Мой темный принц - Джулия Росс

– Откуда вы все это знаете? – Она так расстроилась, что вопрос ее прозвучал довольно грубо. – Кто научил вас?

На его губах заиграла призрачная улыбка вышедшей на охоту лисицы.

– Фриц фон Герхард. Нужно просто посмотреть на мир с точки зрения лошади. Они не могут научиться нашему языку, хотя способны разбираться в языке наших тел и бояться кнута и шпор. Но если мы выучим их тайное наречие, мы сможем нашептывать им свои желания, и они услышат нас. Это и есть секрет коневодства.

Он взглянул на Квест. Собака тут же поднялась, засеменила к нему и уселась у его ног. В карих собачьих глазах горели любовь и доверие.

– В свое время я водил целые табуны, мисс Линдси.

Он уложил ее на атласную с кружевом кровать, усыпанную лепестками роз. Он уложил ее на море фиалок, свежих, радостных. Он уложил ее в серебряный сверкающий поток, несущий жарко-холодные воды по золотому галечнику. Пенни проснулась от шока и уставилась в ночь. Его руки на ее теле, кровь вскипает в ее венах, горячее прерывистое дыхание у ее уха – все растворилось без следа. Это просто сон. Слезы навернулись на глаза. Ей уже много лет не снилось ничего подобного – вожделение. Но в этот раз сон был пропитан жаждой чего-то более глубокого и чувственного, чем все, что она знала прежде.

Она лежала в темноте и смотрела в окно – серый четырехугольник на фоне черных стен комнаты. Скоро рассвет. Птицы заведут свою песню, слившись в предутренний хор. Странный щебет, суматоха, потом одна за другой пичуги станут подключаться к остальным, и так пока не взойдет солнце под их многоголосую симфонию. Но пока еще ночь пребывала в своих правах, и землю окутывала тишина долгого предрассветного часа. У нее было такое чувство, будто она все еще смотрит на бегущего по кругу коня. И человека, управляющего животным, словно чародей. Мужчина, тихо стоящий в ночи, конь – продолжение его разума, а из тени за ними наблюдает преданный серебристый пес.

Мастерство – вот что тревожило ее и заставляло сердце сжиматься. Пенни перевернулась и потерлась щекой о подушку. Всего лишь доброта и понимание лошадиной натуры – вот и весь секрет. Его больше заботили чувства лошади, чем ее чувства! Он был в состоянии скрыть этот благородный порыв не больше, чем скрыть свою природную красоту. Этот принц! Этот человек, который, как она считала, не годился для того, чтобы править. Она не поняла ничего, кроме того, что ей хочется это понять.

«Этот огромный страшный парень всего лишь большой малыш… Ведь он не навредил вам, не так ли, несмотря на то что вы сами его спровоцировали? Это был всего лишь блеф».

За окном началось шуршание. Суета и суматоха. Пенни выбралась из постели и зажгла свечу. Села прямо в ночной рубашке за стол, на который принц положил ключ, и взяла листок бумаги. Заточенное перо и свежие чернила были наготове.

«Дорогая мама, – написала она. – Я скучаю по тебе сильнее, чем Сцилла скучала бы по Харибде, если бы море высохло и не осталось бы ни одного корабля. Я люблю тебя сильнее, чем мясо любит соль, и знаю, что ты будешь мудрее, чем сивилла. Ты оказалась права. Наш принц ночи действительно необычный человек. Я только что видела его с лошадью».

Она остановилась и погладила мягким кончиком пера подбородок. Отчего простое кружение коня по кругу и человек, который улыбался ему, словно любовнице, наполнено таким величием? Она снова склонилась над бумагой.

«Увы, мама, я не в силах описать этого. Наперекор всему, что ты посчитала бы внешними приличиями, эрцгерцог держит меня взаперти в юго-западной башне (говорит, это для моей же безопасности). Хотя для принцессы более подходящего места не найти. Ты знаешь, что власть – это тюрьма? Я уверена, что знаешь. У принцев меньше свободы, чем у самого последнего раба. Меньше, чем у птицы, распевающей в клетке свои песни. У нашего эрцгерцога вообще нет никакой свободы, поэтому он превращает в рабов всех, кто его окружает, и людей, и лошадей. Мне еще повезло, что мое заточение продлится всего месяц, а потом мы снова сможем вернуться в наш уютный домик. Как раз придет время собирать горох…»

Уже почти рассвело. Николас тихо постучал в ее дверь. Она не ответила. Он повернулся и прислонился на мгновение к стене, уставившись на замок. «Я пытаюсь объяснить вам, что у животного, которого вы боитесь, гораздо больше причин бояться вас». Боялась ли она его, эта незаконнорожденная дочь королевских кровей? Вот он боялся ее, причем до дрожи. Он прекрасно знал, что такое страх, чтобы не опознать его.

Мотыльки один за другим летели на свет свечи. Один за другим корчились и умирали, пойманные в жаркие сети фитилька, обманутые светом, противостоять теплу которого у них не было сил. Его пальцы до сих пор помнили ее атласную кожу и быстрое, жаркое биение пульса, участившегося от его ласк. Его губы помнили вкус ее кожи, а душа изнывала от жажды по ее смелости. Он усилием воли заставил себя остановиться, прежде чем страсть взяла над ним верх и не стало слишком поздно.

Он запрокинул голову и уставился в потолок. На слегка выгнутом своде виднелись золоченые барельефы львиных голов. Она больше чем свеча. Она – чистый теплый свет, щедро одаривающий день, который даже не подозревает о своей способности обжечь. А он, словно мотылек, приговорен навсегда быть ночным созданием. И вот теперь он целый месяц будет вынужден прятать от нее дневной свет, чтобы потом учить под покровом тьмы. Отвести ее в мир теней и обмана. Поглотит ли тьма этот чистый свет? Вернет ли он ее матери потухшей, только дым от фитилька останется?

Выбора нет. Ни для него, ни для нее. Несмотря на все его заверения, если Глариен потребует принести ее в жертву, так тому и быть.

Он постучал еще раз, уже громче, но в ответ – тишина. Эрцгерцог Глариена, принц Морицбург, верховный правитель бессчетного количества душ – но только не своей собственной – поднял щеколду и вошел внутрь. Она была не в кровати. Сидела на стуле, босые ножки съежились, прижимаясь друг к другу, как котята в корзинке. Голова мирно покоилась на столешнице маленького письменного столика рядом с рукой. На губах играет улыбка. Рыжеватые волосы собраны в толстую косу, мягкой змеей струящуюся по спине.

Она уснула за столом. Такая женственная и беспомощная.

Николас стоял и смотрел на нее, во рту у него пересохло.

Кровь закипела в венах. Горячая волна замешанной на агонии страсти захлестнула его с головой. Может, так чувствует себя мотылек в момент жертвоприношения? Он судорожно вцепился в щеколду, сгорая от желания сбежать.

Но в комнате так прохладно. Босые ножки стоят на голом полу. Женщина такая беспомощная во сне. Если ей плохо или неудобно – это его вина. Это он виноват. Он вошел и тронул ее за плечо. Она еще глубже зарылась лицом в согнутую в локте руку, будто зверек в норку. Его пальцы задрожали на простеньком белом хлопке. Он завис во времени, завороженный Цирцеей, парализованный. Николас закрыл глаза, прислушиваясь к вою голосов. И над всеми ними – голос Карла. Голос графа Карла Занича, подстрекающий, неистовый: «Давай, Нико! Настал твой черед!»