Асканио - Александр Дюма

– Продолжайте, Асканио, прошу вас!

– О святые угодники! Вы запомнили мое имя?

– Продолжайте, продолжайте,– пролепетала Коломба, закрывая руками разрумянившееся личико.

– Отец мой был золотых дел мастер, моя добрая матушка была дочерью флорентийского ювелира, по имени Рафаэль дель Моро, из хорошего итальянского рода. В Италии, в наших городах-республиках, труд не бесчестие – на вывесках лавочников читаешь древнейшие и прославленные имена. Вот мой учитель Челлини, например, знатен, как и король Франции, а пожалуй, и познатнее. Рафаэль дель Моро был беден и выдал замуж свою дочь Стефану против ее воли за своего собрата, который был в тех же летах, что и он, но богат. Увы! Матушка и Бенвенуто Челлини любили друг друга, но были бедны. В ту пору Бенвенуто бродил по свету, чтобы создать себе имя и нажить состояние. Он был далеко и не мог помешать этому союзу.

Джизмондо Гадди – так звали моего отца – никогда не узнал, что матушка любила другого, но, увы, возненавидел жену оттого, что она его не любила. Отец был человек злой, завистливый.

Да простится мне, что я обвиняю его, но у детей безжалостная память. Сколько раз матушка искала защиты от нападок отца у моей колыбели! Но он не всегда щадил и это убежище. Случалось, он бил мою мать – да простит его бог! – когда она держала меня на руках; в ответ на каждый удар мать целовала меня, чтобы заглушить боль.

Всевышний в своем справедливом гневе покарал отца: он лишился того, что было для него всего дороже на свете, – богатства. Отец разорился.

Он умер от горя, так как обеднел, а матушка тоже умерла несколькими днями позже, так как думала, что ее разлюбили.

Я остался один на свете. Заимодавцы отца захватили все, что у нас было, они рылись всюду, ничего не забыли; но плачущего ребенка не заметили. Старая верная служанка кормила меня два дня из милосердия, но бедная женщина сама жила подаянием, впроголодь.

Она не знала, что со мной делать, когда в комнату вошел человек в пыльной дорожной одежде, взял меня на руки, плача поцеловал и, дав денег доброй старушке, унес меня с собой.

То был Бенвенуто Челлини. Он приехал за мной во Флоренцию из Рима. Он полюбил меня, обучил своему мастерству, и мы никогда не расставались – он один и будет оплакивать меня, если я умру…

Коломба слушала, поникнув головой, с тяжелым сердцем рассказ о жизни юноши-сироты, такой же одинокой, какой была и ее жизнь, и историю несчастной матери Асканио. Такой же, очевидно, будет и ее история – ведь она тоже по принуждению выходит замуж за человека, который возненавидит ее, потому что она никогда его не полюбит.

– Не гневите бога, – сказала она Асканио. – Кто-то любит вас… ну, хотя бы ваш добрый учитель, и вы знали свою мать; а я вот даже не помню материнской ласки. Матушка умерла, подарив мне жизнь. Меня вырастила сестра отца, сварливая, неласковая, и все же я ее оплакивала, когда она умерла два года назад, ибо я совсем одинока и сроднилась с этой женщиной, как плющ со скалой. Два года я живу тут, в замке, с госпожой Перриной, и, несмотря на одиночество – ведь отец редко навещает меня, – это время было и будет самой счастливой порой моей жизни.

– Вы много страдали, это правда, – ответил Асканио. – В прошлом вы были несчастливы, но зачем же сомневаться в будущем? У вас, увы, блестящее будущее. Вы богаты, прекрасны, и по сравнению с вашей печальной юностью жизнь вам покажется еще прекрасней.

Коломба грустно покачала головкой.

– О, матушка, матушка! – прошептала она.

Подчас, когда ты мысленно витаешь вдали от жалких будничных забот, ты вдруг видишь, словно при вспышке молнии, всю свою жизнь, грядущее и минувшее, и тобой овладевает опасное душевное волнение, какая-то странная отрешенность. И от бесчисленных горестей, которые ты предчувствуешь, сердце твое, дрогнув, преисполняется неизъяснимой, смертельной тревогой и каким-то смертельным изнеможением.

Быть может, юноше и девушке, испытавшим столько терзаний и таким одиноким, стоило бы произнести лишь одно слово, и их печальное прошлое слилось бы в единое для них будущее; но она была так чиста, а он так боготворил ее, что это слово не было произнесено.

Однако Асканио смотрел на Коломбу с бесконечной нежностью, а Коломба смотрела на него кротко и доверчиво; и вот, умоляюще сложив руки, юноша сказал девушке, – таким голосом он, вероятно, творил молитвы:

– Послушайте, Коломба, если у вас есть какое-нибудь желание, если вам грозит какая-нибудь беда, скажите мне как брату, и я отдам всю кровь свою, лишь бы исполнить вашу волю! Я пожертвую жизнью, чтобы отвратить от вас беду, и буду горд и счастлив этим.

– Благодарю, благодарю, – ответила Коломба. – По одному моему слову вы уже великодушно подвергли себя опасности, я это знаю. Но на этот раз только господь бог может спасти меня…

Она не успела ничего больше сказать, ибо в эту минуту возле них появились госпожа Перрина и госпожа Руперта.

Кумушки провели время с не меньшей пользой, чем наши влюбленные, и успели завязать тесную дружбу, основанную на взаимной симпатии.

Госпожа Перрина посоветовала госпоже Руперте лекарство против отмораживания, а госпожа Руперта не осталась в долгу и поведала госпоже Перрине секрет хранения слив. Легко понять, что отныне их связывала дружба на всю жизнь, – вот почему дамы дали друг другу обещание видеться, несмотря на все преграды.

– Ну что, Коломба, – спросила госпожа Перрина, приближаясь к скамье, – вы все еще упрекаете меня? Стыд-то был бы какой, если б мы закрыли перед юношей двери! Ведь если бы не он, дом лишился бы хозяина! И, в конце концов, дело идет об исцелении раны, полученной ради нас…

Посмотрите-ка, госпожа Руперта, вид у него получше, не правда ли? И он не так бледен.

– Да, да, – подтвердила госпожа Руперта, – у него и у здорового никогда не было такого яркого румянца.

– Подумайте, Коломба, – продолжала госпожа Перрина, – ведь было бы просто грешно помешать столь успешному выздоровлению! Да что и говорить: конец – делу венец. Вы мне, конечно, разрешите пригласить его к нам завтра под вечер? Для вас, дитя мое, это тоже будет развлечением, и развлечением невинным. Притом же, благодарение богу, мы с госпожой Рупертой будем тут же, рядом. Право, Коломба, уверяю вас, вам надобно развлечься. Да и кто станет доносить мессеру прево, что мы самовольно чуть-чуть обошли его строгий запрет? К тому же еще до его распоряжения вы разрешили Асканио прийти и показать вам драгоценности. Он позабыл их сегодня, пусть же принесет завтра.

Коломба посмотрела на Асканио; он побледнел и со стесненным сердцем ждал ее ответа.

Такое смирение несказанно польстило униженной и одинокой девушке: значит, на свете есть человек, который зависит от нее, и одно ее слово может осчастливить или огорчить его. Кто не любит властвовать! Развязность графа д'Орбека оскорбила Коломбу. И бедной затворнице – извиним ее за это – непреодолимо захотелось увидеть, как засверкают от радости глаза Асканио, и она, улыбаясь и краснея, произнесла:

– Госпожа Перрина, на что вы меня толкаете?

Асканио хотел что-то сказать, но он лишь умоляюще сложил руки; ноги у него подкосились.

– Благодарю вас, красавица! – сказала Руперта, делая глубокий реверанс. – Идемте, Асканио. Вы еще слабы, нам пора домой. Дайте же мне руку.

Асканио едва нашел в себе силы, чтобы попрощаться с Коломбой и поблагодарить ее, но слова он заменил взглядом, в который вложил всю свою душу, и послушно последовал за служанкой с сердцем, переполненным радостью.

Коломба, поглощенная своими мыслями, снова уселась на скамью; она упивалась счастьем, а к этому чувству она не привыкла и корила себя.

– До завтра! – с победоносным видом сказала госпожа Перрина, проводив гостей до двери. – И, пожалуйста, молодой человек, приходите, как только вздумается, хоть ежедневно, в течение трех месяцев.

– А почему только в течение трех месяцев? – спросил Асканио, мечтавший вечно приходить сюда.

– Да как же иначе! – отвечала госпожа Перрина. – Ведь через три месяца Коломба выходит замуж за графа д'Орбека.

Асканио напряг все свои силы, чтобы не упасть.

– Коломба выходит замуж за графа д'Орбека! – прошептал он. – О боже мой! Значит, я обманулся! Коломба меня не любит…

Но в эту минуту госпожа Перрина затворяла за ним дверь, а госпожа Руперта шла впереди, поэтому ни та, ни другая его не услышали.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Повелительница короля

Мы сказали, что часов в одиннадцать утра Бенвенуто вышел из мастерской, не обмолвившись ни словом о том, куда он идет. А отправился он в Лувр, чтобы отдать визит Франциску I, посетившему его во дворце кардинала Феррарского.

Король сдержал слово. Перед Бенвенуто Челлини открылись все дворцовые двери, однако в последнюю его не впустили: она вела в зал, где собрался совет. Франциск I обсуждал дела с государственными мужами, и, несмотря на его приказ, Челлини не допустили в зал – для этого нужно было особое повеление короля.