Голова Медузы Горгоны - Валентина Пономарева

Он рванул шашку, но вбежавшие сотники повисли у него на руках. Скиба попятился к лавке, заслоняясь рукой. А хорунжий бушевал:

— Где Мавлюта, гад? Где половина сотни? Винтовочки! А пулеметы не хошь? А бомбы? Сволочь! За такую разведку Лавров к стенке ставил! Шкура! Сколько тебе платят?

Щербатый подбежал к нему с кружкой шмурдяка и заставил выпить.

— Что? — глухо спросил Конарь, когда хорунжий оторвался от кружки. Тот посмотрел куда-то в сторону и прошептал:

— Нету Мавлюты. Пропал казак… А с ним и полсотни… Засада… Пулеметы… Всех…

Конарь пнул табурет, отлетевший в стену, шагнул к Скибе и стал бить его плетью. По лицу, по голове, по рукам… Наконец, повернулся к замолкшим сотникам и рявкнул:

— В ружье! Выжечь! Вырезать!

Все гурьбой вывалились из избы. Конарь глянул на хорунжего. Тот устало склонил плечи и безучастно смотрел на кружки, наполненные шмурдяком.

— Ступай и ты, — выдохнул Конарь. — Возьмешь сотню Мавлюты и тачанки. Ступай!

Банда снялась с места и вышла на хутор Орловский.

Не доходя до него с полверсты, развернулись веером и с гиком и свистом понеслись вперед, размахивая клинками. Вломились на скаку, но красных на хуторе уже не было. Все жители ушли с ними. Кругом валялись трупы бандитов, среди них скрючился и бывший сотник Мавлюта.

Конарь лютовал. Он приказал обложить хаты хворостом и подпалить. Как свечи вспыхнули сеновалы, огонь пожирал стены, крыши, сады и орущий скот. Конарь невозмутимо стоял среди огня и дыма и смотрел, как хутор превращается в груды дымящихся головешек.

Через три часа все было кончено. Конарь собрал банду, выслал вперед дозоры и дал команду выступать. Его путь лежал на Курскую.

Вслед за Дружининым и Зуйко заговорили другие. Очные ставки сделали свое дело. Доценко рассказал о службе у Шкуро, но заявил, что о заговоре расскажет только самому главному.

Пригласили Долгирева.

— Живым оставите али к стенке? — спросил арестованный.

— Это будет зависеть от вашего поведения и еще от одного обстоятельства.

— Какого?

— Есть разные люди. Одним уроки не идут впрок. Те опять продолжают вредительствовать. А есть люди, которые глубоко осознают, что совершили ошибку и до конца дней своих честно работают, чтобы заслужить прощение народа.

— Не простит, — протянул задумчиво Доценко. — Вовек не простит… Сына у нее рубанул, у бабы-то. Один, поди, был.

Бывший связной смотрел неподвижно в стенку, будто припоминал весь свой путь, каждый день и час, проведенный на крутой тропке. Видно было, что сожалеет он о многом. Но до раскаяния было еще далеко, хотя Доценко и дал показания о банде Менякова, со всеми подробностями сообщил пароли для связи с другими бандами, с горами, места и сроки встреч связных.

Теперь никто не хотел молчать. Почувствовав, что скрывать больше нечего, что дальнейшее запирательство будет только каждому во вред, недавние единомышленники пустились во все тяжкие, обвиняя друг друга, стараясь как можно больше очернить ближнего, лишь бы умалить собственные «заслуги». Те, которых долго не вызывали на допросы, просили бумаги и сочиняли пространные объяснительные.

С некоторыми из них знакомился лично Долгирев.

«В Пятигорск мы приехали из Боргустанской в командировку по делам продразверстки от исполкома и встретили Зуйко. Он пригласил нас к себе домой и потом стал спрашивать о бандах вокруг Боргустанской и о сотнике Хмаре. Мы думали, что он интересуется как советский работник, и все рассказали. Он предложил нам сотрудничать. В чека об этом не заявили, т. к. хотели через него сами выловить всех главарей, но не успели», —

так начиналась объяснительная записка председателя и секретаря Боргустанского стансовета.

Когда фальшивка была разоблачена при очных ставках, один начал уличать другого. Запольский молчал, слушал.

— Чистеньким хочешь быть? Не выйдет! Думаешь, я один за все отвечать буду? — кричал секретарь.

— Никакой конкретной работы я не вел, гражданин следователь, — упирался председатель. — Я виновен только в том, что своевременно не сообщил о заговоре.

— Вот ты как! А переговоры, которые ты вел с Меняковым? А наши передачи, которые ты отправлял ему? А как ты спас бандита и отправил его в горы, а потом хотел туда же и его шлюшку сплавить? Ишь, хитрож…! Чистюля! — негодовал недавний подчиненный.

— Меня хочешь утопить, а сам вылезти? — возмущался председатель. — А кто ездил в «Штаб», чтобы договориться о передаче посевных фондов станицы в горы? А кто отвозил секретный приказ? А кто исполкомовскую машинку отдал для листовок?

— Не выкрутишься! Когда в партию вступали, ты что говорил? Что мы теперь как редиска — сверху красные, а снутри белые по-прежнему… Говорил, как будем теперь изнутри разваливать Совдепию?

После такого бурного диалога на стол следователя легла записка:

«Я действительно по заданию своей партии вступил в РКП, чтобы вести изнутри разрушительную работу, вызывать своими действиями и работой своих товарищей недовольство у населения, а все сваливать на Советскую власть и коммунистов, по приказу которых я как будто действую. Но прошу нашу рабоче-крестьянскую власть не посылать меня на Астраханские рыбные промыслы, т. к. у меня хронический бронхит и свою вину я осознал. О заговоре хочу сообщить следующее…»

Одно за другим проходили перед глазами следователей запоздалые откровения:

«…Коменданту Пятигорской губчека арестованного Петра Савельева заявление.

Настоящим я не хочу спасти свою жизнь. Раз мать родила — раз и помирать. Но пусть не живут и негодяи-подлецы, которые в количестве до 20 душ остались на свободе и никто их не знает. Обвинения на них очень веские. Тов. Савельев тем самым загладит свой грех перед рабоче-крестьянской властью и спасет государство от паразитов. Прошу немедленно вызвать меня на допрос».

— Так что вы хотели дополнить следствию, гражданин Савельев? — спросил Запольский.

— Лукоянов! Он живет на Нахаловке, двадцать семь. Арестуйте его! Это ярый белогвардеец, он ненавидит нашу власть!

— Лукоянов жил на Кирпичной. Так говорите, Нахаловка?

— Точно!

— Товарищ Веролюбов! — крикнул следователь, приоткрыв дверь в соседнюю комнату. Комендант вырос на пороге, как всегда подтянутый, в неизменном френче с белым подворотничком. — Срочно по этому адресу установите засаду. Да ребят понадежнее подбери!

— Кто еще? — спросил он снова Савельева.

— Еще Чепурной. Эсер. Он бежал в балку Дарья. Об этом говорили нынче в камере… А Фальчикова будто уехала к Конарю с каким-то поручением…

Старший следователь остановил его жестом и приказал конвоиру увести арестованного. Устало потер виски и перелистал несколько дел. Подследственные начинали повторяться. Это утомляло, раздражало, отвлекало внимание. Многое стало казаться очевидным, само собой разумеющимся. Подхлестываемые нетерпением, некоторые молодые работники следственного отдела спешили «закруглить» дела без достаточных на то оснований.

Александр Запольский опять выудил из папки постановление:

«Характеристика по делу Чернышева Федора Ефимовича. Казак. Кулак станицы Ессентукской. 58 лет. Обвиняется — связь с бандитами. Свою связь отрицает, но есть документ о его связи. На основании его считаю Чернышева виновным…»

Запольский поморщился, словно проглотил что-то нестерпимо кислое и размашистым почерком написал через всю бумагу от левого нижнего до правого верхнего угла:

«Срочно! Дело для следствия дается не для того, чтобы скорее сплавить. Доследовать. Речь идет о судьбе человека. Запольский».

Следствие продолжалось.

Домой Бухбанд мчался что есть духу. Останавливался лишь для того, чтобы дать небольшой отдых коню.

Вид у него был радостный, хотя дальняя дорога и бешеная скачка сильно измотали его. Яков Арнольдович положил на стол Долгиреву кусочек карты, испещренный условными отметками и записку.

— Встретились вчера. Поздравил его от всех нас с наступающим Первомаем. Кто знает, когда теперь увидеться сможем. Все нормально. Пока что он вне подозрений. А это очередное сообщение. — Бухбанд указал на карту.

Долгирев в недоумении вскинул брови.

— В ставке Врангеля расстроены провалом заговора, — объяснил Бухбанд. — Через агентурную связь с закордоном Лавров извещен о направлении к нему с особыми полномочиями Врангеля офицера Пономаренко. Лавров и, естественно, Лукоянов растеряны. Считают, что этим Врангель подчеркивает свое недовольство их действиями. Выход эмиссара ожидается на той неделе. На карте маршрут следования и места конспиративных перевалочных квартир. От Лаврова этой же дорогой ходят.

— Карту надо вернуть? — спросил Долгирев.