Современная швейцарская новелла - Петер Биксель

Когда БИТ выписался из психиатрической лечебницы, была суббота, только, увы, тремя неделями позже свидания, и судите сами: вначале я утверждал, что БИТ всегда был бедолагой, а теперь и вам придется согласиться со мной. То, что он по сей день ходит в холостяках, и впрямь связано лишь с его немыслимым именем.

P. S. Впрочем, Богостраст Изидор Тайлькэс в силу врачебного запрета на все спиртное и себе в утешение превратился в страстного кофемана и приобрел автоматическую кофеварку. Правда, поговаривают, будто с некоторых пор он пьет кофе только в ресторанах, и посетители замечают, что при малейшем шипении пара БИТ прячется под столом…

ЧЕЛОВЕК С ЭНЦИКЛОПЕДИЕЙ

Перевод с немецкого П. Френкеля

Деревня находилась вдалеке от проезжих дорог, и не было в ней знаменитой гостиницы, где останавливались бы еще более знаменитые личности. А был лишь маленький железнодорожный вокзал. Такой маленький, что жители соседней деревни, куда как много о себе понимавшие, утверждали, будто на ночь его складывают и убирают.

Дома в деревне были такими, какими им и полагалось быть в настоящей деревне: опрятные, прокопченные солнцем, с яркими цветами в садах и оконных ящиках. Каждый дом обнесен забором, а на калитках — таблички, предупреждающие о злой собаке или же о том, что «просить милостыню и предлагать любые товары запрещается».

В этой-то деревне и проживал со своей семьей один человек, совершивший нечто неслыханное. Он купил себе на вокзале билет. Тут кумушки разом зашушукались, а уличная ребятня проводила его до вокзальчика. Начальник станции заметил об этом вскользь за столом для завсегдатаев, где он ежедневно разыгрывал партию в ясс с общинным курьером.

Учителя в деревне не было, иначе курьер вряд ли удостоился бы чести играть в карты с деревенской элитой. Школа находилась в соседней деревне, и зимой, когда дорогу заметало снегом, занятия в ней отменялись.

— Вот, значит, — обронил начальник станции между прочим новость неслыханную, — наш-то купил себе билет — и не то чтоб до соседней деревни или же до районного центра. Нет, он дерзнул махнуть аж в саму столицу.

Деревенские мужи недоверчиво закрутили головами, попытались втолковать человеку, что его намерение совершенно бессмысленно и к тому же подозрительно. С отцовских и даже дедовских времен еще никому не приходило в голову уезжать в этакую даль, а вот поди ж ты — все пристойно жили и в люди вышли.

Человек от своего решения не отступился, да, он купил билет и завтра утром уедет, подтвердил он. Ну-ну, рассудили общинные мужи, кто надумал в петлю лезть, того никакими силами не отговоришь, а ведь в окружной газете черным по белому пропечатано, какие опасности подстерегают в большом городе.

Да что он вообще в этом городе потерял?

Человек замкнулся, а кумушки зашушукались еще пуще.

На другое утро человек, препровожденный к вокзалу улюлюкающей ребятней, укатил.

Сперва он ехал по узкоколейке, в окружном центре пересел на скорый и добрался до большого города чин чинарем.

Что, собственно, он там потерял, он и сам в точности сказать не мог. Потому и не знал, что ответить своим партнерам по яссу. Засело в нем какое-то чувство, какое словами выразить он не умел.

Он гулял по улицам, забредал в магазины, глазел на витрины, но чувство, это невыразимое чувство внушало ему: «Погоди, это все еще не то самое!»

Вдруг этот деревенский житель оказался перед книжным магазином. В витрине стояло много книг, толстых и тонких, в пестрых переплетах, в матерчатых и кожаных, и внезапно его осенило: вот оно — то самое. Вот зачем меня потянуло в город. В витрине покоился внушительный фолиант. Можно сказать, весьма внушительный и, сверх того, весьма дорогой, а рядом с фолиантом стояла картонная табличка. На ней человек прочитал, что если решится приобрести эту дорогую энциклопедию, то получит ответы на все вопросы.

Человек зашел в магазин, ибо все знать и иметь ответы на все вопросы — это, по его разумению, и было именно то самое. И вспомнил он вдруг деревенских картежников: вечно важничавшего за столом завсегдатаев трубочиста, который всегда одалживал у своего коллеги из соседней деревни местную газету; вспомнил и начальника станции, который порой чисто случайно прихватывал кусок этой газеты, покупая сервелат к завтраку.

Книгопродавец держался исключительно приветливо, ведь, как ни крути, книга была очень дорогой. Ну разумеется, вы будете все знать, заверил он и спросил, в каком переплете желает приобрести покупатель книгу — в тканевом или кожаном. Человек не знал толком, на чем остановиться, зато продавец знал это как нельзя лучше. Он завернул том в кожаном переплете.

Уже в поезде, по пути домой, человек не смог побороть любопытства. Он незаметно развернул книгу и раскрыл ее украдкой, словно собираясь полистать непристойный журнальчик (у общинного курьера был такой журнал с голыми женщинами, он пускал его по кругу в поздний час после пожарных учений — журнал был уже сильно растрепан). «Ревун (Обезьяна)» — разобрал он первую попавшуюся на глаза вокабулу и прочел все, что было написано про обезьян-ревунов, а прямо за обезьянами следовала статья про генерала по фамилии Ревункель, и человеку это показалось ясным и понятным.

Перед тем как пересесть на узкоколейку, он спрятал книгу и сидел с пунцовым лицом, заранее предвкушая, какие козыри сможет выложить за карточным столом. Мысленно он уже видел, как задрожат усы у трубочиста, а такое с ним бывало лишь тогда, когда у него на руках были все козыри, чем он немедленно выдавал себя партнерам.

Все произошло именно так, как рисовалось нашему герою. Весть о его невероятных знаниях быстро облетела всю деревню. Трубочист еще какое-то время пытался блюсти свой авторитет и, собрав на лбу морщины, разглагольствовал с умным видом о колдовстве и видениях.

Но однажды ночью, когда в деревне уже потухли почти все огни, он тоже, тайком пробравшись задами, явился к владельцу словаря: и ему понадобилась справка.

С той поры конкурентов у него не стало. Его авторитет рос, и, если кто-то в соседней деревне хмыкал, постукивая по лбу указательным пальцем, это ничуть не умаляло славы ученого человека. И, как оно водится, ежели в деревне есть хоть один-единственный умный человек, вскоре все деревенские считают себя такими же умниками.

Над этим потешались во всех окрестных деревнях, считая жителей нашей деревни форменными психами и придурками.

Так протекли годы. Владелец энциклопедии состарился, а вместе с ним — и энциклопедия. От слишком частого употребления она расклеилась, и, когда хозяин завещал ее сыну, в ней уже не хватало нескольких страниц, под шумок вырванных теми, кто наведывался за разными сведениями. Сына недостающие страницы не больно-то волновали: чего нет в книге, приговаривал он, того вообще нет. В конце концов, отец, прежде чем отдать богу душу, молвил: все, что есть на свете, есть в книге.

Когда же сын в свою очередь передал книгу по наследству своему сыну, от нее осталось всего полстраницы да верхняя часть обложки. Однако деревенские жители по-прежнему захаживали, чтобы спросить, скажем, про «Гибралтар», или «демократию», или про что-нибудь еще. В один прекрасный день внук взял в руки останки энциклопедии и с умной миной на лице сказал тому, кто явился за справкой:

— Вот, сам посмотри: Гибралтара нет, демократии тоже нет. Тут написано: ксенофобия.

Курт Марти

© 1981 Luchterhand Verlag, Darmstadt und Neuwied

НЕИНТЕРЕСНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Перевод с немецкого М. Голубовской

Ровно в 17.45 госпожа Хюги и фройляйн Жакмар направляются к двери. Хоштеттлер, помощник начальника, натягивает свою замшевую куртку и вежливо прощается, вынимая при этом изо рта уже набитую, но еще не зажженную трубку.

Мозер, хотя он здесь и начальник, чувствует потребность объяснить, почему он еще задерживается на работе. Завтра соберется кассационная комиссия, и ему хочется еще раз, в тишине, просмотреть материалы по делу Ваннера.

С порога доносится сочувственное бормотание Хоштеттлера. Этого «строительного волка» Ваннера он знает как облупленного — душу может вынуть своими кассациями. «Охотник за барышами, будь он неладен!» — возмущается Хоштеттлер, пытаясь хоть немного утешить шефа. Но вот и он уходит.

Мозер, склонный из осторожности всегда предполагать наихудшее, считает, что помощник его презирает, и обе секретарши, наверно, тоже. Так уж всегда получается, если сидишь рядом изо дня в день.

И вот — тишина. Запертые шкафы, зачехленные пишущие машинки мирно, почти удовлетворенно глядят на Мозера через открытую дверь; «соковыжималка» наконец-то умолкла. «Моя служба, — любит повторять Мозер, — похожа на соковыжималку: на одну ручку давят частные предприниматели, на другую — правление, которое, к сожалению, думает не столько о своих прямых обязанностях, сколько о политике, то есть о предстоящих выборах».