Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести) - Любовь Воронкова

- А как же не говорить? Не говорить - нечестно. Да и все равно Марфа Петровна узнала бы!

- Девочки, а может, она у Кандыковых? Костина мать, Евдокия Ивановна, ее очень любит!..

Костя лучше знал, где искать Чечек. По хрустящей, подтаявшей тропинке он прошел через сад, где старые березы и черемухи позванивали тонкими обледенелыми ветками. По этой тропочке школьные технички ходят за водой к Гремучему. Бурный ручей, бегущий с гор, никогда не замерзающий, шумел и сверкал среди молчаливых берегов. На высоком берегу ручья, на поваленном бурей дереве, сидела Чечек. Костя издали увидел ее шапочку с малиновой кисточкой. Она сидела, съежившись, в своем овчинном полушубке и, насупив тонкие брови, глядела на дальние, голубеющие в небе вершины.

"Как снегирь сидит", - усмехнулся Костя.

Чечек вдруг запела, и Костя остановился. Шумел и бурлил Гремучий, где-то на Чейнеш-Кая звенели ручейки.

Тоненький голосок Чечек тоже звенел, как ручеек из-под снега:

Я над речкой сижу одна,

А речка бежит и шумит,

И шумит наверху большая тайга,

И большая Катунь тоже шумит...

Я пойду в горы, домой,

Матушка встретит меня.

Матушка скажет: "Здравствуй, Чечек!

Что ж ты долго не приходила ко мне?"

Я пойду далеко в тайгу.

Эне!* Эне! Я иду домой...

Только плохо - снег на дороге лежит,

Только плохо - волки ходят в тайге...

_______________

* Э н е - мать.

Услышав про горы и тайгу, Костя подошел и сел на дерево рядом с Чечек. Несколько секунд они молча, без улыбки смотрели друг на друга.

- Кенскин, ты что? - сказала Чечек. И, вспомнив, как Костин отец при каждой встрече спрашивает: "Ну, Чечек, как твои дела?" - она, стараясь быть вежливой, спросила: - Как твои дела, Кенскин?

- Мои дела ничего, - ответил Костя, сурово поглядывая на нее, - а вот твои, однако, никуда не годятся.

Чечек опустила ресницы.

- Уж, кажется, домой собралась? - продолжал Костя. - Вот так: "Матушка, я иду к тебе... Матушка, я уже выучилась, а теперь иду телят пасти... Матушка, все люди учатся, а мне учиться не хочется!.."

Чечек не выдержала - улыбнулась:

- Я не так пела.

- А почему же? Могла бы и так петь - правда была бы.

- Ну, а что я сделала? - закричала Чечек, и смуглые щеки ее густо порозовели. - Ну, а что? Подумаешь - сочинение! Что, я его у Лиды украла, что ли?

- Украла.

- Нет, я ее тетрадку обратно положила.

- Тетрадку положила, а ее труд, ее мысли взяла. И не притворяйся, будто не понимаешь!

- Ее мысли?.. - повторила Чечек.

- Да, ее мысли. А зачем? Разве у тебя своих нет? У тебя и своих хватает. И вот сейчас Марфа Петровна читает - два одинаковых сочинения! Придет в класс, спросит: "Кто у кого списал?" Ну, что ты тогда скажешь? Вот и придется перед всем классом признаваться.

- Признаваться?

- Ну да! И признаешься. А как же? Однако хорошо ли это тебе будет?

- Са-авсем плохо... - прошептала Чечек.

- Конечно, совсем плохо, - сказал Костя. - Но то, что ты сделала, еще хуже. Ну, да ничего. "Умел воровать - умей и ответ держать".

- Если бы никто не знал... - помолчав, сказала Чечек, - тогда бы получше было. Правда, Кенскин?

- Нет, - ответил Костя, - все равно так же плохо. Сочинение-то ведь украденное.

Чечек опустила голову и, оттопырив пухлые губы, молча перебирала шелковую малиновую кисточку, спадающую на плечо.

- Знаешь что, - подумав, сказал Костя, - зайди к Марфе Петровне и все ей объясни. А сейчас беги обедать. И совсем нечего тут сидеть одной да петь про тайгу. Подруги тебя ищут. Вставай, беги!

Костя встал, и Чечек вскочила:

- Кенскин, я к Марфе Петровне пойду и все расскажу! Правда? А потом возьму да новое сочинение напишу - правда, Кенскин?

Костя искоса поглядел на ее повеселевшее лицо и чуть-чуть усмехнулся:

- Эх ты, бурундук!

- Хо! Бурундук! - засмеялась Чечек. - А что, у меня разве на спине полоски есть? Меня медведь не гладил!

Чечек, подпрыгивая, побежала по дорожке. А Костя шел медленно и теплыми голубыми глазами задумчиво глядел кругом - на синие кусочки неба, светящиеся среди облаков, на склоны гор с обнажившимися камнями, на тихие лиственницы, которые, словно творя великую тайну, уже гнали к вершинам живые соки и готовили материал для своих пурпуровых шишечек, чтобы успеть вовремя нарядиться и торжественно встретить весну.

ПОДАРОК ЮННАТАМ

В интернате было тихо. Так тихо в этой большой комнате еще никогда не бывало. Девочки занимались своими делами: кто сидел с книгой за длинным столом, кто штопал чулки, кто готовил постель, собираясь спать. Время было уже позднее. Черная тьма глядела в окна из-за голубых занавесок.

Заняв середину стола, поближе к лампе, Чечек писала сочинение. Напряженно сдвинув брови, она выводила трудные строчки. Чечек хоть и ошибалась иногда, но очень легко говорила по-русски - в их алтайской начальной школе проходили русский язык. Да и, кроме того, на Алтае так много русских, что почти все алтайцы говорят на двух языках: и на алтайском и на русском. Но вот сочинение писать по-русски - это для Чечек было мукой. Тут ведь надо сразу несколько дел делать: и чтобы складно было, и чтобы понятно было, и чтобы русские слова были без ошибок написаны... Потому и стояла в этот вечер в интернате тишина - девочки старались не мешать подруге. Все уже знали, что Чечек ходила к Марфе Петровне и повинилась. И все до слова знали, что ей ответила Марфа Петровна.

"Признать свою вину мало, - сказала она Чечек, - надо ее исправить. Садись-ка да напиши сочинение заново. Но уж смотри, чтобы тебе никто не помогал, а то как же я опять узнаю, кто это написал? Может, ты, а может, Мая, а может, Лида Королькова!.. А мне нужно твое лицо видеть!"

Шелестели страницы, которые, читая книгу, перелистывала Мая Вилисова; чуть позвякивали вязальные спицы Катюши Киргизовой; невнятно шептались о чем-то в дальнем углу, сбившись в кучу, девочки... и шумела во тьме за окнами бурливая Катунь.

Чечек задумалась, покусывая кончик ручки. Мая тотчас обратилась к ней:

- Что? Может, помочь тебе?

Чечек сверкнула на нее глазами:

- Нельзя помогать!

- Ну, а что же ты сидишь, думаешь?

- Не знаю, как слово написать.

- Какое слово?

- Жеребенык! Или надо жеребенук?

- Жеребенок! Нок! Нок! - закричали сразу изо всех углов. Жеребенок!..

- Жеребенок, - шепотом повторила Чечек и принялась писать дальше.

В одну из самых тихих минут кто-то постучал в дверь. Проворная Эркелей подбежала и откинула крючок. Но пороге появилась Марфа Петровна высокая, худощавая, укутавшаяся в большой платок.

- Марфа Петровна! - обрадовались девочки и, повскакав со своих мест, окружили ее.

- Марфа Петровна, садитесь сюда!

- Нет, вот сюда, на мою кровать - у меня мягко, мне новый матрац набили!

- Нет, Марфа Петровна, лучше вот сюда, к печке - у нас печка очень теплая. Потрогайте!

- Тише, тише! Что это, как грачи раскричались!.. - сказала Марфа Петровна своим грубоватым голосом. - Ну, как у тебя дела, Чечек?

- Написала!

- Все?

- Нет, еще кончик остался. Са-авсем маленький кончик остался!

- Ну, садись, дописывай.

Марфа Петровна, как она это часто делала, прошлась по интернату, осмотрела постели девочек - чистые ли, проверила, у всех ли есть полотенце, потрогала печку - хорошо ли протоплена, спросила, какой у них сегодня был обед... А потом уселась, прислонясь к печке спиной. Она была уже немолодая, но ее лицо сохраняло свои чистые линии, синие глаза светились, белые зубы блестели, и лишь около глаз да на щеках, там, где в юности были ямочки, залегли тонкие морщинки. Девочки, как цыплята около наседки, уселись вокруг нее.

- Марфа Петровна, вы нам что-нибудь расскажете?

- Марфа Петровна, расскажите!

- Да нечего, нечего мне вам рассказывать, - сказала Марфа Петровна. Что это, каждый раз "расскажите да расскажите"!.. Чечек, а ты куда вскочила?.. Дайте мне хоть когда-нибудь посидеть да помолчать... Пиши, Чечек, пиши! Я вот посижу тут с вами да подремлю у печки... Что это, уж нельзя старому человеку у вас посидеть да подремать!..

Марфа Петровна уткнулась подбородком в накинутый на плечи теплый платок и закрыла глаза. И снова в интернате наступила тишина, и снова стало слышно, как чуть-чуть поскрипывает перо Чечек и как в глубокой апрельской темноте шумит Катунь...

Девочки на цыпочках ходили вокруг Марфы Петровны и разговоры свои вели только на ухо друг другу: Марфа Петровна устала, пускай отдохнет...

Тихо, одна за другой, бежали минуты. Хоть и молча сидит с ними Марфа Петровна и даже сидя спит, а все-таки так хорошо, что она пришла! Сразу как-то спокойнее стало в интернате, будто кто-то родной, напоминающий маму, присутствует здесь.

Чечек дописала последнюю строчку, положила перо и оглянулась. Несколько голосов зашелестело со всех сторон:

- Чечек, написала, да?

- Чечек, написала?

- Написала, - шепотом ответила Чечек.

Она сказала очень тихо, но Марфа Петровна сразу открыла глаза, будто только и ждала этого слова, чтобы проснуться.