Сны над Танаисом (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

- О каких потомках зашла речь? - усмехнулся старый жрец. - Здесь, на краю света, найди мне хоть одного эллина чистой крови? И кому на торге есть дело до славы Эллады?

- Первые камни Города сложили эллины лучших времен, и нам остается эти камни защищать.

- В скором времени мы оба станем лишь ничтожным прахом, - снова усмехнулся старый жрец. - Стоило бы об этом еще раз подумать... Я вижу, согласия между нами не будет. Два демона схватили женщину, и каждый тянет к себе. Никто из них не станет ее хозяином, никто не насладится - они разорвут ее на части... Мы слишком мешаем друг другу, сын Бисальта.

- Ты предупрежден, жрец, - без угрозы ответил Эвмар.

- Нам обоим быть лишь ничтожным прахом.

Старый жрец почувствовал вдруг сильную усталость и желание скорей отойти ко сну.

"День путается с ночью, - подумал он. - Так бывает перед смертью".

Он невольно ответил на прощание гостя и проводил его взглядом до дверей, как провожают летящую высоко в небе одинокую темную птицу.

"Он молод, - подумал старый жрец. - Оставить ему Город - пусть делает все, что вздумается... Не пора ли отдохнуть перед дорогой... Басра... Слишком далекий путь".

В дремоте, в неясном течении предметов, старый жрец, уже с полуопущенными веками, вдруг стал различать на стенах человеческие тени. Спустя миг они сдвинулись в сторону, являя своих хозяев, собравшихся вокруг алтаря... Он, "отец" фиаса, - за спинами этих людей, и кто-то из них загораживает ему пламя. Идет совет фиаса, смутно понимает старый жрец. Он видит профиль "отца схода", ближе - стоит плешивый синагомг, правее - неподвижные, будто окаменевшие лица филагамта и неанискамрха...

"Исход" - вот слово, которое домлжно ему произнести, - и тогда все эти молчаливые гости разом разойдутся, наконец оставив его в покое - во веки веков. Он силится выговорить слово-заклинание, но не может - слово будто застряло в груди... И вновь вместо людей выплывают их тени на стенах, а следом старый жрец видит странную, пугающую картину: человеческие эти тени отбрасываются окружившими огонь лохматыми собаками, каждая из них на поводу, и повод тянется куда-то далеко во мрак... Теперь жрец понимает, что сможет исполнить Исход, лишь освободив собак от привязи. Он пытается снять ошейник с одной из них, но тот оказывается сплошным железным ожерельем, намертво скованным с кольцом повода... Такие же цепи на шеях у остальных псов... Вот старый жрец чувствует себя долго, мучительно долго идущим по узкому темному коридору, куда тянутся от всех ошейников кожаные поводья... Вдруг он оказывается на пристани, выложенной гранитом. Перед ним стоит высокий худой человек, сжимающий в правой руке концы поводьев.

- А тебе места не будет, - говорит он старому жрецу, кивнув в сторону темной воды, где у берега стоит лодка.

Ее борта высоки, и за ними жрец различает лишь копошение плотно прижатых друг к другу собачьих тел.

"Харон", - с тяжелым чувством думает старый жрец и невольно заглядывает в лицо странному псарю. В нем он улавливает знакомые черты, а в глазах - желтоватый блеск.

Старый жрец с трудом поднял веки и, подавшись назад, долго и тяжело вздохнул.

- Скил... Откуда ты? - проговорил он и наконец пришел в себя.

- Отец, ты велел мне войти, как только уйдет Прорицатель, - ответил слуга фиаса.

- Сегодня я соберу "чистых фиаса". Потрудись известить всех. Неанискарх все еще болен?

- Да, отец. Боль в пояснице не отпускает его. Он не встает.

- Пошли за ним людей и носилки... Не будем ущемлять его гордость. Торопись.

Словно в одно мгновение забыв о слуге фиаса, старый жрец пустым, отсутствующим взором дотянул его до дверей, и, оставшись в одиночестве, вернулся к тягостным, смутным мыслям о своем сне.

Эти псы... Свора соломенных псов... Старый жрец снова опустил веки. Он сидел не шевелясь, руки его одеревенело замерли на подлокотниках кресла, и все сухое, в отвердевших жилах тело противилось любому движению... Но жрецу чудилось: вот он легко поднимается на ноги и видит перед собой маленького и коренастого, беспорядочно одетого человека: у него бритая и удивительно круглая, как шарик, голова, крохотные раскосые глазки, у него длинные неспокойные руки, а может быть, и не слишком длинные, но кажущиеся такими в сравнении с короткими и плотными ногами, обутыми в плетенные из тростника сандалии...

Тридцать лет назад в Восточные врата города вошел этот китаец. Его холщовая сумка, размерами чуть уступавшая своему хозяину, была набита соломенными пучками.

- Я продаю соломенных псов, - сказал он иерархам Сераписа, третьим среди которых в те времена был он, Аннахарсис. - Купите, избранники богов. Мои игрушки вводят в обман глаза. - С трудом произнося слова на эллинском, он с видом прирожденного плута неприметно посмеивался на разные лады.

- Обмани нас, - усмехнулся Первый иерарх.

Китаец вытряхнул на пол ворох соломы, присел на корточки и, продолжая тихо посмеиваться, стал плести небольшие, не крупнее кисти руки, четвероногие фигурки. Пальцы его шевелились с судорожной быстротой паучьих лапок, закутывающих убитую муху, и в считанные мгновения вокруг него появилось полтора десятка безыскусных игрушек.

- Хватит? Больше? - хитро, исподлобья, китаец взглянул на жрецов.

- Фокуса мы еще не видели, - сухо ответил ему Первый иерарх.

- Обманываю не я, а они. - Китаец с напускной гордостью обвел рукой готовый товар. - Где ваши стражи? Есть стража?

- Привратники во дворе, - ответили ему.

Мелко засеменив на карточках, китаец бережно собрал фигурки и полупоклоном указал на двери:

- У стражей простое дело - пускать своих, прогонять чужих. О другом они не думают. Их легче всего обмануть.

Жрецы вышли на ступени. Китаец, неожиданно замерев в странной позе крадущегося с большой опаской человека, пристально взглянул на стражников - и вдруг одним молниеносным рывком разбросал фигурки по двору.

Стражники, выпучив глаза, отскочили по сторонам, будто им под ноги швырнули змеиный выводок. Один из них, самый молодой, запрыгал по двору, размахивая пикой и вскрикивая от страха. Трое остальных, прижавшись спинами к окружавшей двор стене, своими пиками тыкали перед собой в пустые места и ожесточенно отбивались от кого-то ногами.

Китаец посмеивался не больше обычного, но поглядывал на жрецов уже с откровенным высокомерием.

- Что они видят? - со сдержанной улыбкой спросил Первый иерарх.

- Псов. Очень больших и злых псов... Довольно?

Не получив ответа, китаец взмахнул руками. Стражи застыли с разинутыми ртами, а едва опомнившись, стали глупо оглядываться по сторонам.

Китаец стремительно спустился вниз и, просеменив весь двор на корточках, подобрал все свои игрушки.

- Можешь ли ты научить своему искусству? Мы заплатим хорошо, - придав голосу более уважительный тон, сказал Первый иерарх.

Китаец, заглянув ему в глаза, широко улыбнулся:

- Нет, - отказал он, не потеряв в ответе подобострастия. - Я их продаю. Один пес - пятьдесят денариев... Они заменят любую стражу.

- Твои игрушки сохраняют свою силу без тебя? - с недоверием спросил Первый иерарх.

- Да, да, господин, - закивал китаец, - их сила остается, пока солома не сгниет или намокнет... или сгорит. Но мокрую солому можно подсушить... Я продавал псов многим купцам из Азии, Вифинии... Сирии. Мои псы охраняли повозки и скот от грабителей. Их не надо кормить. Их хватает на год и больше, если беречь.

- Мы не знаем ни одного из этих купцов, - покачал головой Первый иерарх. - И вряд ли кто-нибудь из них пребывает ныне в нашем Городе. Ты продаешь обман... и разве не можешь сам обмануть? Оставь нам свои игрушки и удались из Города на три дня. Мы проверим.

Китаец не ответил, но лишь посмотрел внимательно на каждого из жрецов, не расставаясь со своей хитрой, недоброй улыбкой.

- Для вас я сделаю воина.

Из нового пучка соломы он, потратив немногим больше времени и внимания, сплел куклу величиной в локоть.