Яблоко по имени Марина - Николай Семченко

— Завтра сделаю, — пообещал я сам себе. — Сегодня — день релаксации. Имею я право хоть чуть-чуть расслабиться или нет? Конечно, имею! Полтора года в отпуск не ходил, это не шутка… Пока нет «сокамерников», хоть отдохну. Да здравствует свобода!

Коллеги, работавшие со мной в одной комнате, называли себя в шутку сокамерниками. Три стола стояли впритык друг к другу, стены увешаны стеллажами, на которых в живописном беспорядке громоздились книги, пухлые папки с торчащими из них листами бумаги, скрутки пожелтевшего ватмана, пачки миллиметровки с какими-то графиками и чертежами. Слева от входной двери притулился внушительный шкаф вишневого цвета. На нем висел амбарный замок.

Его приделал Дартишвили, которому надоели фокусничанья старинной рухляди: шкаф имел странное свойство — ни с того, ни с сего его дверцы распахивались и многолетние накопления различных документов, отчетов, справок и прочих бумаг в мгновение ока выпархивали из него стаей на пол. Собирать их приходилось не меньше часа, да еще часа два уходило на сортировку. Тихий ужас! Но что интересно: архив, лежащий в шкафу, никому никогда не требовался: по крайней мере за те почти шестнадцать лет, что я работал в институте, ни разу не видел, чтобы кто-то взял из шкафа хоть одну бумажку. Хранили его исключительно по инерции: как же, все-таки — факт истории, а вдруг да пригодится? Так что замок не только держал дверцы шкафа, но и способствовал сохранности материала, наработанного предыдущими поколениями усидчивых сокамерников.

Я окинул шкаф взглядом и хмыкнул:

— Старина, а, может, ты хранишь такие тайны, которые этой детективщице и не снились?

Иногда мы с сокамерниками шутили, что на полках вверенного нам шкафа, возможно, лежат документы, которые ищет какой-нибудь иностранный шпион. Поди, с ног сбился, бедолага, а мы с Дартишвили на тех бумагах хлеб для бутербродов резали…

Кстати, где мой складной ножик? Дартишвили вчера кромсал им колбасу с сыром. Опять куда-то в бумаги сунул орудие чревоугодия, как мы его прозвали: ножик был тупой, я все собирался его наточить, да недосуг. В результате, как ни старайся делать тонкую нарезку, получаются толстые неровные куски. Оно и понятно: ножик давным-давно, сто лет назад, о Господи, мне подарила соседская девчонка Зойка.

В тот день я уезжал во Владивосток поступать в институт. С утра зарядил нудный серый дождь. Зонта у меня не имелось, плаща — тоже, и я представил, как вымокну, пока доберусь до автовокзала в райцентре, откуда еще часа два придется ехать в город. Там, чтобы попасть на железнодорожный вокзал, надо ждать трамвая, а вдруг они плохо ходят? Вымокну с ног до головы, конечно. Но мама, напряженно улыбаясь, успокаивала: «Дождь перед дорогой — хорошая примета. А плащ мы тебе купим. Ты же знаешь, что мы с папой на него уже откладываем деньги…» Правда, она предлагала мне свой зонт — синий, с красными аляповатыми цветами. Ну да, я что, с ума сошел — под бабским зонтиком ходить?

В самый разгар сборов явилась Зойка: «Привет!» — «Привет!» — «Ты там в общаге будешь жить?» — «Не знаю. Наверное. Абитуриентам обещают общежитие на время экзаменов. А что?» — «Тогда тебе пригодится, — она протянула сверток. — Ну, хлеба нарезать или консервы открыть. В столовую-то не находишься…» — «Спасибо» — «В столовой питаться дорого, ты уж не ленись: бутербродик или еще что, яичницу, к примеру, сам делай…» — «Да уж, соображу сам как-нибудь…». Она говорила со мной так, будто имела на меня какие-то особые права. Ну, словно заботливая невеста, блин! А что у нас было-то? Да ничего. Мы просто дружили.

«Когда теперь увидимся, неизвестно», — вздохнула Зойка. — «Ага, — ответил я. — Собираться надо, некогда разговаривать. Я тебе напишу…» — «Ладно», — кивнула Зойка. У меня в самом деле мало оставалось времени до отхода автобуса, и я, чтобы отвязаться от Зойки, предложил: «Ну что? Может, поцелуемся на прощание?». Она осталась стоять на месте, я тоже не сдвинулся. Так и смотрели друг на друга, пока Зойка насмешливо не спросила: «Ну, что стоишь? Иди давай!». Я опешил. Вроде как у себя дома, куда, интересно, мне идти? Зойка, видимо, подумала о том же самом, потому что вдруг засмеялась, махнула рукой: «Пока!» — и выскочила из дома. А ее подарок мне потом очень даже пригодился. И вот, надо же, столько лет прошло, а ножик все еще служит. Куда ж Отар его положил? Не под эту ли синюю папку?

На ней стояла типографская надпись «Дело №…». Из-под обложки торчал лист бумаги. Я машинально встряхнул папку, чтобы лист оказался внутри нее, но что-то вдруг мне не понравилось. То ли цвет бумаги — нежно-желтый, то ли текст на ней: короткие строки, и не на компьютере набраны, а от руки написаны.

— Странно, — пронеслось в голове. — Я никаких записей сегодня не делал. Откуда взялась странная бумага? А ну-ка, что в ней?

На листе значилось четверостишие, старательно выведенное черной гелиевой пастой:

Как редкостную птицу-марабу,Как скрытного жука-единорога,Тебя увидеть я хочуИ поговорить немного.

Почерк показался очень знакомым: крупные, четко выведенные буквы с наклоном влево, запятые в виде жирных точек с тоненькими хвостиками-закорючками и вместо дефиса две короткие черточки, напоминающие знак равенства. Где-то я уже видел эту руку. Но где и когда?

Как ни напрягал я память, но не смог ничего вспомнить. Кто, интересно, мог это написать? И кому понадобилось меня разыгрывать? «Тебя увидеть я хочу…» Надо же! «И поговорить немного…» Ну, в чем проблема? Говори!

«Наверное, шуточки Дартишвили», — решил я. Отар обожал веселые розыгрыши. А еще Дартишвили порой выдумывал совершенно правдоподобные истории, главным героем которых являлся он сам. В них он представал отважным спасателем, грозой хулиганов, бескорыстным помощником униженных и оскорбленных, героем-любовником и даже прекрасным принцем. Принц, правда, обладал слишком длинным носом с горбинкой, мощными усами-щетками и постоянно небритыми щеками: как ни старательно Дартишвили водил бритвой, а волосы, казалось, прямо на глазах снова буйно пробивались изо всех пор.

В прошлом году, вернувшись из Приморья, Дартишвили сидел в кабинете непривычно тихий, с глупейшей улыбкой и мечтательным глазами. Геннадию сразу стало ясно: его неженатый коллега наконец-то влюбился, а может, и не влюбился, но во всяком случае пережил нечто романтическое и необыкновенное.

— Да! — подтвердил Дартишвили в курилке Геннадию. — Да! Я не верил, что так бывает. Думал: глупости, выдумка! Она — моя вторая половина. Отвечаю! Ни с кем такого не случалось.

— Значит, скоро женишься?

— Эх! Она мне все обещала адрес дать, но в последний вечер так и не пришла. Не знаю, что у нее случилось. Понимаешь, я, как дурак, даже билет на самолет хотел сдать и поехать разыскивать ее по всему Владивостоку. Да! Не веришь?