Картины Парижа. Том I - Луи-Себастьен Мерсье

Картуш приводил в трепет весь Париж в течение довольно долгого времени; но в наши дни никакой главарь воровской шайки, обладай он еще большей дерзостью и ловкостью, никогда не создал бы такой паники.

Непрерывная переписка между судьей и чинами полиции ставит судью в известность обо всем происходящем, и таким путем беспорядки не только наказываются, но и предотвращаются.

Все справки, извещения, поверки направляются в один центр, где сосредоточивается все, что касается общественной безопасности.

Независимо от этих мероприятий, наличие больших фонарей, как простых, так и реверберов{101}, а также различных видов городской полиции предотвратили — как я уже говорил — бесконечное число происшествий.

Меры предосторожности никогда не лишни, в особенности при приближении зимы. Сейчас машина налажена и хорошо работает уже в течение пятидесяти лет; но, как и у всякой машины, у нее бывают временные перебои. Однако если бы она внезапно совсем остановилась, Париж сделался бы жертвой всех ужасов, которые выпадают на долю взятого приступом города.

Ночная охрана столицы состоит приблизительно из полуторы тысячи человек. Можно поступить в этот отряд и состариться в нем, не получив ни одной раны, и сделать на этом поприще такую же блестящую карьеру, какую делает монах, который только пьет, ест и обладает хорошим пищеварением. Все сводится лишь к тому, чтобы высыпа́ться днем, вместо того чтобы отдыхать ночью.

Иногда солдаты, составляющие ночную охрану, безо всякой на то причины дурно обращаются с арестованными, надевают им наручники и действуют при этом с большой жестокостью. Нужно строжайшим образом пресечь подобные злоупотребления и следить за тем, чтобы охранители общественной безопасности относились как можно человечнее к каждому гражданину, который до тех пор пока судья не произнесет над ним приговора, сохраняет все права на людское уважение; ибо он может оказаться невиновным, несмотря на все признаки виновности.

63. Начальник полиции

Начальник полиции превратился в важного министра, хотя он и не носит этого звания. Тайное влияние, которым он пользуется, громадно. Он так много знает, что может и причинить большое зло и сделать много добра, запутывая или распутывая по собственному желанию многочисленные нити, находящиеся в его руках. Он то сражает, то спасает, то распространяет мрак, то проливает свет; его могущество столь же неуловимо, сколь велико.

Функции его общеизвестны, но неизвестно, может быть, то, что он занимается также и укрывательством от обыкновенного правосудия множества молодых людей из хороших семей, которые от избытка кипучих страстей совершают кражи, мошенничества и всевозможные низости; он скрывает их от общественного позора, который пал бы и на их ни в чем неповинные семьи, и совершает акт человеколюбия, избавляя несчастных отцов от бесчестия, которому они подверглись бы, так как наши предрассудки на этот счет весьма несправедливы и жестоки.

Распутных юношей заключают в тюрьму или ссылают, но рука палача их не касается; тем самым полиция вырывает у судей виновных, которые заслуживали бы сурового телесного наказания; но так как в подобных случаях молодые люди все же бывают изъяты из общества и возвращаются только после того, как искупят свою вину и исправятся, то общество не имеет основания жаловаться на такую снисходительность.

Нужно, однако, заметить, что повешение применяется почти исключительно к преступникам из простонародья; вор, принадлежащий к подонкам населения и не имеющий ни семьи, ни поддержки, ни защиты, возбуждает к себе тем меньше жалости, чем больше проявлено снисходительности по отношению к другим провинившимся.

Ежемесячно, без особых разговоров, по приказу пристава забирают от трех до четырех сот публичных женщин, из которых одних препровождают в Бисетр{102} для лечения, других — в Приют{103} на исправление, причем тем из них, у которых есть хоть немного денег, удается выпутаться из беды.

Отправка публичных женщин в Приют. С гравюры Ле-Вассёра по рисунку Жора (Гос. музей изобразит. искусств).

Ежемесячно в назначенный день все эти созданья дефилируют перед полицейским судьей, единственным судьей в этом деле. Одни из них делают ему реверансы, другие осыпают его ругательствами, а он только сурово твердит: В Приют, в Приют!

Эта часть нашего законодательства далеко не совершенна, — в ней царит большой произвол. Так, например, секретарь начальника полиции единолично определяет как место заключения, так и его срок, обычно более или менее продолжительный. Жалобщиками большей частью выступают ночные стражники, и нельзя не удивляться тому, что один человек распоряжается свободой стольких людей. Позор, которым запятнали себя эти женщины, нисколько не оправдывает такого насилия. Нетрудно было бы взять пример с того, как совершается подобного рода процедура в уголовных процессах, так как и здесь дело идет о лишении свободы. Иногда совершенно невинные девушки, которые только от смущения не ответили на предложенные им вопросы, оказываются в одной партии с этими несчастными.

Начальник полиции проявляет полнейшее самоуправство и по отношению к полицейским шпионам, обвиняемым в нарушении закона или в подаче неверных донесений; но что касается этого сорта людей, то это столь подлая и низкая порода, что вполне естественно, что власть, которой они себя продали, проявляет по отношению к ним самый безграничный деспотизм.

Иначе обстоит дело с теми, кого арестовывают именем полиции; возможно, что они и совершили какие-нибудь мелкие проступки; возможно также, что они имеют врагов среди множества полицейских, шпионов и сыщиков, которым обычно верят на слово. Зоркость судьи легко может быть введена в заблуждение, и следовало бы подвергать более строгой проверке наказания, назначаемые в подобных случаях. Бисетр же поглощает множество людей, которые там только еще больше развращаются и выходят оттуда более озлобленными, чем вошли. Униженные в собственных глазах, они бросаются в еще больший разврат.

Повторяю, что в этой отрасли законодательства у нас царит страшный хаос, похожий на тот, что существует в законах, касающихся арестов неимущих граждан. Но никто и не помышляет об исправлении этих законов, сложившихся на глазах судебного ведомства, хотя никто не может установить их законность и никому неизвестно, как они возникли и кем утверждены.

Временами деятельность полиции невероятно ослабевает, и только после каких-нибудь особенно громких происшествий вновь приобретает утраченную силу.

Обычно скрывают все скандальные преступления и убийства, которые могут вызвать панику и свидетельствовать о недостаточной бдительности полицейских, приставленных охранять спокойствие столицы.

По приказу полиции самоубийц хоронят непосредственно после осмотра трупа и составления протокола судебным следователем; и хорошо делают, так как, если бы был опубликован перечень всех самоубийств, он оказался бы чудовищно большим.

Несчастные случаи, имеющие место на улицах Парижа, — по вине кучеров, от свалившихся с крыш черепиц или от чего-нибудь подобного — тоже окружаются тайной, так как, если бы все эти бедствия учитывались, они вызвали бы к великолепному городу чувство ужаса и отвращения. Все эти несчастные жертвы общественных работ и чересчур многочисленного населения можно видеть в Отель-Дьё{104} и в Морне{105}.

Нужно, впрочем, сказать, что это страшно тяжелая и трудная обязанность — сдерживать такое множество людей, обреченных на голод и видящих, как другие утопают в довольстве; сдерживать вокруг наших дворцов и великолепных домов всю эту толпу несчастных, бледных и измученных, похожих на призраки людей, в то время как золото, серебро и бриллианты наполняют дворцы, искушая бедняков напасть на них, чтобы утолить гнетущую их нужду.

Сумасбродство и мотовство богачей, вероятно, уменьшают в их глазах несправедливость и позор воровства.

Аудиенция начальника полиции крайне интересна. К нему обращаются с самыми разнообразными жалобами и просьбами. К нему подходят, говорят несколько слов на ухо, он отвечает избитой фразой, потом обходит три залы, принимая прошения. Руки его секретаря с трудом могут их держать. Простонародье занимает последнюю залу и, дрожа от страха, величает начальника ваша милость. Просителей низшего разбора выпроваживают очень быстро.

Если бы этот чиновник сообщил какому-нибудь философу все, что он знает, все, что ему говорят и что он видит, и поделился бы с философом некоторыми секретами, известными почти что ему одному, и если бы философ все это записал, то ничего более любопытного и назидательного не могло бы выйти из-под его пера, философ удивил бы всех своих собратьев. Но начальник полиции похож на духовника: он выслушивает всех, но никому ничего не сообщает, и многие преступления изумляют его гораздо меньше, чем изумили бы всякого другого. Он столько видит хитростей, мошенничеств, пороков и тайных измен, столько подлости и грязи в человеческих поступках, что ему, естественно, не легко поверить в честность и добродетельность порядочных людей. Он всегда полон недоверия и сомнений, и, в сущности, у него и не может не выработаться такой именно характер. Ничто не должно казаться ему невозможным после всех изумительных уроков, получаемых им от людей и событий. Да и должность его требует постоянного недоверия и суровости.