчение.

Любовники не догадывались, что ризничий заметил уход мадам де Салиньяк. Он легко узнавал жителей городка по очертаниям фигуры и по походке.

«Часто же приходится жене нашего доктора бывать в исповедальне! – сказал он себе. – Но если то, что говорит мадам Анни, правда, зачем бы ей каяться перед отцом Роланом? Готов поверить, что где-то по соседству у нее есть ухажер, но почему это обязательно должен быть наш кюре?»

Анни Менье поужинала рано, в семь часов: съела суп и кусок сыра. То же самое она подала и кюре Шарвазу. За весь вечер они едва ли обменялись парой слов.

Отец Ролан направился в спальню, бросив через плечо:

– Доброй ночи, Анни!

Служанка в это время мыла посуду и не могла видеть, как хозяин подсыпал сероватый порошок в бутылку, в которой оставалось еще немного вина.

Покончив с посудой, она, как обычно, вознаградила себя стаканчиком – вопреки вчерашним благим намерениям – и с недоброй улыбкой пробормотала себе под нос:

– Мсье кюре на меня дуется! Мсье смотрит на меня свысока с тех пор, как я его отчитала! Боится меня! Знает, что им с Матильдой не поздоровится, расскажи я все.

Огромный полосатый кот безмятежно взирал на нее со своего любимого места – теплого камня у очага. Анни бросила ему кусок сыра, но мышелов даже не шевельнулся. Его зеленые глаза напомнили ей глаза Шарваза, разве что у кюре они были более светлые.

– Ты не лакомка, – сказала она, обращаясь к коту. – И такой же нелюдимый, как твой хозяин.

Радуясь, что скоро можно будет пойти спать, служанка налила себе еще вина и убрала пустую бутылку в буфет. Потом вернулась к очагу и присела. И тут ее желудок отозвался острой болью.

– В этот раз кюре купил еще более дрянное вино, чем обычно! Чтобы вечером, после тяжелого дня, мне нечем было себя побаловать… Надо же быть таким жадным!

В комнату вернулся кюре Шарваз. Он был обеспокоен, поскольку через окно увидел Колена де Салиньяка, который шел к пресбитерию. Иногда доктор заходил к нему по-соседски, но чтобы так поздно… «Неужели заметил пропажу мышьяка? – испугался кюре. – Или эта ведьма все-таки донесла на нас?»

Через пару минут в дверь постучали и вошел доктор. Его улыбка и вежливое приветствие мгновенно успокоили Шарваза. Анни, которой редко доводилось видеть доктора, пересела на другой стул, откуда ей было удобнее на него смотреть. «А вот и муж красавицы Матильды! Бедный, если бы только он знал, что пожимает сейчас руку тому, кто наставляет ему рога!» – пожалела она его мысленно.

Мужчины обменялись несколькими фразами у двери. Речь шла об умирающем, нуждавшемся в соборовании.

– Поторопитесь, отец Ролан, – попросил доктор. – Старик Эзеб совсем плох. Боюсь, до полуночи он не доживет.

Он кивнул служанке кюре, и та, прижимая руку к животу, плаксивым голосом пожаловалась:

– Господин доктор, раз уж вы тут… У меня очень болит живот. Внутри все горит!

– Советую вам выпить чаю, мадам. Многие жалуются на несварение, и обычно это бывает из-за вина. Оно вызывает изжогу и боль в животе. Выпейте теплого чаю – и в постель! Завтра будете как новенькая!

Анни сделала, как советовал доктор Колен. Чай действительно принес облегчение. Уже на пороге своей комнаты она оглянулась и встретилась глазами с кюре. Ролан Шарваз смотрел на нее со странным выражением – совсем как кот час назад.

Вдова улеглась и с облегчением вздохнула. Она слышала, как Шарваз вышел и спустился по лестнице.

– Свои обязанности он исполняет, – проговорила она тихо. – Но я бы не хотела, чтобы меня соборовал такой лицемер!

На следующее утро после беспокойной ночи Анни хотела встать, но ноги едва держали ее. «И живот болит еще сильнее! Выпью чаю и похожу по дому – может, полегчает!»

На то, чтобы разжечь огонь в очаге и подмести пол, понадобилась масса усилий. И кюре Шарваз до сих пор не вернулся. «Наверное, остался у постели старика, о котором говорил доктор. Не ожидала я от него такого… Вероятно, хочет показать, как он заботится о своих прихожанах».

Отец Ролан вернулся незадолго до полудня. Взглянув на сморщенное от боли лицо служанки, он с удивлением спросил:

– Что с вами, Анни?

– Мне очень плохо! Так плохо, что я даже не смогла обед сварить.

– Ничего страшного. Я сегодня обедаю у мэра, так что можете отдохнуть. Мне пришлось задержаться: старик до последнего вздоха держал меня за руку, а потом я давал урок Закона Божьего маленькому Фуше, сыну нашего мэра.

– Я знаю, о ком речь. Это один из ваших учеников, – пробормотала она.

– На вас больно смотреть, Анни! Сегодня вам не стоит больше работать. Лучше лягте и попоститесь денек. Это пойдет вам на пользу.

Живот болел так сильно, что у бедной женщины мысли в голове путались. Слабым голосом она поблагодарила хозяина и, пошатываясь, побрела к себе в комнату.

Но ее мучения только начинались. Очень скоро она уже ворочалась на постели, не в силах сдержать стоны. Рези в животе стали невыносимыми.

– Помогите… – бормотала она. – Господи, пусть хоть кто-то придет… Сил моих нет терпеть…

Одиночество пугало ее. Она прислушивалась к голосам с улицы, молясь, чтобы кто-нибудь постучал в дверь пресбитерия. «Хоть бы Алсид пришел меня проведать, – шептала она между приступами боли. – Я сегодня не ходила к источнику… И Туанетта. Я же ей говорила, что сегодня пойду на реку стирать».

Было уже шесть вечера, когда вернулся кюре. Услышав стоны, он заглянул в комнату прислуги.

– Вам до сих пор нездоровится? – спросил он, всматриваясь в измученную Анни.

– Мне очень плохо, господин кюре… Весь день промучилась, а лучше так и не стало. В животе режет… Пожалуйста, сходите к доктору, пусть даст мне что-нибудь, чтобы я смогла заснуть.