Перстень старой колдуньи - Елена Ткач

— Ну, маленькая, ну, милая моя! Ну, что ты? Все хорошо! Сейчас приедем домой — электрички ведь ещё ходят — отогреемся… и все потихоньку наладится.

— Ничего… не на-ла…дится, — лепетала она, задыхаясь от слез, — ты нич-чего не… зна-ешь!

— Я все знаю, маленькая! И даже то, чего ты не знаешь… Только ты погоди немножко — до Рождества осталось всего каких-нибудь два часа. Ну, может быть, чуть побольше… А после все будет у нас с тобой по-другому по-новому. Ты просто верь мне и все!

— Ни по-новому — ни по-ста…рому… нич-чего не будет у нас! Пот-тому, — ох! — она задохнулась совсем и приникла к его груди. — Потому что по-старому я больше жить не могу…

— Вот и хорошо! И не надо! Будем просто жить! Это ж так здорово, Женька! Рождество! Снег кругом! Никого… И новая жизнь начинается!

— А по-новому жить мне не дадут. Меня не пустят туда — в эту новую жизнь… Ой-ей-ей! — она совсем сникла и заплакала как маленькая, изо всех сил вцепившись в воротник его дубленки.

— Давай мы с тобой сейчас просто сядем на электричку, — уговаривал он её, осторожно высвобождая свой воротник из её цепких лапок. — А потом успокоимся и подумаем обо всем. Хорошо?

Она подняла зареванное, но все равно прекрасное свое лицо, — самое драгоценное, что было у него в мире! Постояла с минутку, вглядываясь в его глаза, как будто могла прочитать в них ответ на все вопросы, терзавшие её бедное сердце. И просто сказала:

— Да.

И хлопотливая электричка унесла их прочь из заснеженной сказки — там, вдали осталось Абрамцево, искрящее драгоценными высверками нетронутого снежка, скамья Врубеля и церковь, расписанная васильками, в которую они так и не заглянули, и Нил Алексеевич Левшин — подвижник с душою ребенка… потому что только ребенок может с такой любовью и преданностью всматриваться в красоту мира, для него ещё первозданного… Один из тех, кто, не требуя ни почестей, ни наград, удерживает на своих плечах свод русской культуры.

А Женя и Кит сидели на жесткой холодной лавке качавшегося вагона — у окошка сидели, прижавшись друг к другу. Им было хорошо. Женя сразу задремала — сказалось все пережитое за эти нелегкие дни. А Никита… он думал думу нелегкую.

Ему предстояло трудное возвращение.

Нет, о родителях, — как это и не прискорбно, — он не думал теперь. Что сказать Жене? Признаться в том, что он почти всю ночь провел под окном старухи или нет? Что он все видел, все слышал… И даже более… Он подслушал разговор тетки с ужасным демоном и знает то, чего не ведает сама Женя. Он знает, кто убил её мать! И разве может он, — вот так, сразу! огорошить её этим известием? Мол, тетушка твоя, к которой ты все последние годы бегала как собачонка, маму твою отравила! Да, он этим Женю убьет! Ну, не убьет, — но в душе её сорвется что-то, сломается… И скорее всего, он станет ей ненавистен! У неё удивительно тонкая и ранимая душа, а потому реакции очень часто — взрывные, опасные. Ей ведь столько пришлось пережить!

Но главное — он должен помочь ей поверить в себя, а не в проклятое теткино наследство! Уберечь от страшного дара старухи — его девочка не будет колдуньей! Не станет прислужницей тьмы!

Но ведь они приближаются к Москве — к городу, где теперь эти самые силы тьмы гуляют на воле! Там, в Абрамцево, под защитой любви, которая проницает все, к чему ни прикоснется гений художника, данный ему от Бога, там они были в безопасности. И кольцо молчало. Оно «заговорило» только тогда, когда Женя достала эту фигурку. И уж он-то — Никита — знал, кого эта фигурка изображала…

Это была старуха!

Главное продержаться до Рождества, главное — не пустить туда Женю. А там, — он почему-то был абсолютно уверен в этом, — зло отступит.

Но идут волхвы под Вифлеемской звездою — идут и теперь, в эти минуты, где-то здесь, на земле… И чудо повторится. Оно повторяется снова. Волхвы уже близко… Скоро они возвестят миру, что спасена любовь.

Ей, грядет младенец-спаситель! Грядет Рождество…

Господи, только бы поскорее!

Они миновали «Таининскую», и Женя проснулась. Она потерлась щекой о Никитино плечо. Зевнула, прикрыв рот ладошкой.

— Что, уже скоро? — она выглянула в окно. — Какая сейчас будет станция?

— Сейчас «Перловская» будет. Потом «Лось». Если, конечно, не ошибаюсь. Но, вроде бы, так. Мы уже совсем близко — минут двадцать осталось. Устала?

— Ну что ты! Я так хорошо поспала. У тебя так хорошо на плече… Я и не думала, что ты такой… мягкий!

— Да, какой я мягкий, — буркнул он, отвернувшись.

Он и не знал, что бывает с сердцем, когда его тронет ласковое слово любимой…

— Никита?

— Чего?

— Мне мама снится. Она сидит в беседке, увитой плющом, улыбается и… от её рук тянется такой тонкий лучик, который поднимается в небо. Он потом расширяется и превращается в прозрачный мостик и ведет туда, где звезды и ангелы. Там все светится, там так хорошо! Там ждут нас.

Он крепко обнял её. И глуховатым голосом начал читать любимое мамино стихотворение — «Синюю звезду» Гумилева.

«Я вырван был из жизни тесной,Из жизни скудной и простой,Твоей мучительной, чудесной,Неотвратимой красотой.И умер я… и видел пламя,Не виданное никогда.Пред ослепленными глазамиСветилась синяя звезда,Как вдруг из глуби осияннойВозник обратно мир земнойТы птицей раненой нежданно…»

— Нет! — вдруг вскрикнула Женя и, вся дрожа, прильнула к нему. — Я не могу! Это так… так…

— Я не буду, не буду, только ты не волнуйся! Ты успокоишься, и потом мы вместе потихонечку станем читать стихи. Просто это так хорошо, что сразу и не выдерживаешь… да?

Она молча кивнула и уткнулась носом в его рукав. Помолчала. Подняла голову и с надеждой взглянула на него.

— А как ты думаешь, я так смогу… нет, не как Врубель! Но просто… чтобы вещи живыми у меня получались, и людей радовали, и все тогда становилось бы на свои места — и жизнь, и… да? Я тебе сейчас открою свою самую заветную мечту. Только ты никому не расскажешь?

— Вот те крест! — он рассмеялся, но перекрестился без смеха — всерьез.

— Я хочу найти свою красоту. Слепить её своими руками и чтобы все люди её увидали и… им бы жить стало легче. Вот! Глупо, да?

Она сама вся светилась как чудесный луч золотой на майоликах Врубеля. Никогда он не видел её такой… озаренной, что ли. Вдохновенной — вот точное слово, — подумал Кит и вздохнул. Неужели все темное, жуткое было только тяжелым сном?.. Он крепко обнял её, привлек к себе и поцеловал. В губы.

— Значит, ты думаешь, у меня получится?

Они едва смогли прервать этот поцелуй — ведь каждый из них дарил им такие силы! Каждый словно приоткрывал новое окно в жизнь, которая, что ни день, становилась все милей, все желанней…