Хельсрич - Аарон Дембски-Боуден

Двор был обрамлен девятью простыми мраморными статуями в четыре метра высотой. В каждом из основных направлений в сам собор вели несколько открытых дверей. Мозаичная плитка на полу изображала черно-белый, разделенный на две части механический череп Культа Механикус с Марса. Гримальд приземлился на глазницу с человеческой стороны черепа, раздавив черную плитку в пыль.

Ничто не двигалось поблизости. Звуки битвы, мародерства, надругательства — все это доносилось из окружающих зданий.

Приам приземлился, проскользив по полу, его бронированные сапоги разбили мозаику и подняли волну мелких камней. Прикованный к запястью меч пробудился.

Неровар, Кадор и Бастилан приземлились более изящно. Сержант опустился на землю в тени одной из накренившихся статуй. Суровое лицо изваяния затмило заходившее солнце.

— Это примархи, — сказал он остальным, пока рыцари проверяли оружие.

Все повернулись к Бастилану. А он оказался прав.

Эти изваяния были столь простыми, что могли показаться незавершенными. Сыны Императора обычно изображались в величии и славе, а не столь аскетичными и скромными.

Здесь был Сангвиний, крылатый повелитель Кровавых Ангелов с овеянным покоем невинным лицом. А вот и Жиллиман из Ультрамаринов — его закутанная в мантию фигура была самой тонкой из всех его изображений, прежде виденных рыцарями. В одной руке примарх держал открытую книгу, другую воздел к небу, словно его навечно заморозили в момент произнесения великой речи.

Джагатай-хан был изображен с обнаженным торсом и кривым клинком в руках. Он смотрел влево, словно разглядывал далекий горизонт. Длинные, чуть растрепанные волосы распущены, хотя обычно живописцы и скульпторы изображали его с хвостом на затылке. Рядом с ним Коракс, князь Воронов, в простой гладкой маске, лишенной всех черт, кроме глаз. Казалось, он не хочет показывать лицо даже своим братьям, прячась за актерской личиной.

Феррус Манус и Вулкан делили один постамент. Братья стояли с непокрытыми головами, и только эти два примарха были изображены в броне: Манус в кольчуге, Вулкан в чешуйчатом доспехе. Они стояли, глядя в противоположные стороны, оба сжимали в руках молоты.

Леман Русс, примарх легиона Космических Волков, стоял, расставив ноги, и смотрел в небо, запрокинув голову. В то время как другие сыны Императора красовались в мантиях или броне, Русс был одет в шкуры, сквозь которые виднелась точеная мускулатура. Он также был единственным примархом со сжатыми кулаками, словно смотрел в небеса, ожидая чьего-то нежеланного прибытия.

Фигура в мантии и капюшоне, худая почти до истощенности, сжимала рукоять крылатого меча, чье острие упиралось в постамент между босыми ногами статуи. Это Лев Эль-Джонсон, изображенный воином-монахом. Глаза его были закрыты, словно примарх Темных Ангелов медитировал.

И наконец, последним стоял, возвышаясь над Бастиланом, Рогал Дорн.

Дорн находился в стороне от братьев, не глядя ни на свою родню, ни в небо над головой. Его царственный взор был опущен к земле слева от него, словно примарх смотрел на что-то жизненно важное, что мог видеть лишь он один. Мантия на нем была проще и скромнее, чем на братьях, но на груди также был тщательно вылеплен крест. Хотя он был командиром Имперских Кулаков, личная геральдика перешла другим его сыновьям — тем, кто ушел в Храмовники.

Именно его руки более всего прочего привлекли внимание рыцарей. Одна была поднята к груди, пальцами касаясь креста, словно застывшая в недоконченном жесте. Другая вытянута в том направлении, в котором смотрел Дорн, ладонь раскрыта и повернута к небу, словно предлагая помощь кому-то, поднимающемуся на ноги.

Статуя была самым аскетичным и совершенным воплощением генетического отца Гримальда, какое он когда-либо видел. Он с трудом подавил внезапное желание упасть на колени и вознести молитву.

— Это знак, — продолжил Бастилан.

Гримальд едва ли мог поверить, что последняя фраза сержанта прозвучала всего несколько секунд назад.

— Да, воистину, — ответил реклюзиарх. — Мы очистим храм от ксеносов под пристальным взором нашего прародителя. Дорн смотрит на нас, братья. Так пусть же он гордится днем, когда был создан первый Храмовник.

Без колебаний и осторожности мы продвигаемся через залы собора.

Я смог справиться с раздражением от покатого пола, к тому времени как убил уже третьего ксеноса. Все вместе мы минуем помещение за помещением. Собор представляет собой серию залов, обрамляющих двор, и в каждом наше внимание привлекают витражные окна, сейчас разбитые и похожие на беззубые рты.

Мы убиваем легко, почти не задумываясь. Приам ведет себя словно волк на цепи, готовый сорваться и в одиночку убежать вперед.

Мое терпение в отношении его заканчивается.

Каждый зал осквернен. Техноадепты и жрецы Экклезиархии лежат мертвые и разорванные на части, куски их тел пятнают мозаичный пол. Будучи безоружными, они не могли сопротивляться захватчикам. Книжные полки обрушены на пол, керамические орнаменты разбиты… Я всегда считал бессмысленную тягу к разрушению естественной чертой ксеносов, но сейчас все выглядело так, словно твари что-то искали.

— Структуры сочленений запечатаны. Мои кости защищают внутренние войска. Путь к сердцу отрезан от паразитов.

Попали они в засаду или нет — плохо, что Механикус потребовалось столько времени для выполнения столь простых действий.

— Мы очищаем собор, — сообщаю я Зархе. — Сопротивление минимальное, Зарха. Но ты должна встать. Орки все прибывают. Сделай невозможным абордаж собора, или нас сомнут.

— Я не могу встать, — говорит она.

Грех для великого воина произносить столь постыдные пораженческие слова. Будь она одним из моих рыцарей, я убил бы ее за такое бесчестье. Задушил. Медленно. Трусость не заслуживает удара меча.

— Я пыталась, — протянула она.

Эмоции, окрасившие механический голос, вызвали у меня прилив желчи. Насколько я понимаю, она плачет. Мое отвращение столь велико, что я с трудом сдерживаю тошноту.

— Пытайся лучше, — выдыхаю я в вокс и обрываю связь.

Мы пробиваемся к внешним укреплениям на фронтальной броне «Герольда Шторма», где захватчикам легко забраться на титана по наклонной поверхности. Жирная рука орка хлопает по окровавленному металлу на краю стены, и тварь пробирается внутрь. Мой плазменный пистолет упирается в морду зеленокожего, стабилизаторы теплообменника шипят на его коже. У орка осталась лишь секунда, чтобы завопить от ненависти, а затем я нажимаю на спусковой крючок. Безрукие остатки ксеноса падают вниз, быстро сгорая, — живой бело-синий факел.

Укрепления под настоящей осадой. Последние выжившие техноадепты и жрецы, совсем маленькая группка, обороняются от целой орды ксеносов. Немногие из людей, с аугментикой или без нее, могут на равных биться с орками.

Цепь дисциплины, сдерживающая Приама, оборвалась. Мечник понесся вперед, оружие сверкает каждый раз, когда силовое поле впивается в плоть ксеносов. Мои братья повергают врагов на осажденной стене клинками и болтерами. Немногочисленные ведущие огонь по толпе орков и управляемые сервиторами турели на шпилях замолкают — они не рискуют попасть в нас.

— За это ты получишь епитимью, Приам.

Он не отвечает.

— За Императора! — кричит он в вокс. — За Дорна!

Турели вновь открывают огонь туда, где нет никого из Храмовников. Что ж, по крайней мере, в отличие от их хозяев, сервиторы чего-то стоят. Орки отвлекаются от резни немногочисленных уцелевших жрецов и движутся к нам.

Один из них… О Трон Императора… Один из них заставляет своих собратьев казаться карликами. Он вдвое выше любого из нас, броня выглядит примитивной и собранной из металлических обломков, а к корпусу экзоскелета болтами присоединены пыхтящие энергетические генераторы. Руки — огромные клешни, способные без труда разорвать танк. Орк даже убивает сородичей, стоящих перед ним, когда приближается по искривленному полу к нам. Взмахами клешней зеленокожий разбрасывает своих менее рослых соратников, отшвыривая их к собору или кидая через стену.

Я обеими руками поднимаю крозиус.

— Этот мой, — говорю я братьям.

Дорн смотрит на нас.

— Вы хотели видеть меня, сэр?

Томаз не стал утруждать себя приведением в порядок помятого комбинезона, когда выпрямился в чем-то отдаленно напоминающем стойку «смирно». Его окружал командный штаб, как всегда похожий на улей. Младший офицер задела докера, проходя мимо.

Томаз ничего не ответил. Сегодня он отработал пятнадцать часов в порту, забитом дюжинами и дюжинами судов, где почти не было места, куда можно складывать груз. Пятнадцать часов крика, так как вокс-передатчики сломались, а техножрецов, чтобы починить их, не было. Груз скидывался куда попало, куда только можно было сложить, — и место неизбежно оказывалось неправильным (и максимально неудобным) — и в итоге через считаные минуты его приходилось перекладывать, исправляя ошибки предыдущих рабочих.