Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы никогда не были обычным фотографом, сеньор Фольк.
– Я не знаю, кем я был… Зато знаю, кем не был. Я начал как все остальные: привилегированный свидетель истории, захватывающие приключения. Я был молод. Разница в том, что большинство военных фотографов, которых я знал, впоследствии открыли для себя некую идеологию… Они стали гуманнее или притворялись, что стали.
Маркович кивнул на альбом, лежащий на столе:
– Гуманными я бы ваши фотографии никак не назвал.
– Понятие «гуманный» убийственно для фотографа. Такой фотограф начинает копаться в себе и перестает видеть в своем объективе окружающий мир. В конце концов, он фотографирует лишь самого себя.
– Но вы отступили по другой причине…
– В некотором роде вы правы. В конце концов я тоже принялся фотографировать себя самого.
– Вы всегда так недоверчиво относились к местности? К жизни в целом?
Фольк задумался, рассеянно расставляя по банкам кисти.
– Не знаю. Наверное, в тот день, когда я ушел из дома с рюкзаком за спиной, я был доверчивее. А может быть, и нет. Возможно, я стал фотографом именно затем, чтобы прояснить кое-какие сомнения.
– Понимаю… Учебная поездка. Научный эксперимент. Лейкоциты и все такое.
– Вот именно. Лейкоциты.
Маркович прошелся по комнате, рассматривая все вокруг себя так, словно предметы неожиданно чрезвычайно его заинтересовали: стол, заваленный тюбиками с краской, тряпки и кисти, альбом, по-прежнему лежащий на столе, книги, разложенные прямо на полу и на ступеньках винтовой лестницы, которая вела на верхний этаж башни.
– Вы спите наверху?
Фольк посмотрел на него с подозрением и не ответил. На лице Марковича появилась насмешливая гримаса.
– Вопрос совершенно невинный, – добавил он. – Мне любопытен ваш образ жизни… Я бы даже допустил бестактность, – добавил Маркович, – и спросил, всегда ли вы спите один.
«Перед вами бухта, когда-то она служила прибежищем берберским корсарам…» Голос женщины и музыка, усиленные громкоговорителем, доносились из бухты, заглушая шум мотора туристического катера, который ежедневно проплывал мимо. Фольк повернулся к окну, в которое проникал голос: «Сейчас в башне живет известный художник…», – и неподвижно постоял, пока катер не уплыл и музыка не стихла.
– Поздравляю! – воскликнул Маркович. – Вы местная знаменитость.
Подойдя к лестнице, он рассматривал названия разложенных на ступеньках книг. Поднял исчерканные почти на каждой странице «Мысли» Паскаля, затем положил книгу на место. «Илиада», «Паоло Уччелло» Стефано Борcи, «Жизнеописания» Вазари, «Научный словарь» Санчеса Рона[81].
– Вы образованный человек, сеньор Фольк… Много читаете.
Фольк кивнул на стену.
– Читаю только то, что имеет отношение к работе, – пояснил он.
Маркович молча смотрел на него. Неожиданно его лицо просияло.
– Теперь понимаю, – сказал он. – Вы хотите сказать, что вас интересует только то, что может пригодиться для этой огромной картины. То, что наводит на правильные мысли.
– Что-то вроде.
– Со мной происходило то же самое. Я говорил вам, что никогда не интересовался книгами. А из-за вас несколько раз принимался читать запоем. Читал самые разные книги, честное слово… Но только то, что так или иначе связано с вами. Или мне казалось, что они помогут мне вас понять. Большинство книг оказались слишком сложными. Некоторые я так и не смог дочитать до конца, как ни старался… Но кое-какие все-таки одолел. Так или иначе я многому научился.
Не переставая говорить, он бегло окинул взглядом окна, дверь, верхний этаж. Фольк почувствовал беспокойство. Маркович вел себя как фотограф, который ищет, как бы проникнуть на опасную территорию, а затем незаметно ее покинуть. Или убийца, разрабатывающий план преступления.
– Неужели у вас нет женщины?
Фольк не отвечал.
– Вы только что слышали ее голос, – в конце концов проговорил он. – Там, внизу.
Маркович удивился. Решив, что, скорее всего, ему морочат голову, он улыбнулся и покачал головой.
– Я серьезно, – продолжал Фольк. – Или почти серьезно.
Маркович снова посмотрел на него. Его улыбка стала шире.
– Надо же, – проговорил он. – Ну и как она выглядит?
– Понятия не имею… Я знаю только ее голос. Каждый день в один и тот же час.
– А в поселке вы ее не встречали?
– Ни разу.
– И вам неинтересно на нее посмотреть?
– Пожалуй, интересно.
Повисла пауза. Маркович больше не улыбался. Его умные глаза смотрели на Фолька с подозрением.
– Почему вы мне это рассказываете?
– Вы же сами спросили.
Маркович поправил очки указательным пальцем и некоторое время молчал, разглядывая Фолька. Затем опустился на ступеньку лестницы, возле стопки книг, и, не отводя глаз от Фолька, показал на стену:
– Как вам пришло в голову взяться за эту фреску?
– Давняя история, – поразмыслив, начал Фольк.
Как-то раз ему довелось побывать в старой полуразрушенной мельнице недалеко от Валенсии, на чьих стенах безвестный автор XVII века, скорее всего проходивший через эти места солдат, нарисовал гризайлем сцены осады крепости Сальсес, Франция.[82] Образы настенной живописи посеяли в его голове кое-какие мысли, которые четче оформились позже, в батальном зале Эскориала, а затем перед одной картиной, которую он видел в музее во Флоренции. Вот и все.
– Не думаю, что все так просто, – ответил Маркович. – Взять эти ваши фотографии… Очень странно. Вот бы никогда не подумал, что вы не удовлетворены своей работой. Наверное, он испугался, сказал бы я. Но неудовлетворенным он быть никак не может. Хотя по вашим снимкам не скажешь, что вы чего-то испугались. Возможно, потому, что картину пишут не от избытка чувств. Я не прав?.. Впрочем, все может быть. Наверное, от избытка чувств нельзя нарисовать именно такую картину.
– Фотографируя пожар, не обязательно чувствовать себя пожарником.
Однако, подумал Фольк, Маркович прав. Прав по-своему. Такую картину нельзя написать ни от избытка чувств, ни от их недостатка. Для начала эти чувства необходимо иметь, затем надо научиться от них избавляться. Или освобождаться. Ольвидо сделала его другим человеком. Она его наделила основным свойством: научила видеть. Да и рисовать его тоже, пожалуй, научила именно она. Ему, можно сказать, повезло. Когда она умерла и объектив его камеры закрылся, живопись его спасла. Он рисовал, выбирая сюжеты ее глазами.
– Скажите мне вот что, сеньор Фольк… Может страх помешать навести фокус?
Фольк усмехнулся. Этот человек многое понимал и умел по-своему истолковать. Но кое-что от него ускользало, он то и дело приближался к правде вплотную, не касаясь ее, хотя какие-то неуклюжие старания почти приводили его к цели. У него, отметил Фольк с уважением, отличная интуиция. Очень самобытный человек.
– Неплохой вопрос, – согласился он.
– Мне важен ваш ответ. Я имею в виду чувство, а не технику.
Фольк не ответил. Ему стало не по