Среди стихий - Александр Берман

А мы? Но ведь и мы уже стояли на бревнах над Аккемсксой Трубой. Мы тоже разведали реку и были уже впереди. Мы решились, созрели...

Кажется, я сказал тихонько, чтобы Люся не слышала: "Начальник, подождем еще!"... И немедленно и резко он приказал мне отцепить плот. И теперь уже ни мгновения сомнений.

Я отвязал переднюю веревку, стал сворачивать ее, готовя к будущему причаливанию. Потом побежал к кормовой веревке, развязал узлы и, прежде чем бросить ее, остановился и пару секунд подумал, как мне пробежать по камням и прыгнуть на плот. Потом я проделал все это и, зацепившись у задней подгребицы, лихорадочно стал вытаскивать и сворачивать веревку. Как при этом шел плот, я не видел. Начальник уже несколько раз непривычно торопил меня: "Саня, скорее, к греби, Саня..." Но это он зря. Он бы мог скомандовать мне: "Брось веревку и иди к греби", - это было бы по делу, потому что без приказа я не мог оставить веревку не подготовленной к причаливанию.

Я подбежал к греби как раз перед первым сливом. Все окаменело у меня внутри, когда валились вниз в водяную пропасть. Долгое ожидание момента или призрачность сумеречного освещения усиливали эффект... Все замерло во мне от восторженного страха. Плот, наклоняясь, падал по маслянистой темной глади; вдруг сквозь нарастающий грохот вала я отчетливо услышал шум ветра в деревьях на вершинах скал, и в затхлую теплоту ущелья упали осколки этого ветра, полные запаха листьев и хвои. На выходе из вала, совсем не ощутив холода накрывшей с головой воды, я опять почувствовал теплоту ущелья и удивился непривычно большой скорости движения скал.

Потом целых двадцать или тридцать секунд мы не работали. Плот несся как по рельсам, и в этом было что-то жуткое - куда ведут эти рельсы?! И как раз в эти секунды я увидел Наташу.

Странно, как одно и то же трогает безмерной грустью и может быть смешным. Она стояла на краю скалы. Наташин костюм - эти огромные брезентовые штаны и торчащий от шеи капюшон штормовки, ее силуэт над темным ущельем, над нами, на фоне светлого неба, и так близко к краю, что снизу видны белые подошвы ее маленьких кед...

Потом мы секунд тридцать надрывались на греби, и наших сил не хватало. Плот плохо зашел в слив. Но сама вода довернула его, и все обошлось. Я прикидывал маневр в следующем заходе и готовился начать работать влево, как вдруг Начальник закричал: "Право!" Именно закричал, а не скомандовал. Мы опешили, но стали работать. Потом он приказал мне приготовиться к причаливанию, Я ничего не понимал. Мы еще не прошли и половины Трубы. И где здесь чалиться?!

Плот шел носом в стену, черную и зловещую, с такой скоростью, что удар грозил катастрофой. Мне стал страшен предстоящий удар. Но плот вынес удар. Я же его почти не почувствовал, он совпал с моим прыжком на скальную полку, на которой был удобный выступ для причаливания; Начальник заметил его издали. Теперь все зависело от меня - успею или нет. Я стал привязывать самый конец веревки, чем сэкономил секунды, но увеличил силу рывка. Плот рванул веревку, четырнадцатимиллиметровый капроновый фал угрожающе заскрипел, над ним поднялся дымок пыли. Если бы фал порвался, меня бы прибило его обрывком.

Плот повис у скалы. Закрепили вторую веревку и как трап перекинули на скалу гребь. Но все остались на плоту, не шевелясь, молча. Я тоже перебрался на плот. Такое надо искать годами: чтобы люди вместе подолгу молчали. Берегом подошла Галя и молча уселась на скале.

Когда мы сходили с плота, было почти темно. Наташи не было у костра, она не пришла. Ее пошел искать Лев. Он прошел вверх всю трубу и вернулся один. Потом ушел опять. Ему никто не мешал, и Начальник тоже. Он хотел найти Наташу сам, он имел на это право.

Мы не дождались их, улеглись спать. Кажется, это было первое нарушение правил, допущенное Начальником. Нарушение? Или признание чувств людей, а не только их прав и обязанностей? Я думал об этом, лежа в мешке, покрытом клеенкой. По ней тихо шумел дождь, снизу глухо доносились удары реки. Наконец где-то совсем рядом послышался тихий разговор. Слов я не различал. Потом я услышал тихий Наташин смех. И тут Галя прошептала радостно: Слышишь?.." Я вздрогнул, я думал, она спит.

Утро было серое, дождливое. Плот бился о скалу. Новый ручей рядом с нами вплетался в жизнь новым звуком. Галя сказала:

- Я хочу, чтобы скорее кончился этот поход или чтобы он никогда не кончался!

Она встала и ушла под дождь. Я откинул клеенку. Вокруг был мокрый зеленый мир с пронзительным запахом мокрой зелени.

Через несколько дней после Аккемской Трубы мы перевернулись и утопили все сэкономленные Люсей продукты. И Люся, отказываясь от своей очереди плыть на плоту, старалась хоть что-нибудь найти в лесу, чтобы кормить нас. Потом мы перевернулись еще раз, и топить уже было нечего. Аккемская Труба оказалась вовсе не самым страшным местом на Катуни.

...Мы встретились с Галей вечером. Это было осенью, на мосту через Москву-реку, и шел дождь. Мы теперь с ней часто встречаемся. Сегодня собираются все, с кем мы плыли по той большой реке летом. И Начальник будет. Как-то мы встретимся с ним? В походе мы не поняли друг друга. Но хороший был поход. Если бы можно было повторить его опять! Я бы теперь делал иначе. Я бы говорил себе: "Может, Начальник по-своему прав? Тогда надо подумать, в чем же не прав я". И он - я уверен в этом - стал бы рассуждать так же.

- Мы не опаздываем? - спросила Галя. - А то опять тебе всыпят. - И засмеялась.

- Знаешь, а я так думаю, что Начальник размышлял о нас с тобой значительно больше, чем мы о нем...

- Пожалуй, - ответила смеясь Галя, - нам просто некогда было размышлять... Хорошо бы тебе не забыть эту мысль до следующего похода.

Грани риска

Этот очерк написан в конце шестидесятых годов, еще во времена сплава по мощным рекам на бревенчатых плотах. Эти сплавы неповторимы, как рекордные перелеты на матерчато-деревянных самолетах. И даже еще более неповторимы, потому что подходящего для плотов сухостоя в верховьях рек теперь нет; и быть не может для современной армии туристов-водников.

Теперь надувные суда господствуют на всех туристских реках. Но я решил ничего не менять в этом очерке, чтобы не нарушалась гармония эмоций и представлений "эпохи бревенчатого плота".

Если падение с высокой скалы однозначно определяет трагический исход, то падение человека в бурную воду горной реки во многих случаях оканчивалось вполне благополучно. Мне известно достаточно происшествий такого рода. Но толковать чужие приключения, как и чужие сны, - занятие сомнительное.

Поэтому лучше рассказывать в основном о собственном опыте, хотя здесь есть опасность впасть в субъективизм, так как приключения такого рода теснейшим образом связаны с острыми эмоциями: согласитесь, трудно заниматься холодным анализом своих ощущений, когда ты тонешь. В двенадцатилетнем возрасте я тонул в первый раз, это случилось в маленьком теплом бассейне московских Сандуновских бань. Меня "спас" мой однокашник; он взял меня за руку и дотянул до борта бассейна вверх, ибо тонул я непосредственно у стенки. Далее, в полном соответствии с основами психиатрической науки, во мне укоренился страх к воде. Чтобы преодолеть его, я явился в спортивный бассейн и в течение шести лет с большим увлечением занимался спортивным плаванием. На шестой год я понял, что серьезных побед мне не достигнуть, воспринял это как поражение, но воду навсегда стал считать своей стихией. В теплые месяцы лета я с утра уплывал в Черное море и возвращался на закате солнца, замерзший, изнемогающий от голода, но гордый приобщенностью к стихии. Я купался в штормовом прибое, изучал большие волны у берегов. Несколько раз совершал ошибки, но получал лишь легкие физические травмы. И все же настоящее коварство воды я узнал путешествуя на плотах по горным рекам.