Страшный суд - Станислав Гагарин

Но с этим мы уже потом разобрались… С земли больше не стреляли, слава Аллаху, и винтокрылый приятель боком скользнул к площадке, оборудованной в центре пограничной заставы.

Бывшей заставы — пришлось уточнить Станиславу Гагарину, когда он ошеломленным взглядом окинул дымящиеся развалины скромных строений.

Застава была разгромлена дотла.

— Они провели артиллерийскую подготовку, — негромким голосом сообщил мне Рахмон, бесстрастно глядевший в сторону Афганистана. — Ударили из-за Пянджа. Сразу разрушили связь, взорвали склад боеприпасов, изолировали пограничников от соседей. Потом атаковали из-за границы и с севера…

— Сколько? — отрывисто перебил я таджика, и тот понял меня.

— Двадцать пять человек, — просто ответил Рахмон и после паузы добавил, скорее для дополнительной информации, нежели намекая на некую компенсацию: — С ихней стороны в четыре раза больше…

Я оглянулся. Поражала пустынность окружающей обстановки. Еще недавно здесь обитало пять десятков молодых и здоровых парней, жизнь которых была строго выверена и подчинена режиму пограничной заставы, где новые сутки службы начинались с тринадцати часов и текли размеренно и логично, где смысл жизни каждого определялся высокими словами: «Приказываю выступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик…»

Но какую границу защищали нынешние ратники в зеленых фуражках, за что отдали жизни эти российские парни, ведь наша поруганная и униженная Россия не имеет общих границ с Афганистаном…

«Интересно, — подумал я, — как теперь напутствуют русских пограничников, заступающих в наряд? Вернусь в Москву — позвоню Геннадию Ананьеву».

— Полковник из Душанбе командует, — возвратил меня в нынешний день Рахмон. — Серьезный мужчина, хотя и молодой… Эвакуировал оставшихся в живых и занял участок границы собственными парнями. Хотел нанести упреждающий удар, да московские генералы не разрешили.

«Знаем мы этих московских, — с внезапно возникшим раздражением подумал я. — Один мой относительно недавний кореш чего стоит, собутыльник самого, обличенная во власовский мундир особа, приближенная, так сказать, к императору. А ведь я с этим дубоватым козлом договор о творческом содружестве подписывал… Тьфу!»

Я поворотился в сердцах, чтобы и в самом деле сплюнуть, и тут увидел, как мчится в нашу сторону боевая машина пехоты.

— Душанбинский полковник, — сказал Рахмон.

Бээмпешка лихо развернулась у вертолета, доставившего нас на разоренную заставу, с машины соскочил подтянутый и строгий полковник, которому явно не хватало до тридцати лет направился ко мне, упруго припадая при каждом движении к земле, будто двигался уссурийский тигр, вставший на задние лапы, но с подчеркнутой уверенностью отличного строевика, знающего толк в военной выправке.

Я невольно залюбовался полковником, который казался человеком из местных, но черты европейского облика в нем присутствовали тоже.

Не дойдя пяти шагов, он броско взял под козырек и четко доложил:

— Охрана границы восстановлена, меры по усилению приняты, восстановительные работы начнутся с подходом саперной роты, спустя тридцать минут. Двести первая дивизия поднята по боевой тревоге и развертывает глубоко эшелонированное прикрытие позиций Московского погранотряда.

Окончив доклад, симпатичный парень приблизился вплотную, пожал мою руку, которую я протянул ему, и представился:

— Полковник Темучинов! Здравствуйте, товарищ Гагарин!

— Опаздываете, полковник, — сказал я ему, входя в роль, ведь не просто наблюдателем меня перебросили сюда, на Крышу Мира, со старых и добрых Карпатских гор. Видимо, необходимо разобраться в ситуации и принять некие решения. По крайней мере, сделать предположение о случившемся и затеять разумные вариации, отталкиваясь от собственных суждений.

— Неужели разведка не сообщила о намерениях сопредельной стороны?

— Еще как сообщила! — воскликнул полковник. — Только не было команды из Москвы, хотя Москве оперативная обстановка докладывалась ежечасно. Никто не рискует брать ответственность на себя, товарищ Гагарин.

— Как вас зовут, полковник?

Мне почему-то не хотелось повторять в разговоре его армейское звание, хотя он ловко смотрелся в десантном кепаре с длинным козырьком и пятнистом комбинезоне, брючины которого были аккуратно заправлены в высокие шнурованные ботинки.

— Чингизом меня зовут, — обыденно ответил новый знакомец в камуфлированной одежде. — По отчеству не обязательно…

— Вы из таджикской национальной армии? — спросил я.

В наши дни, когда армейская форма почти во всех республиках еще союзная, а вокруг зачастую все ходят в пятнистой, что делает военных близнецами, но вовсе не братьями, подобные вопросы не сочтешь излишними.

— Около того, — непонятно ответил Чингиз будто отрезал, и потому я не стал развивать тему.

— Не хотите ли пройти в мою штабную палатку? — радушно улыбнувшись, предложил полковник.

Мы обогнули еще отвратно чадящее здание заставы и за ним, метрах в двухстах пониже, на берегу Пянджа я увидел с десяток аккуратно поставленных палаток, сооруженных из брезента пустынного цвета.

В легком просторном помещении, заполненном полевыми рациями и компьютерами, было там, по-моему, и нечто вроде портативного радиолокатора, громоздилась тьма других приборов неизвестного назначения, Чингиз ввел меня в брезентовый закоулок-выгородок, где стоял походный столик и два раскладных стула.

Верзила-вестовой по молчаливому кивку полковника принес чай и разлил в пиалы, аккуратно поставленные среди обычных закусок, которые традиционно сопровождают среднеазиатское чаепитие.

— Милости прошу, — широко улыбнулся Чингиз. — Чем богаты… Спиртного вы, как меня предупредили, не приемлете принципиально. Я — тоже.

— Вот и хорошо, — подвел Станислав Гагарин итог, смекнув, что сей Чингиз знает о нем не только это. — Общую обстановку, пожалуйста…

Мы пили чай, я потихоньку пробовал закуски, ведь и не завтракал еще с той поры, когда очутился в горном лесу за тридевять земель от того места, где находился прежде, а полковник Темучинов говорил, что было бы явным преувеличением считать, будто за нападением на границу стоит Афганистан, как государство.

— По ту сторону Пянджа такое же смутное время, как и у нас, — говорил мой хозяин. — И не было ни одного случая, когда ответственность за пограничные инциденты взяло бы на себя кабульское правительство. Скажу больше: шейх Раббани, встречаясь с таджикскими и узбекскими лидерами, неизменно подчеркивает собственное миролюбие.

— У Раббани непростые отношения с северными районами Афганистана, — заметил я, скромно давая понять, что газеты, по крайней мере, мы регулярно читаем.

— Практически эти области не подчиняются центральному правительству, — подтвердил сказанное мною полковник Чингиз. — Обратите внимание на то обстоятельство, что с территории, которую контролирует генерал Дустум, узбек по происхождению, никаких вылазок не происходит. А вот из провинции Тахар, где велико влияние исламской партии Афганистана, моджахеды так и прут на нашу землю…

— И беженцы с ними… Усиливающий нестабильность фактор, — определил Станислав Гагарин.

— Еще какой фактор! — воскликнул мой собеседник. — А сейчас, когда премьер-министром у соседей стал Хекматиар, вождь исламистов, действия душманов, которые будоражат и наших таджиков, заметно активизировались, увы… Попейте, попейте чаю! Сейчас будем завтракать, меня предупредили, что вы голодны.

— А разве это не завтрак? — удивился я и помахал рукою над столом.

— Это закуски к чаю, товарищ, — усмехнулся полковник.

В общем и целом, события в Таджикистане мне были известны. Я знал, что в республике много узбеков, порядка миллиона человек, и триста тысяч русских. Последнее обстоятельство было весьма тревожным, ибо в соседней стране было слишком много фанатиков, мечтающих вырезать всех шурави по эту сторону реки Пяндж.

— И вырежут, — буркнул Чингиз, будто прочитал мои мысли, — не сомневайтесь в этом, Станислав Семенович. В первую очередь — русских.

— А некий Плутник — одна фамилия чего стоит! — пишет в «Известиях», что русское войско необходимо немедленно вывести отсюда, пограничные заставы убрать, а нынешнему правительству, законно избранному, между прочим, народом, найти общий язык с оппозицией.

— Какая оппозиция! — воскликнул Чингиз. — Бандит и наркоман Резвон, прячущийся в горных ущельях Памира? Казиколон Тураджонзода, удравший в Афган, или Шодмон Юсуф, скрывшийся где-то у вас в Подмосковье?! Два года они были у власти, получили неслыханную свободу для реализации собственных идей и планов. Итог известен — погибло шестьдесят тысяч ни в чем не повинных людей, которых эти авантюристы принесли в жертву ложному религиозному беспределу.